вах, что и в первую их встречу. Довольно скоро мистер Маркем начал считать его сущим бедствием.
К концу недели вынужденное одиночество, постоянная обида и беспрестанные размышления, ими вызванные, несколько подорвали здоровье мистера Маркема. Из гордости он не говорил об этом домашним, поскольку они, как ему казалось, обращались с ним очень скверно. Кроме того, по ночам он не мог уснуть, а если удавалось задремать, видел дурные сны. Чтобы убедиться, что мужество его не оставило, он взял себе за правило ежедневно наведываться к зыбучим пескам и бывал там почти каждый вечер перед сном. Возможно, именно из-за этой привычки зыбучие пески и пережитые в них опасности так часто появлялись в его снах. А сны становились все ярче – и вот уже временами, пробуждаясь, мистер Маркем сомневался, не ходил ли он и в самом деле на то роковое место. Иногда он опасался, что стал лунатиком.
Как-то ночью он увидел настолько яркий сон, что, проснувшись, не мог поверить в его нереальность. Он закрывал глаза снова и снова, и каждый раз ему представало видение, если то было видение, или явь, если то была явь. Он приближался к зыбуну, сияла полная желтая луна, было видно полосу света, неверного, колеблющегося, полного черных теней, – это жидкие пески, как им и положено, колыхались, дрожали, подергивались рябью, вздымались и опадали, потом опять замирали неподвижно, словно мрамор. Мистер Маркем приблизился – и ему навстречу точно такой же поступью вышла с противоположной стороны другая фигура. Мистер Маркем увидел, что эта фигура – точное его подобие, он сам, и, онемев от ужаса, влекомый неведомой силой, двинулся к своему второму «я», как будто под воздействием гипноза или месмеризма, зачарованный, словно птичка под взглядом змеи. А когда ощутил, как смыкаются над ним вязкие пески, проснулся в смертной муке, дрожа от страха, и, как ни странно, в ушах у него гремело пророчество местного дурачка: «Суета сует! Все суета! Встреться с самим собою лицом к лицу – и покайся, покуда не поглотили тебя зыбучие пески!»
Он был настолько уверен, что это не сон, что, невзирая на ранний час, встал и, потихоньку одевшись, дабы не потревожить жену, отправился на берег. Сердце у него упало, когда он увидел на песке цепочку следов – несомненно, его собственных. Знакомый широкий каблук, знакомый квадратный носок… Теперь он точно знал, что и в самом деле побывал здесь, и наполовину в ужасе, наполовину в сонном оцепенении двинулся по следам и обнаружил, что они теряются на краю коварных зыбучих песков. Это до глубины души потрясло мистера Маркема, поскольку никаких других следов на песке не было, обратно никто не прошел, и он почувствовал, что здесь таится какая-то ужасная тайна, разгадать которую ему не под силу, – более того, он опасался, что разгадка погубит его.
В этих обстоятельствах он совершил две ошибки. Во-первых, он ни с кем не стал делиться своей бедой, и, поскольку никто из домашних ни о чем не подозревал, самые невинные слова и случайные обмолвки лишь подливали масла в беспощадный огонь его разыгравшегося воображения. Во-вторых, он взялся за книги, посвященные загадкам снов и других психических феноменов, а в результате каждый плод неуемной фантазии каждого шарлатана или полубезумного философа превращался в живого червя тревоги в плодородной почве его расстроенного рассудка. И вот недостаток одного и избыток другого привели к общему результату. Не в последнюю очередь виноват в этом был дурачок Тамми, который неизменно появлялся у ворот Красного дома в определенные часы. Через некоторое время мистеру Маркему стало интересно, кем был раньше этот странный человек, он начал осторожно расспрашивать о нем – и вот что выяснилось.
Местные жители считали, что дурачок Тамми – сын лэрда из какого-то графства на побережье Ферт-оф-Форта. Первоначально его прочили в священники и даже успели дать ему начатки соответствующего образования, однако по никому не известной причине он внезапно отказался от духовной стези, отправился в Петерхед, где в те годы процветал китобойный промысел, и нанялся китобоем. Там он и оставался почти неотлучно несколько лет, делаясь с течением времени все более молчаливым и скрытным, так что в конце концов прочие моряки невзлюбили слишком замкнутого товарища и ему пришлось искать место на других рыболовецких смэках северного флота. Он прослужил рыболовом много лет, пользуясь репутацией человека «с придурью», однако со временем осел в Крукене, где местный лэрд, несомненно осведомленный о его семейной истории, дал ему работу, превратившую его, по сути дела, в пенсионера.
Обо всем этом мистеру Маркему рассказал священник, напоследок добавив:
– Очень странно, конечно, но у этого человека, похоже, какой-то необыкновенный дар. То ли «второе зрение», в которое так склонны верить мы, шотландцы, то ли какая-то другая оккультная форма знания – судить не берусь, но в наших краях, когда случается беда, местные жители всегда припоминают, что он ее так или иначе предсказал. Едва запахнет смертью, он становится просто сам не свой, места себе не находит – как будто просыпается, право слово!
Это ничуть не умерило опасений мистера Маркема, напротив, пророчество старика еще основательнее засело у него в памяти. Из всех прочитанных книг, посвященных новому предмету изысканий мистера Маркема, сильнее всего его заинтересовал немецкий труд под названием «Die Doppelganger»[15] доктора Генриха фон Ашенберга, в прошлом жителя Бонна. Из этого сочинения мистер Маркем впервые узнал о случаях, когда человек вел двойную жизнь и две его личности никак не зависели друг от друга: одна часть души всегда населяла реальное тело, вторая – его подобие. Нечего и говорить, что мистер Маркем сразу решил: эта теория в точности описывает его случай. Он видел собственную спину в ночь спасения из зыбуна, видел собственные следы, уходившие туда без возврата, а дурачок Тамми предрек, что он встретит самого себя и погибнет в зыбучих песках, – все это лишь подкрепляло убежденность мистера Маркема в том, что он – наглядный пример такого двойника. Теперь, узнав, что ведет двойную жизнь, он предпринял попытку доказать свою удивительную природу хотя бы самому себе. С этой целью он однажды вечером перед отходом ко сну написал свое имя мелом на подметках башмаков. Той ночью ему снова привиделись зыбучие пески, приснилось, как он туда ходил, да так живо и ярко, что, пробудившись на заре, он не мог поверить, что не был там на самом деле. Он встал, не потревожив жену, и нашарил башмаки.
Надписи мелом не стерлись! Мистер Маркем оделся и тихонько прокрался наружу. На сей раз был отлив, поэтому он миновал дюны и вышел на берег по ту сторону зыбучих песков. И – о ужас! – обнаружил там собственные следы, безвозвратно уходившие в бездну!
Домой он вернулся в печали и унынии. Просто в голове не укладывалось, как это он, немолодой коммерсант, проживший долгую, не слишком бурную жизнь, посвященную решению деловых вопросов в шумном, прагматичном Лондоне, очутился в самой гуще ужасных тайн и обнаружил, что ведет двойное существование. О своей беде он не мог рассказать даже собственной жене, поскольку прекрасно знал, что она тут же потребует полного отчета о второй, неведомой ей жизни и перво-наперво не только навыдумывает себе всевозможных историй о его изменах, но и обвинит его в них. Поэтому он все глубже погружался в молчаливые размышления. Как-то вечером – был отлив, сияла полная луна – мистер Маркем сидел в ожидании ужина, когда служанка доложила, что дурачок Тамми шумит на крыльце, поскольку его не пускают к хозяину. Мистер Маркем возмутился до глубины души, но, не желая, чтобы у служанки создалось впечатление, будто все это хоть сколько-нибудь его пугает, велел позвать Тамми. Тот вошел – его поступь была тверже обычного, голова гордо поднята, в глазах, обычно опущенных, – пламенная решимость. И с порога заговорил:
– Вот зашел повидать тебя еще разок – еще разок, а ты тут рассиживаешь, что твой попугай на жердочке. Что ж, я тебя прощаю! Запомни – я тебя прощаю!
И, не проронив больше ни слова, повернулся и вышел за дверь, оставив хозяина в безмолвном возмущении.
После ужина мистер Маркем решил нанести очередной визит к зыбучим пескам – он и самому себе не признался бы, что идти ему страшно. И вот около девяти вечера он в полном облачении зашагал к берегу и, миновав пески, присел на выступ у подножия ближнего валуна. За спиной у него была полная луна, и ее свет заливал бухту, подчеркивая все детали – и пенную кайму, и черный силуэт мыса, и опоры с неводами. В ослепительном желтом сиянии окна в Крукенском порту и в далеком замке лэрда мерцали, будто звезды в небесах. Довольно долго мистер Маркем сидел и упивался красотой местности, и душу его объял покой, какого он не знал уже много дней. Все мелочные обиды, все глупые страхи последних недель словно испарились, и на смену им пришло невиданное неземное спокойствие. В таком настроении – благостном и серьезном – мистер Маркем трезво взглянул на свои недавние поступки, и ему стало стыдно за собственное тщеславие и последующее упрямство. И он тут же дал себе слово, что это последний раз, когда он надел наряд, отдаливший его от родных и близких и принесший ему столько огорчений и мук.
Но едва он пришел к этому выводу как внутри него заговорил другой голос – и с насмешкой спросил, представится ли ему еще когда-либо случай снова надеть это платье: быть может, уже поздно, он избрал свой путь и теперь должен дойти до конца.
– Нет, не поздно! – тут же ответило его лучшее «я», и в глубокой задумчивости мистер Маркем поднялся, чтобы вернуться домой и поскорее сорвать с себя ставший ненавистным наряд. Напоследок он еще раз окинул взглядом прелестный вид. Лунный свет был прозрачен и нежен, смягчал контуры скал, деревьев и крыш, делал тени бархатисто-черными и точно белым пламенем высвечивал приливные волны, которые, наползая со всех сторон, окаймляли гладь песка. Затем мистер Маркем ступил с камня на берег.
Но тут он содрогнулся от ужаса, кровь бросилась ему в голову, и свет полной луны на миг померк перед его глазами. Он снова увидел своего рокового двойника – тот двигался за полосой зыбучих песков к берегу от валуна напротив. Потрясение было тем сильнее, что за миг до того мистер Маркем наслаждался миром и покоем, и теперь, едва не лишившись чувств и оцепенев от страха, он стоял и смотрел на свое роковое подобие и на рябь, пробежавшую по поверхности зыбуна, который словно заворочался и потянулся к чему-то между валунами. На сей раз ошибки быть не могло: хотя луна находилась позади двойника и его лицо оставалось в тени, мистер Маркем смог разглядеть те же гладко выбритые щеки, что и у него самого, и маленькие колючие усики, которые он отпустил несколько недель назад. Яркое сияние заливало и великолепный тартан, и орлиное перо. Поблескивали даже проплешина сбоку от шапочки-гленгарри, топазовая брошь на плече и серебряные пуговицы. Мистер Маркем глядел на все это и вдруг почувствовал, как ноги у него тонут в песке, – ведь он еще не отошел от края коварной полосы – и поспешно отступил. В тот же миг его двойник сделал шаг вперед – и расстояние между ними осталось прежним.