И вот они стояли друг против друга, словно под властью какого-то жуткого наваждения, и сквозь биение крови в ушах до мистера Маркема словно бы донеслись слова пророчества: «Встреться с самим собою лицом к лицу – и покайся, покуда не поглотили тебя зыбучие пески!» Теперь мистер Маркем встретился с собою лицом к лицу, покаялся – но тонет в зыбучих песках! Сбылись и предостережение, и пророчество!
Над головой у него закричали чайки, кружившие над кромкой приливной волны, и этот крик, такой земной, заставил мистера Маркема опомниться. В мягкий песок ушли лишь подошвы, и потому он смог отбежать на несколько шагов назад. Но при этом его двойник шагнул вперед – и, угодив в смертоносную пасть зыбуна, начал тонуть. Мистеру Маркему казалось, что это его самого настигла десница судьбы, и, охваченный мукой, он испустил страшный вопль. И тотчас такой же страшный вопль испустил и его двойник – а когда мистер Маркем воздел кверху руки, то же самое сделала и фигура напротив. Глазами, полными ужаса, смотрел мистер Маркем, как его второе «я» вязнет в зыбучих песках, а затем, сам не зная почему, тоже шагнул вперед, навстречу судьбе. Но когда ногу уже начало засасывать, он снова услышал крики чаек, и это избавило его от оцепенения и вернуло способность думать и чувствовать. Поднатужившись, мистер Маркем вытащил ногу из песка, который словно вцепился в нее – башмак увяз, и его пришлось бросить, – а потом в полном ужасе бросился бежать подальше от этого места и не останавливался, покуда совсем не запыхался и силы не оставили его, после чего в полуобмороке рухнул на заросший травой проселок среди дюн.
Артур Маркем решил не рассказывать близким об этом кошмарном приключении, по крайней мере до тех пор, пока окончательно не придет в себя. Теперь, когда его рокового двойника, его второе «я», поглотили зыбучие пески, к нему понемногу возвращался прежний душевный покой.
В ту ночь он прекрасно выспался и никаких снов не видел, а наутро снова стал самим собой, таким, каким был раньше. И вправду казалось, что его новое, худшее «я» исчезло навсегда, – к тому же, как ни странно, и дурачка Тамми не было утром на посту, и больше он не приходил, а сидел себе на старом месте, глядя, как прежде, в никуда тусклыми глазами. Следуя принятому решению, мистер Маркем больше не надевал шотландского платья, а однажды вечером связал его в узелок вместе с килтом, клеймором, дирком и всем прочим и, тайком принеся на берег, забросил в зыбучие пески. С превеликим наслаждением он наблюдал, как узелок засасывает в пучину и как песок смыкается над ним и снова становится гладким, словно мрамор. Затем мистер Маркем вернулся домой и весело объявил домочадцам, собравшимся к вечерней молитве:
– Ну, дорогие мои, спешу вас обрадовать: я отказался от мысли носить горское платье. Теперь я вижу, каким я был тщеславным старым дураком и в какое нелепое положение себя поставил! Больше вы его не увидите!
– А где оно, отец? – спросила одна из дочерей. Нужно сказать хоть что-то, сообразила она, дабы самоотверженное признание отца не было встречено полным молчанием. Ответ мистера Маркема был так чудесен, что девушка вскочила с места, подбежала и расцеловала его. Вот что он сказал:
– В зыбучих песках, моя радость! Надеюсь, вместе с ним туда кануло и мое худшее «я» – на веки вечные.
Остаток лета, которое семейство провело в Крукене, прошел в высшей степени чудесно, а по возвращении в Лондон мистер Маркем совсем забыл об этом случае и обо всем, что было с ним связано. Но в один прекрасный день ему пришло письмо от Маккалума Мора, заставившее его о многом задуматься, хотя он ничего не стал говорить домашним, а на письмо, по некоторым причинам, не ответил. Вот что говорилось в письме:
«Маккалум Мор и Родерик Макду
Шотландка.
Чистая шерсть. Опт и розница
Коптхолл-корт, Истерн-Сентрал,
30 сентября 1892 года
Дорогой сэр!
Надеюсь, Вы простите мне эту вольность, но я пишу к Вам, чтобы навести некоторые справки. Насколько я знаю, это лето Вы провели в Абердиншире (Шотландия, Северная Британия). Мой компаньон мистер Родерик Макду (так он значится в наших документах и рекламе исходя из деловых соображений, настоящее же его имя Эммануэль Мозес Маркс из Лондона) в начале прошлого месяца отправился в Шотландию (Северная Британия) отдохнуть, но, поскольку с тех пор я получил от него весточку лишь один раз, вскоре после его отъезда, меня тревожит, не постигло ли его какое-то несчастье. Я наводил справки везде, где только мог, однако никаких сведений не получил и поэтому осмелился обратиться к Вам. Письмо мистера Макду было написано в состоянии глубокого уныния; он опасался, что его настигло возмездие за стремление выдать себя за шотландца на шотландской земле, поскольку вскоре после прибытия он лунной ночью видел собственный «призрак». Он, несомненно, имел в виду, что перед отъездом заказал себе горский костюм, очень похожий на тот, который мы имели честь изготовить для Вас, – вероятно, Вы помните, какое сильное впечатление произвел этот наряд на моего компаньона. Однако мистер Макду, вероятно, не стал носить его, так как, насколько мне известно, робел показываться в нем в обществе и даже признался, что поначалу станет облачаться в него лишь рано утром и поздно вечером, да и то в местах безлюдных, дабы постепенно привыкнуть к нему. К сожалению, он не посвятил меня в подробности своего маршрута, и я совершенно не представляю себе, где он может в настоящее время находиться. Посему я осмеливаюсь спросить: может быть, Вам приходилось видеть или слышать, что где-то в тех краях, где Вы, насколько я знаю, недавно приобрели имение, в котором останавливались летом, появился человек в таком же горском наряде, как Ваш? Ответа на это письмо я жду лишь в том случае, если Вы можете снабдить меня какими-то сведениями о моем друге и партнере, поэтому, прошу Вас, не утруждайте себя без причины. Смею думать, что он, вероятно, побывал где-то неподалеку от Вас, так же, хотя он и не указал в своем письме день и месяц, на конверте стоит штемпель «Йеллон», а это, насколько мне известно, в Абердиншире и поблизости от Мэйнс-оф-Крукен.
Засим остаюсь искренне Ваш, дорогой сэр,
Джошуа Шини Коэн Бенджамин (Маккалум Мор)».
Фрэнсис Мэрион Кроуфорд1854–1909Человек за бортом!
О да, с мальчишеских лет много раз я слышал крик «Человек за бортом!», и однажды или дважды несчастье произошло на моих глазах. Если бы только знали пассажиры океанских пароходов, сколько вот так погибло народу!
Стою я как-то темной ночкой у фальшборта, гляжу на волны и слышу рядом шаги, и вдруг шуррр! – кто-то проносится над моей головой громадным черным нетопырем. С кочегарами такое случается – одуреет парень от жары у себя в машинном, поскользнется на палубе – и бултых! Ежели это произойдет без свидетелей, поминай как звали бедолагу. Нередко за борт улетают и пассажиры, но у них, как правило, есть на то причины, которые им кажутся весьма важными. При мне пассажир разрядил в толпу эмигрантов револьвер, а после сиганул через планшир что твоя ракета. Ясное дело, любой уважающий себя начальник постарается спасти упавшего – конечно, в смирную погоду, без риска для судна. Но на моем веку вырученных было двое-трое, не больше. Обычно же удавалось вернуть спасательный круг, изредка шапку. Да, кочегары и пассажиры за борт падают, однако я не припомню, чтобы их судьбу разделил матрос, будь он даже в стельку пьян. Говорят, на судах с плеточной дисциплиной бывают самоубийства, но при мне ничего такого не происходило. Был случай, человека достали из воды слишком поздно и он еще в шлюпке отдал Богу душу… Впрочем, это давняя история; наверное, я ее уже рассказывал. С тем парнем я был знаком, да только мертвым его не видел. Из нашей команды лишь один матрос присутствовал при несчастье, он-то и поведал остальным.
Ты не думай, я тебя не травлей моряцкой потчую. В этой были нет акул-людоедов и тому подобных страстей. Да и вряд ли я бы затеял ее вспоминать, кабы с нами тут сидел кто-нибудь еще. Mbi-то с тобой все моря избороздили, а потому, надеюсь, ты мне поверишь. Да и знаешь прекрасно, что за свои слова я отвечаю и попусту языком не мелю. Уже давно подмывает выложить тебе все как на духу, с того дня, когда случилось самое ужасное, вот только возможности такой до сих пор не выпадало.
Рассказ будет длинным, потому как история эта тянулась долго и началась много лет назад; а месяц, ежели память не подводит, был октябрь. Служил я в ту пору старпомом – это уже потом, через три года, прошел здешнюю морскую комиссию и получил сертификат судоводителя. Шхуна наша звалась «Элен Б. Джексон», порт приписки – Нью-Йорк. Капитаном был Хэкстафф, и направлялись мы в Вест-Индию с грузом леса. Четырехмачтовая «Элен Б.» уже тогда была пережитком – без парового осла, все вручную.
Но в те времена, как ты помнишь, парусники еще годились для каботажной торговли. Порядки на судне я бы не назвал суровыми, наш старик был добрей большинства шкиперов, даром что себе на уме и с физиономией как трубный ключ. В команде нас было на круг тринадцать, и впоследствии кое-кто пенял на это обстоятельство. Но только не я – из меня еще в детстве выбили всю эту дурь. Не стану лгать, будто мне в пятницу выйти в рейс – что плюнуть, но доводилось и по пятницам отчаливать, и ничего, возвращался живехонек и здоровехонек. Да и в чертовой дюжине я уже бывал дважды, и неприятностей не случалось, не считать же таковыми утрату пары рангоутных брусьев да нескольких кусков парусины. А все мои кораблекрушения распрекрасно обошлись без пятниц, чертовых дюжин и покойников в трюме. Сдается мне, обычно так и бывает, суеверия не оправдываются.
Осмелюсь предположить, что ты не забыл тех парней, братьев Бентон, похожих как две капли воды? В таком сходстве нет ничего удивительного, коли речь идет о близнецах. На старушке «Бостонской красотке» они служили юнгами. Помнишь, ты там был помощником капитана, а я простым матросом? Еще тогда они для меня были на одно лицо, а потом отпустили бороду, и я напрочь лишился надежды отличить их друг от друга. Братьев звали Джим и Джек – Джеймс Бентон и Джон Бентон. Единственная разница, какую я сподобился углядеть: кто-то из них обладал нравом чуть более веселым и общительным. Но и в этом нет уверенности. Может, у обоих менялось настроение. Да, вот еще: за одним водилась привычка насвистывать наедине с собой «Нэнси Ли». Только эту мелодию он и выучил, а его братец не знал вообще никаких. Впрочем, и тут я могу заблуждаться. Нельзя исключать, что и второй знал «Нэнси Ли».