Ну так вот, эти ребята, Бентоны, завербовались на «Элен Б. Джексон». После «Бостонской красотки» они ходили на полудюжине парусников; из них получились отменные моряки. Синеглазые, веснушчатые, рыжебородые парни прекрасно ладили с командой и споро управлялись с оснасткой, а за штурвалом им не было равных. Они были в левой вахте, как и я, и на обоих я всегда мог положиться. Нужно поработать наверху вдвоем – братья без приказа кинутся к вантам; впрочем, на судне с косыми парусами такая необходимость возникает нечасто. Когда крепчает ветер и надо убрать фор-стень-стаксель, ребята не боятся промокнуть – глядишь, оба уже лезут на бушприт, не дожидаясь, когда кто-нибудь внизу возьмется за нирал. Матросы любили братьев за трудолюбие и смелость, а еще за то, что они не хвалились своими навыками. Помню, как-то раз при рифлении бизани с нок-бензельного угла сорвался нирал. Море успокоилось, и мы отдали рифы, забыв при этом про трос, но потом спохватились: он должен был вскоре понадобиться. Свежеет, а у нас гик не закреплен и гафель ходуном ходит. Один из этих молодцов стоял у штурвала, и я моргнуть не успел, как второй вскарабкался на гафель, на самый его нок. Рулевой глядит ни жив ни мертв, белый точно молоко, как брат мотается вместе с гафелем, и до чего же сильно его швыряет под ветер – обезьяной надо быть, чтобы не сорваться. Но он продержался, пока не заправил в блок новый трос, а потом благополучно слез. Вроде у штурвала был Джек – весельчак, который «Нэнси Ли» насвистывал. Ох и натерпелся же он страху! Кабы не стоял у руля, сам полез бы на гафель вместо Джима. Но «Элен Б.» он вел ровно, насколько позволяла волна, и перевел дух, только когда Джим перебрался к блоку дирик-фала; там было за что держаться. Да, я думаю, на бизани был Джим.
Ни разу я не видел этих ребят на палубе грязными, в худой одежке. Знал, что нет у них ни матери, ни сестер, ни жен, но как-то удавалось им блюсти опрятность, словно дома их обихаживала женская рука. Помнится, был у Бентонов один на двоих матросский баул, а в нем хранился наперсток. Кто-то что-то сказал об этом братьям, и они переглянулись, и один улыбнулся, а другой – нет. Платье они носили одинаковое, но была у них красная шерстяная фуфайка, которую надевали попеременно. Мне поначалу казалось, что в фуфайке ходит только один; вот по ней-то, решил, и буду их различать. Ан нет – однажды услышал, как брат просит ее у второго, мол, теперь его очередь. Так что не осталось вовсе никаких признаков.
Наш кок Джеймс Лоули был родом из Вест-Индии. Его папаша увешивал фонариками кокосовые пальмы на берегу, причем не только в праздники; за это его и вздернули. Но дело свое Джеймс знал отменно и не кормил нас по воскресеньям похлебкой из тушенки и гороховой кашей. Так вот к чему я вспомнил этого кока: он по воскресеньям обоих парней звал Джимами, а по будням – Джеками. И говорил, что иногда угадывает – вроде того, как нарисованные на стенке часы дважды в сутки показывают верное время.
Однажды вроде бы появился способ различать Бентонов, когда я подслушал их беседу о девушке. Дело было вечером, в нашу вахту. Нежданно-негаданно окреп ветер, мы набили кливера, а потом спустили топсели. Братья Бентон находились на корме – один стоял у штурвала, другой натягивал бизань-шкот. Собственноручно уложив в бухту нирал крюйс-топсели, я пошел на корму проверить, как мы идем. Прислонясь к ходовой рубке, я посмотрел на маяк. И, пока там стоял, услышал обрывок разговора. Похоже, тема обсуждалась не впервые, и голос, раньше достигший моих ушей, вроде принадлежал невеселому брату – который в конце концов оказался Джимом.
– Мейми знает? – спросил Джим.
– Еще нет, – тихо ответил Джек, несший вахту у штурвала. – Вот вернемся домой, скажу ей.
– Понятно.
А больше я ничего не услышал, потому как решил: негоже топтаться рядом, пока ребята обсуждают свои дела. Я подошел к нактоузу, глянул на компас и велел рулевому так держать. Шхуна идет ровно, ветер, похоже, скоро уймется, а с подветренной стороны виден берег. Парень ответил, и вроде не подтвердилась моя догадка: голос звучал невесело. Может быть, братья сменились у штурвала, пока шел разговор? Судя по услышанному мною обрывку беседы, у одного из них на берегу девушка. Интересно, у кого именно? В хорошую погоду на шхуне предостаточно досуга для подобных гаданий.
И тут я заметил, что разговор вдруг увял. Замкнулись братья при моем появлении, заподозрив, что я услышал лишнего. Кто другой на моем месте, просто развлечения ради, попытался бы вытянуть из них секрет; пожалуй, смог бы и я, разговорив близнецов отдельно друг от друга, узнать, кого из них ждет зазноба. Да только не лежала у меня душа к подобным забавам. В ту пору я сам подумывал о женитьбе, а потому сочувствовал парню по-приятельски.
Я давно приметил, что Бентоны мало разговаривают между собой. Зато они были дружны: на ночной вахте, когда заняться особо нечем, один стоял у штурвала, а второй непременно ошивался рядом, будто ждал возможности подменить рулевого, хотя мог бы преспокойно дрыхнуть – в хорошую погоду я на такое смотрел сквозь пальцы. А ежели один на баке впередсмотрящим, то второй рядышком сидит на якоре. Днем точно нитка с иголкой, а ночью так и вовсе не разлей вода. Любили они на якоре посиживать и под ним хранили свои трубки, поскольку бак крайне редко захлестывало волной, и вообще наша «Элен Б», как и любой парусник с косым вооружением, куда лучше шла крутым бейдевиндом, чем по ветру. При бортовой волне, бывало, нам заливало корму. Случилось такое и в том приснопамятном рейсе, потому-то и потеряли мы матроса.
Мы попали в зюйдовый ураган. Вначале ветер дул с юго-востока и падал барометр, пока удавалось за ним следить, а потом с юга на нас покатился вал. Проходи мы там парой месяцев раньше, угодили бы в циклон, но в тех водах «конец октябрю – конец бедам», ты это не хуже меня знаешь. Ну подует изредка, ну дождик выпадет – и вся недолга. Времени было вволю, и мы, пока ветер не окреп, успели все лишнее убрать да принайтовить. С закатом резко посвежело, а к тому часу, когда стемнело вовсе, ураган успел набрать полную силу. На корме у нас вместо штормового триселя стояла вглухую зарифленная бизань – так шхуна лучше слушалась руля, коль не было надобности дрейфовать.
Первую вахту я нес вместе с Бентонами. Уже через час стало яснее некуда: буря разыгрывается не на шутку.
На палубу поднялся наш старик. Осмотрелся, покумекал с минутку и велел ставить трисель. Значит, ложимся в дрейф. А я тому и рад: «Элен Б.» – шхуна неплохая, но уже далеко не новая, не на пользу ей галсы в такой шторм. Я предложил свистать всех наверх, но тут на корму пришел кок, и старик решил: сами справимся, не надо никого будить. Вдобавок трисель уже лежал на палубе, мы ведь не ждали улучшения погоды. Само собой, все надели штормовки. Ночь была черна, как угольная копь; единственный лучик света исходил из нактоузного окошка; различать людей я мог лишь по голосам. Пока мы крепили гик вдоль продольной оси судна, старик держал штурвал, и вскоре ему удалось прочно поставить шхуну на ветер. Дуло уже изрядно, и мы с коком как могли обтягивали трисель-нирал, а братья поднимали парус за углы. Потом все вместе брали его в два рифа. Оно, конечно, в хорошую погоду это детская задачка по сравнению с рифовкой топселя, но и мокрый трисель убавлять при таком ветре – адов труд. Снасти шхуны в шторм очень капризны и горазды на сюрпризы, и эти проклятые бесконечные фалы так и норовят вырваться из рук, зацепиться и запутаться. Ох и намучились мы в тот вечер! Кто-то из Бентонов спустил блок гафель-гардели, чтобы подцепить его гаком пятку гафеля, но в потемках промахнулся и слишком рано крикнул: «Выбирай!» Вздернутая железяка улетела к подветренным снастям и, разогнавшись на обратном пути, чуть не зашибла парня насмерть. Потом мы уваливались под ветер, пока кливер не захлопал с оглушающей силой. Тогда старик положил руль прямо, и, едва наполнились передние паруса, шхуна рванула вперед; уже нельзя было без бизани вернуться на прежний галс. И тут «Элен Б.» выкинула любимое коленце – я и ахнуть не успел, как окунулась кормовая скула и мы очутились по пояс в воде. А бейфуты на мачте не затянуты, и снастей на палубе столько, что ногу не поставить на доску. Взбунтовалась бизань, норовя развернуться по ветру; едва укротили. Поднялась адская суматоха – такое случается только на шхунах, причем обычно без серьезной на то причины. Конечно же, я не намекаю, что наш старик управлял судном хуже тебя, или меня, или любого другого моряка. Но вроде до этого рейса он на «Элен Б.» не ходил, а в рейсе к ее штурвалу еще не прикасался. Стало быть, не изучил ее капризный нрав. Нет-нет, я вовсе не считаю его виновным в случившемся. Да и не мне решать, кто виновен. Но я знаю одно: в том рейсе приключилось нечто очень странное, и мне никогда этого не забыть. Глядеть по сторонам мне было недосуг, крепление реев к мачте – дело хлопотное. Мы шли правым галсом, и гафель-гардель, понятное дело, тянулась к левому борту. Не было у меня сомнений, что фалы держат все трое, пока я вожусь с бейфутами.
Знаешь ты меня с детства, мы с тобой побывали в нескольких рейсах; хоть ты и годами постарше, но всегда был мне надежным другом. Так вот, скажи, разве я похож на человека, которому может что-нибудь привидеться или прислышаться? Не похож? Спасибо, что не споришь.
Затянул я бейфут и крикнул вниз: «Выбирай!» Я стоял на усах бизань-гафеля и левой рукой держался за ликтрос, так что чувствовал, как набивается штормовой парус. И радовался: дело сделано, мы теперь можем дрейфовать. А кругом черно, точно в угольном бункере, видны лишь пробегающие мимо буруны да за рубкой на корме отсветы нактоузного фонаря играют на желтой капитанской штормовке. То есть замечал бы я те буруны да отсветы, кабы поминутно оглядывался, вот только мне было не до того. И тут вдруг слышу «Нэнси Ли». Причем тот, кто ее насвистывает, стоит на салинге, прямо над моей головой. Но я же знаю наверняка: ежели там насвистывать, внизу тебя не услышит самое чуткое ухо. А я различал мотивчи