Первым делом он мне показал свой дом – с гордостью, для которой имелись причины. Коттедж находился в кабельтове от верхней отметки прилива. Но был отлив, и по ту сторону прибрежной дороги обнажилась широкая песчаная полоса. За коттеджем примерно на четверть мили протянулся земельный участок, и Джек сказал, что часть видимых отсюда деревьев посажена его руками. Добротные изгороди содержались в порядке, невдалеке от жилого дома стоял приличных размеров сарай, а на лугах пасся ухоженный скот. Однако не сказал бы я, что эти угодья походили на настоящую ферму. И подумалось мне: в недалеком будущем оставит Джек хозяйство на жену, а сам отправится в море. Тем не менее я похвалил ферму, симпатичная, мол, и приятная на вид – хотя, осмелюсь предположить, это одно и то же, я плохо в таких вещах разбираюсь: ни одной фермы до того дня не видывал. Вот здесь-то, поведал Джек, они с братом и появились на свет, а после смерти родителей сдали землю в аренду матери Мейми, но дом придержали для себя, чтоб было где голову приклонить в коротких промежутках между рейсами. И содержался он, скажу я тебе, в отменном порядке: полы надраены, как палуба яхты, краска посвежей, чем на военном корабле. Я и раньше знал, что Джек маляр справный.
На первом этаже, в небольшой гостиной, он обклеил стены обоями и увешал фотографиями судов и иноземных портов, а также привезенными из путешествий сувенирами. Тут и бумеранг, и папуасская палица, и японская соломенная шляпа, и гибралтарский веер с боем быков, и все такое прочее. Не сложно было догадаться, что к размещению этих вещей приложила руку мисс Мейми. В старый камин была встроена новехонькая, блестящая полировкой чугунная печь Франклина, а стол покрыт красной александрийской скатертью, расшитой чудными египетскими письменами. Красиво и уютно на зависть. Джек очень гордился своим жилищем, и таким он мне куда больше нравился. Еще бы говорил повеселее, как в начале рейса «Элен Б.», да хоть на денек убрал с лица тоскливую мину. Он все мне показал на первом этаже и повел наверх, где тоже было чисто, свежо, готово к вселению молодой жены. Но в одной из комнат второго этажа я не побывал. Когда мы вернулись из спальни на лестничную площадку, я заметил распахнутую дверь; Джек поспешил ее затворить и провернул ключ.
– Плохой замок, – пробормотал он, будто говорил сам с собой. – Вечно эта дверь открывается.
Я не придал значения его словам, но, после того как мы спустились по короткой лестнице, совсем недавно покрашенной и так щедро отлакированной, что даже боязно ступать, он заговорил снова:
– В этой комнате он жил, сэр. Теперь там что-то вроде кладовки.
– Может, через годик придется ее освободить. – Хотелось сказать ему приятное.
– Вряд ли она пригодится нам для этого, – тихо возразил Джек.
В гостиной он угостил меня сигарой из свежепочатой коробки, другую взял сам; мы закурили и пошли во двор. Отворяем переднюю дверь, а на дорожке стоит Мейми Брюстер, как будто нас поджидает. Девушка она была прелестная – неудивительно, что Джек три года добивался ее согласия. Карие глаза, изящные каштановые волосы, точеная фигурка – сразу видно, что не на тепличных овощах и мороженом мясе эта особа выросла, а вскормил ее морской берег.
– Капитан Торкельдсен, – представил меня Джек. – Капитан, это мисс Брюстер, и она рада с вами познакомиться.
– Да, капитан, я рада, – подтвердила мисс Мейми, протягивая руку, – потому что Джек о вас много рассказывал.
Она со всей сердечностью пожала мне руку. Мне бы произнести в ответ приличествующие слова, но я, винюсь, промямлил что-то маловразумительное.
От фасада, обращенного к морю, прямая дорожка шла сквозь ворота к прибрежному тракту. Еще одна дорожка, достаточно широкая для прогулок вдвоем, вела от крыльца направо, через поле к воротам в ограде. За этой оградой в четверти мили я увидел дом побольше, чем у Джека. Там живет мать Мейми, и там будет праздноваться свадьба. Джек предложил до обеда показать мне ферму, я же ответил, что мало смыслю в сельском хозяйстве. Тогда он попросил позволения отлучиться, мол, нужно проверить, все ли в порядке, а другой возможности нынче не будет. При этом он улыбнулся, а невеста рассмеялась.
– Мейми, покажи капитану дорогу, – попросил он, – а я через минуту вас догоню.
Мы с Мейми пошли по дорожке к коттеджу ее матери, а Джек направился к сараю.
– Как хорошо, что вы приехали, капитан, – заговорила мисс Мейми. – Я давно хотела с вами познакомиться.
– Да? – произнес я, ожидая продолжения.
– Видите ли, я дружила с обоими братьями, – сказала она. – Еще совсем маленькой они меня в море брали, мы ловили с плоскодонки треску. И оба мне нравились, – задумчиво добавила она. – Джек не хочет говорить о брате, и это естественно. Но вы же расскажете, как случилось несчастье? Мне нужно знать, очень нужно!
И я ей поведал о том рейсе и о той ночи. Был шторм, и никто не виновен в гибели Джона – кроме разве что нашего старика-капитана, но это предположение я придержал при себе. Само собой, умолчал и о дальнейших неприятностях. Она слушала молча, а я рассказывал о двух братьях, о том, какие они были похожие, и о том, как принял Джека за утонувшего Джима. Никто из нас не мог с уверенностью отличить их друг от друга, объяснил я мисс Мейми.
– Мне и самой это не всегда удавалось, – промолвила она. – Подмечала разницу, только когда братья были вдвоем, и то лишь через день-другой после их возвращения из плавания, не раньше. Знаете, мне теперь кажется, что Джек на себя не похож, а похож на Джима, каким мне бедняжка запомнился. Джим был тихий, задумчивый.
Так казалось и мне на шхуне, о чем я и сообщил моей спутнице. Рука об руку мы миновали ворота и двинулись через поле. Мисс Мейми обернулась, но Джека было не видать. И я никогда в жизни не забуду того, что услышал от нее в следующую минуту.
– А сейчас не кажется? – спросила она.
Я застыл, точно громом пораженный, а она сделала еще шаг, затем повернулась ко мне и взглянула в упор. Секунд пять или шесть мы смотрели друг на друга.
– Знаю, это глупо, – заговорила она. – Не просто глупо, а гадко, и нет у меня никакого права так думать, но подчас я ничего не могу с собой поделать. Видите ли, капитан, я собиралась выйти за Джека.
– Угу. – Ничего умнее мне в голову не пришло. – Я вам верю.
С минуту она стояла молча, а потом медленно пошла дальше. И произнесла:
– Капитан, мы знакомы всего лишь пять минут, а я уже с вами разговариваю как со старым другом. Да, замуж я хотела за Джека, но до чего же он сейчас похож на брата!
Если женщине втемяшится в голову какая-нибудь нелепица, спорить бесполезно, надо поддакивать и ждать, когда самой надоест. Так я и поступил. Мисс Мейми говорила и говорила, а я все кивал, пока наконец она не повернулась ко мне.
– Вот вы соглашаетесь, а сами не верите, – рассмеялась девушка. – Не сомневаетесь же, что Джек – это Джек и что замуж я выхожу за Джека.
Разумеется, я сказал, что не сомневаюсь, – ну сочтет слабохарактерным, какая мне печаль? Ни единым словом не омрачу ее счастье и не буду с ней обсуждать Джека Бентона… Но я же помню, как в Гаване, оставляя судно, он клялся, что не виноват.
– Все равно, – продолжала мисс Мейми в чисто женской манере, то бишь не понимая, о чем говорит. – Все равно жаль, что я не видела своими глазами, как это случилось. Иначе бы знала наверняка.
Тут она испугалась, что я сочту ее бессердечной, и давай оправдываться, мол, предпочла бы сама отдать Богу душу, нежели наблюдать, как погибает за бортом Джим. Оно конечно, логикой женщины не блещут, однако непонятно было мне: разве можно выходить за Джека, подозревая, что на самом-то деле он Джим? Не иначе, с тех пор как он распростился с морем и поселился на суше, мисс Мейми успела к нему привыкнуть и даже проникнуться чувством.
Шли мы медленно, потому как Джек обещал нас догнать. И вскоре услышали его шаги.
– Капитан, обещайте никому не говорить о том, что сейчас от меня услышали.
Ох уж этот девичий обычай выбалтывать секреты и требовать, чтобы собеседник непременно их сохранил!
Историю эту я рассказываю тебе первому, а с того дня, как сел на поезд и вернулся в город, и до сегодняшнего крепко держал обещание. Все подробности из моего визита к Бентону и мисс Мейми излагать не буду. Невеста познакомила меня со своей матерью, молчаливой, сурового вида вдовой новоанглийского фермера, а также с кузенами и прочей родней, каковой на свадебный обед собралось немало. В числе гостей был и приходской священник, там таких называют примитивными баптистами: высокая верхняя губа – бритая, аппетит – волчий, повадки – высокомерные, словно этот субъект не намерен продолжить знакомство с большинством из нас. Ни дать ни взять нью-йоркский лоцман на борту итальянского барка – как будто никчемное корыто августейшим визитом удостоил, а ведь ему платят, чтобы не посадил судно на мель. Впрочем, среди приходских священников всегда хватало спесивцев. Таким тоном, как этот баптист читал молитву перед вкушением пищи, шкипер велит выбрать шкоты брамселя до места и переложить руль к ветру.
Тот осенний день выдался теплым. После обеда мы вышли на открытую веранду; молодые парочки отправились гулять по прибрежной дороге; начинался прилив. Утро было ясное, но к четырем часам наполз туман с океана и все покрыл росой. Джек предложил вернуться к нему на ферму – бракосочетание назначено на пять часов, он успеет проверить, все ли готово, и свечи зажечь, чтобы было веселее.
– Я быстро, – пообещал он, когда мы поднялись на крыльцо.
В доме Бентон предложил сигару, и я, закурив, расположился в гостиной. Было слышно, как он ходит по комнатам. Побывал в кухне, поднялся наверх, опять спустился в кухню. И снова шаги на лестнице. Но это уже не его шаги – не мог он туда вернуться так скоро. Затем Джек вошел в гостиную и взял сигару, и, пока разжигал, я опять услышал шаги наверху.
Из его дрожащих пальцев выпала спичка.
– Тебе тут кто-то помогает? – спросил я.