Впрочем, миссис Берли наложила на страшные истории решительный запрет. Огромный пустой уединенный дом в глуши действовал на нее угнетающе, несмотря на успокоительное присутствие рядом мужа и возлюбленного. В обитаемых комнатах, обставленных мебелью, редко приходят в голову мысли о призраках. Здесь же ползучий страх был разлит повсюду, он витал в просторных залах, стонал в коридорах – безмолвный, незримый, но всепроникающий и вездесущий. Один лишь Джон Берли оставался нечувствителен к нему и как будто не замечал его вкрадчивой атаки на нервы. Возможно, этот страх пробрался сюда вместе с летним ночным ветерком – а возможно, властвовал здесь всегда… И миссис Берли исподтишка посматривала на мужа, сидевшего рядом с ней. Глядя на благородное, волевое лицо Джона, она ощущала, что за внешним спокойствием и невозмутимостью скрывается снедающая его душу тревога. В нем что-то изменилось, но она не могла понять, что именно; губы его были плотно сжаты, и она с удивлением подумала, что он выглядит исполненным терпения и достоинства – и что, вопреки всему, он ей очень дорог. Почему же его лицо так непроницаемо? Ее мысли беспорядочно блуждали – смутные, бессвязные, тягостные, а кровь, разгоряченная вином, бурлила.
Берли меж тем обратился к моряку за новой порцией историй.
– Только море и ветер! – потребовал он. – И помни – никаких ужасов!
И Мортимер рассказал о нехватке меблированных комнат в приморском валлийском городке, где свободные номера в гостиницах стоят баснословных денег, и о том, как один-единственный человек отказывался пускать к себе жильцов – отставной капитан торгового судна, ходившего в Южных морях, очень бедный и, судя по всему, малость помешанный. В его доме имелись две комнаты, которые можно было бы сдавать по двадцать гиней в неделю. Обе выходили окнами на юг; он разводил в них цветы и даже слышать не желал об аренде. Причину его неслыханного упрямства Мортимер узнал лишь после совместной рыбалки, когда бывший моряк проникся к нему доверием.
«В них живет южный ветер, – пояснил старик. – Я держу их свободными для нее».
«Для нее?»
«Моя любовь пришла ко мне с южным ветром, – глухо отозвался старик, – и с южным ветром она меня покинула…»
Это была довольно странная история для рассказа в такой компании, но изложил ее Мортимер отменно.
«Как прекрасно!» – сказала про себя миссис Берли, а вслух негромко добавила:
– Спасибо. А «покинула», я полагаю, означает «умерла» или «сбежала»?
Джон Берли несколько удивленно вскинул голову.
– Мы просили тебя рассказать историю, – произнес он, – а ты прочел нам поэму. – Он рассмеялся. – Ты влюблен, Мортимер. И вероятно, в мою жену.
– Разумеется, сэр, – галантно ответил молодой человек. – Знаете, сердце моряка…
Лицо женщины тем временем то вспыхивало, то бледнело. Она знала своего мужа лучше, чем Мортимер, и тотчас заметила в его глазах, интонации и словах нечто, что ей совсем не понравилось. Гарри свалял дурака, рассказав эту байку. Нэнси овладело раздражение, граничившее с неприязнью.
– В любом случае это лучше, чем ужасы, – торопливо бросила она.
– Что ж, – усмехнувшись, заговорил ее муж, – в конце концов, это возможно. Хотя… один сумасшедший стоит другого, – довольно туманно констатировал он и добавил в своей грубоватой манере: – Если этот человек по-настоящему любил и был обманут, я даже могу понять, почему.
– О, Джон, только не читай проповедей, ради бога! Это так утомительно, – перебила Нэнси, но ее реплика лишь придала вес его словам, которые в противном случае не привлекли бы внимания.
– Могу понять, почему жизнь потеряла для него смысл, – настойчиво продолжал Берли, – и почему… – Он запнулся. – Впрочем, я обещал об этом не говорить. – Джон добродушно рассмеялся, но затем, словно вопреки самому себе, все же закончил: – Так или иначе, в сложившихся обстоятельствах он мог продемонстрировать презрение к человеческой натуре и к самой жизни посредством…
Тихий сдавленный вскрик побудил его вновь умолкнуть.
– Джон, я ненавижу тебя, когда ты начинаешь так говорить. И ты опять не сдержал слово.
Нэнси была не просто раздражена – ее голос был исполнен истерической злости. Ее заставило содрогнуться то, как он сказал все это, – не глядя на них, а отрешенно уставившись в окно. Неожиданно для себя она увидела в нем мужчину – и испугалась.
Ее муж ничего не ответил; он встал и посмотрел на часы, склонившись вбок, ближе к лампе, так, что его лицо оказалось в тени.
– Два часа, – произнес он. – Пойду-ка я прогуляюсь по дому. Может, обнаружу спящего рабочего или еще что-нибудь. В любом случае скоро начнет светать.
Джон рассмеялся. Выражение его лица и тон голоса тотчас ослабили нервное напряжение, в котором пребывала Нэнси. Он вышел. Жена и ее кузен услышали его тяжелую поступь, гулким эхом разносившуюся по длинному, лишенному ковров коридору.
– Что он имел в виду? – не мешкая, взахлеб заговорил Мортимер. – Он же ничуточки тебя не любит. И никогда не любил. А я люблю. Не трать на него свою жизнь. Ты принадлежишь мне. – Слова так и лились из него. Он покрыл ее лицо поцелуями, между которыми расслышал:
– О, я не это имела в виду.
Моряк отстранился и внимательно посмотрел на Нэнси.
– Тогда что же? – прошептал он. – Ты думаешь, он видел нас на лужайке?
Ответа не последовало. Где-то вдалеке еще слышались шаги Джона.
– Знаю! – воскликнул вдруг Мортимер. – Он чувствует, что этот дом проклят, вот что! И он ему не по нутру.
В комнате вновь вздохнул ветер, зашелестела бумага, что-то зашуршало. Миссис Берли вздрогнула. Ее взгляд упал на конец веревки, которая свисала с оставленной обойщиками лестницы-стремянки. По спине женщины пробежал холодок.
– Он изменился, – тихо ответила Нэнси, опять придвигаясь к Мортимеру, – и он очень встревожен. Ты ведь слышал, как он заявил, что в определенных обстоятельствах мог бы понять мужчину, который… который совершил такое, – договорила она внезапно упавшим голосом. – Гарри, – она посмотрела ему прямо в глаза, – это так на него не похоже! Джон нипочем не сказал бы этого просто так.
– Глупости! Ему ужасно скучно, только и всего. Вдобавок этот дом действует тебе на нервы. – Он с нежностью поцеловал Нэнси, а когда та ответила на его поцелуй, привлек ее к себе и страстно обнял, бормоча какие-то бессвязные слова, среди которых можно было разобрать только: «…бояться нечего». Шаги меж тем стали раздаваться ближе. Миссис Берли оттолкнула кузена.
– Держи себя в руках, Гарри! Я требую. Ты должен, Гарри. – Она снова нырнула в объятия Мортимера и уткнулась лицом в его шею – но лишь затем, чтобы в следующий миг отстраниться и отойти в сторону. – Ненавижу тебя, Гарри! – с ожесточением воскликнула Нэнси, и лицо ее полыхнуло злостью и раздражением. – И ненавижу себя. Почему ты обращаешься со мной как с… – Она осеклась, ибо шаги звучали уже совсем близко, пригладила волосы и подошла к открытому окну.
– Мне начинает казаться, что ты всего-навсего играешь со мной, – зло произнес Мортимер. Удивление и разочарование читались в его глазах. – А на самом деле ты любишь его, – ревниво добавил он с обиженным видом капризного ребенка.
Нэнси даже не повернула головы в его сторону.
– Он всегда был честен со мной, добр и великодушен. Никогда ни в чем меня не винил. Дай мне сигарету и прекрати корчить из себя героя-любовника. Мои нервы, признаться, и так на пределе.
Она говорила резко, отрывисто, а поднеся огонь к ее сигарете, он заметил, что и губы у нее дрожат, и его рука тоже невольно дрогнула. Он все еще держал зажженную спичку, стоя рядом с Нэнси у подоконника, когда у порога раздались шаги и в комнату вошел Джон Берли. Он проследовал прямиком к столу и прикрутил фитиль лампы.
– Чадит, – пробормотал он. – Неужто не видите?
– Простите, сэр. – Мортимер машинально подался в его сторону, чтобы помочь ему, но опоздал. – Это все сквозняк – оттого, что вы распахнули дверь.
– А! – бросил Джон и, глядя на них, придвинул стул. – Этот дом – то, что надо. Я обошел все комнаты на этаже. Из него выйдет отличный санаторий, и переделок почти не требуется. – Он повернулся на скрипящем плетеном стуле и посмотрел на жену, которая сидела на подоконнике, болтая ногами, и курила. – В этих старых стенах люди будут возвращаться к жизни. Хорошая инвестиция, – продолжал он, обращаясь, похоже, скорее к самому себе, чем к ним. – Впрочем, и умирать здесь они тоже будут…
– Тише! – перебила его миссис Берли. – Слышите шум… что это?
Из коридора или из соседней комнаты донесся слабый глухой стук, услышав который все трое быстро обернулись, ожидая, что он повторится, но этого не случилось. На столе зашелестела бумага, лампа вновь зачадила.
– Ветер, – невозмутимо заключил Берли, – наш дружок южный ветер. Опять что-то сдул, только и всего.
Но все трое тотчас оказались на ногах.
– Пойду посмотрю, – сказал он. – Двери и окна открыты настежь, чтобы высыхала краска.
Но и после этих слов он не сдвинулся с места, а продолжал стоять, где стоял, наблюдая, как белый мотылек мечется вокруг лампы, иногда ударяясь с разлету о голые доски стола.
– Давайте я схожу, сэр, – нетерпеливо вызвался Мортимер, который был рад удобному случаю удалиться, – ему впервые за все это время сделалось не по себе.
Однако ему помешала та, что испытывала еще большее беспокойство и потому еще сильнее радовалась возможности ускользнуть:
– Я пойду. Я не выходила из этой комнаты с тех пор, как мы приехали. И я ни капельки не боюсь.
Как ни странно, но и она несколько мгновений стояла не шелохнувшись, как будто чего-то ожидала. Добрую четверть минуты ни один из них не пошевелился и не проронил ни слова. В глазах своего возлюбленного Нэнси прочла, что теперь и он уловил ту легкую, трудноопределимую перемену в поведении ее супруга и всерьез этим встревожен. Страх Мортимера вызвал в ней презрение к нему: она вдруг ощутила неприязнь к юноше и вместе с тем новое, странное влечение к мужу. Ее начало тяготить какое-то непонятное, мучительное бремя. В комнате что-то изменилось, подумалось ей, что-то проникло сюда. Все трое стояли, прислушиваясь к слабому ветерку за окном, гадая, повторится ли звук, вглядываясь в пустоту, – двое легкомысленных, страстных молодых влюбленных и зрелый мужчина; и тем не менее казалось, что их пятеро, – ибо еще две охваченные муками совести души стояли в сторонке, отдельно от их обладателей. Наконец Джон Берли нарушил молчание.