– Конечно, Нэнси, сходи. Там нечего бояться. Это просто ветер. – Он говорил так, словно сам верил в это.
Мортимер закусил губу.
– Я пойду с тобой, – торопливо проговорил он со смущенным видом. – Или давайте отправимся все втроем. Думаю, нам лучше не разлучаться.
Но миссис Берли уже была возле двери.
– Нет уж, – воспротивилась она с принужденным смешком. – Я позову на помощь, если станет страшно.
Муж молча наблюдал за нею, стоя подле стола.
– Возьми это, – сказал моряк и подошел к ней, на ходу проверяя свой электрический фонарик. – Два лучше, чем один.
Изящный силуэт Нэнси отчетливо вырисовывался на фоне темного коридора. Ее желание уйти было понятно. Несмотря на страх и нервозность, ею руководило куда более сильное чувство: ей хотелось, пусть и ненадолго, избавиться от общества обоих мужчин. Кузен надеялся хотя бы кратко объясниться с нею в коридоре, однако ее подчеркнутая холодность остановила его. Впрочем, было что-то еще, что удержало Мортимера от этого шага.
– Первая дверь слева! – прокричал он, и его возглас отозвался в пустоте гулким эхом. – Это из той комнаты донесся шум. Позови нас, если понадобимся.
Он посмотрел, как она, освещая себе путь фонариком, удаляется по коридору, и затем, не дождавшись ответа, повернулся к двери и увидел Джона Берли, который склонился над отверстием в стекле лампы, намереваясь прикурить сигару. С мгновение Мортимер наблюдал за тем, как Берли, делая затяжку, сжал губы, отчего его решительные черты стали почти жесткими. Он хотел было задержаться у двери и прислушаться к звукам из комнаты по соседству, но теперь все его внимание оказалось приковано к этому лицу, склонившемуся над лампой. До него вдруг дошло, что Берли именно этого и добивался, – чтобы его жена оставила их наедине. И в тот же миг он забыл про свою влюбленность, про свою бесстыдную, себялюбивую, ничтожную пассию и про свое недостойное, вульгарное, ничтожное «я» – ибо Джон Берли вскинул голову. Он неспешно выпрямился, стремительно и глубоко затянулся, дабы сигара не погасла, и в упор взглянул на Мортимера. Тот шагнул внутрь комнаты – неловкий, растерявшийся, похолодевший.
– Конечно, это всего лишь ветер, – беспечным тоном обронил он с одной-единственной целью – заполнить какими-нибудь банальностями время, которое им предстояло провести вдвоем. Ему не хотелось, чтобы Берли начал говорить. – Наверное, он предвещает рассвет. – Моряк бросил взгляд на наручные часы. – Половина третьего, а солнце взойдет без четверти четыре. Думаю, уже светает. Эти короткие ночи не бывают по-настоящему темными.
Он продолжал сыпать словами – путаясь в них и перескакивая с темы на тему под гнетом пристального молчаливого взгляда, который сбивал его с толку. Чуть слышный звук из комнаты, где находилась миссис Берли, заставил его на мгновение умолкнуть, и он непроизвольно повернулся к двери, ища предлог для ухода.
– Пустяки, – заговорил наконец Берли – уверенно и спокойно. – Это всего-навсего моя жена, которая только рада побыть в одиночестве… моя молодая прелестная женушка. С ней все в порядке. Я знаю ее лучше, чем ты. Закрой дверь и проходи в комнату.
Мортимер повиновался. Прикрыв дверь, он приблизился к столу и очутился лицом к лицу с Берли, который тотчас продолжил свою речь – низким и тихим голосом.
– Если бы я думал, что у вас это серьезно, – сухо и жестко процедил он, делая ударение на каждом слове, – знаешь, что бы я тогда сделал? Я скажу тебе, Мортимер. Я бы постарался, чтобы один из нас двоих – ты или я – остался в этом доме навсегда… мертвым. – Он говорил сквозь зубы, с силой сдавив ими кончик сигары, сжав кулаки и сверкая глазами. – Я доверяю ей столь беспредельно – понимаешь, о чем я? – что, потеряй я ее, я утратил бы веру в женщин и в самый род людской. А с нею и желание жить. Понимаешь?
Каждое слово, сказанное Берли, звучало как пощечина молодому беспечному глупцу – но это было ничто в сравнении с той болью, которая отчаянно рвалась наружу из глубины благородной души самого Берли. В сознании Мортимера пронеслась вереница ответов – отрицание, объяснение, покаянное признание, – промелькнула и мигом пропала. Он замер на месте, глядя своему обвинителю прямо в глаза и не проронив ни слова, – да и времени на это уже не оставалось. Именно так – стоящими друг против друга – их и застала миссис Берли, которая в эту минуту открыла дверь. Она увидела только лицо мужа – его соперник стоял к ней спиной. С коротким нервным смешком она вошла в комнату.
– Это шнур от звонка раскачивается на ветру и стучит о лист железа перед камином, – сообщила Нэнси. Все трое рассмеялись, хотя каждый смеялся своему. – Но я все равно ненавижу этот дом, – добавила она. – Лучше бы мы сюда не приезжали.
– Когда забрезжит рассвет, мы сможем уйти, – спокойно заметил ее муж. – Таково условие, и мы должны его соблюсти. Осталось всего каких-то полчаса. Присядь, Нэнси, и подкрепись чем-нибудь. – Он встал и пододвинул ей стул. – А я, пожалуй, пойду еще разок осмотрюсь. – Сказав это, Берли медленно двинулся к двери. – Может, выйду на лужайку и гляну на небо.
Вся его речь не заняла и полуминуты, однако Мортимеру показалось, что она длится целую вечность. В его мыслях царила сумятица. Он ненавидел самого себя – и ненавидел женщину, из-за которой влип в эту несуразную историю.
А ситуация неожиданно развернулась крайне удручающим для него образом – он и представить себе такого не мог. Мужчина, которого он считал слепцом, на деле все видел и давным-давно обо всем знал, наблюдал за ними, выжидал время – а женщина (теперь он был в этом уверен) всегда любила только своего мужа, с Мортимером же играла в кошки-мышки, дабы потешить собственное тщеславие.
– Я пойду с вами, сэр. Позвольте мне, – внезапно выпалил он.
Миссис Берли стояла между ними, побледневшая и растерянная. На ее испуганном лице был написан немой вопрос: «Что происходит?»
– Нет-нет, Гарри, – сказал Берли, в первый раз назвав моряка по имени. – Я вернусь самое большее через пять минут. Да и жене моей не следует оставаться одной. – И с этими словами он вышел из комнаты.
Дождавшись, когда звук шагов начнет стихать в глубине коридора, молодой человек повернулся, но не сделал ни шагу вперед; впервые он не воспользовался тем, что привык называть «удобным случаем». От его страсти не осталось и следа, любовь – а он считал, что это была любовь, – ушла безвозвратно. Мортимер смотрел на прелестную женщину, которая стояла перед ним, и недоуменно спрашивал себя, что влекло его к ней с такой неудержимой силой. Он молил небеса о том, чтобы оказаться подальше от всего, что произошло и никак не могло завершиться. Ему хотелось умереть. Слова Джона Берли лишили его воли к жизни.
Одно он видел ясно: Нэнси была напугана. Это наконец развязало ему язык.
– В чем дело? – глухо спросил он, пропустив знакомое имя. – Ты что-то видела там? – Он кивком указал на соседнюю комнату.
Звук собственного голоса, прозвучавшего столь холодно, подействовал на Мортимера отрезвляюще, позволил ему увидеть себя в истинном свете, – а по ее откровенному ответу, произнесенному еще тише, он ясно понял, что и она смотрит на себя без иллюзий. «Господи, – подумал он, – какими же разоблачительными могут быть одно-единственное слово и тон, которым оно сказано!»
– Я… ничего не видела. Но мне тревожно… милый. – Это «милый» было зовом о помощи.
– Послушай! – выкрикнул он так громко, что Нэнси предостерегающе подняла палец. – Я… я был законченным дураком и подонком! Мне невыносимо стыдно. Я сделаю все – слышишь, все, – чтобы это исправить!
Он чувствовал себя раздетым донага, заледеневшим, ничтожным существом, чья неприглядность выставлена напоказ, и знал, что Нэнси чувствует то же самое. Внезапно их охватило отвращение друг к другу. Мортимер не вполне понимал, как и почему произошла эта резкая перемена – особенно с ее стороны. Он только ощущал, как нечто мощное, глубокое и неподвластное его разумению завладело ими, сделав обычную физическую связь пустой, пошлой и вульгарной. От непостижимости этой властной силы его окатило еще большим холодом.
– Тревожно? – переспросил он, едва ли сознавая, зачем это говорит. – Боже правый, уж он-то способен за себя постоять…
– Разумеется, – перебила она. – Он ведь мужчина.
В коридоре вновь раздались шаги – мерные, тяжелые. Мортимеру стало чудиться, что он слышит их всю ночь напролет и будет слышать до конца жизни. Подойдя к лампе, он прикурил сигарету, на сей раз осторожно, а затем прикрутил фитиль. Миссис Берли тоже поднялась с места и направилась к двери, прочь от него. Секунду-другую они прислушивались к тяжелой, уверенной поступи настоящего мужчины, Джона Берли. «Мужчина… и никчемный повеса», – этот жестокий контраст молнией промелькнул в сознании Мортимера, сгоравшего от презрения к себе. Шаги меж тем начали затихать в отдалении. Человек в коридоре куда-то свернул.
– Там! – вполголоса воскликнула Нэнси. – Он вошел в ту комнату.
– Вздор! Он прошел мимо нас и собирается выйти на лужайку.
Затаив дыхание, пара с минуту вслушивалась. Звук шагов явственно доносился из соседней комнаты. Поскрипывал дощатый пол – судя по всему, Берли направлялся к окну.
– Там, – повторила она. – Он все-таки вошел туда.
На минуту воцарилась тишина, Нэнси и Мортимер слышали лишь дыхание друг друга.
– Я не хочу, чтобы он оставался один… там, – запинаясь, выдавила она и уже вознамерилась открыть дверь, когда Мортимер отчаянным жестом остановил ее.
– Нет! Ради бога, не ходи туда! – вскричал он, стоило ей повернуть дверную ручку, и метнулся к ней.
И едва он коснулся ее руки, за стеной раздался глухой, тяжелый стук. На этот раз его определенно вызвал не ветер.
– Это просто тот болтающийся конец шнура, – заплетающимся языком прошептал Мортимер. Он пребывал в ужасном смятении, его мысли и речь вконец спутались.
– Да нет там никакого шнура, – чуть слышно возразила Нэнси, а потом пошатнулась и приникла к нему. – Я все это выдумала. Там вообще ничего нет.