Софья поднялась следом. Она не могла помочь императору Константину, но зачем-то лезла по камням, обдирая кожу и глотая дым. Она успела коснуться героя, успела спрятать его последний подарок – золотой ключ от библиотеки, успела спуститься в город, чтобы не видеть, как с берега взлетела стая черных стрел, как упал Константин, как черные люди в белых одеждах растерзали его тело, покрытое закатным золотом...
Грозный проснулся, вызвал подьячего Прошку.
Прохор вбежал и, опережая приказ, сунул царю сложенную втрое бумагу. Там, где раньше на складке сидела восковая печать, теперь расплывалось грязное пятно. Бумагу читали. Иван брезгливо развернул лист, узнал свою подпись, перечитывать не стал и только скользнул глазами в конец текста. Там на последней строке одиноко чернело слово «Смерть!». Теперь оно было подчеркнуто чьей-то дрожащей, услужливой рукой.
Грозный скомкал бумагу и велел Прохору записывать свою волю.
Сначала он отметил заслуги отрока Федора Смирного и произвел его в младшие подьячие Дворцового приказа, — у Прошки появился еще один сослуживец.
Стряпчий Воровской избы Василий Филимонов наделялся выморочным домовладением в Белом городе неподалеку от Кремля. Это скончалась, наконец, одинокая княгиня Щенятева. Похоронили ее под Рождество Богородицы. В дубовом гробу.
Еще велено было без записи выдать Смирному, Филимонову, Глухову и Заливному по десяти рублей золотом; отрокам Волчкову, Иванову и Егору... — как его? — ... Исаеву — по три рубля.
Полковнику Истомину — шубу с царского плеча и турецкую саблю в серебряных ножнах — с записью. Сотнику Штрекенхорну — три сорока соболей, пусть тоже шубу русскую сошьет.
Грозный задумался.
— Еще пиши: «Государь жалует и посылает в Троицу тысячу рублей золотом на помин души новопреставленной рабы Божьей Анастасии. И другую тысячу рублей – в Иосифов Волоцкий монастырь – на помин души рабы Божьей Софьи».
— Пиши отдельной строкой: «И тридцать рублей серебром новгородской чеканки, тридцатью монетами по рублю – на помин души новопреставленного раба Божьего Алексея, — Иван задумался, потом улыбнулся:
– В Сретенку!
Глава 39.Исполнение желаний
Митрополит Макарий сидел перед царем Иваном. Грозный уважал старость предстоятеля, уважал и чин.
Два властелина — мирской и церковный вели неспешную тихую беседу.
Макарий рассказывал Грозному, как мало на Руси светлых умов, как обильна, но расточительна Русь людьми.
— Да, — соглашался Грозный, — мало.
— И один из таких светлых — отец Сильвестр.
— Да, очень светел, — кивал Грозный.
— Так ты бы, сын мой, помиловал его и освободил от Кириллова скита.
И Грозный отвечал, что не держит Сильвестра на Белом Озере и непременно освободит.
И еще митрополит убеждал царя, что Сильвестр, хоть и был знаком с дурными людьми, но лишь удерживал их от греха и соблазнов.
— Конечно, удерживал, — вторил Грозный.
— И не казнил бы ты, батюшка, отрока из Сретенки... — имя запамятовал, — игумен Савва за него просит, мал сей отрок, глуп, неразумен.
— Не казню. Глуп, — отвечал Иван.
И еще Макарий спросил о князе Курлятьеве, — что за грех на нем?
— Да нету никакого греха, — вяло отмахнулся царь, — больно умен, хотел нам добра вместе с Сильвестром. Написал сочинение о земстве, как ему надлежит быть.
— Так ты бы, сын мой, слушал разумных людей, как князь Дмитрий, и поступал по их науке.
— Так и поступлю, — подавил зевоту Иван. — Непременно заведу земство.
— И князя не казни, а приласкай, как Сильвестра.
— Вот так и приласкаю.
— Ну, я пошел с Богом.
— Ступай, святой отче, молись за нас, Бог тебе послушен.
Макарий не заметил колкости и ушел.
«Вот. Наобещал. Теперь придется выполнять!», — усмехнулся Иван. Он окончательно преодолел дрему, подбежал к двери:
— Смирного сюда! И Заливного!
«Вот черт! Что за имена дурацкие — как вино и закуска!».
— Нет, сначала Заливного, потом Смирного!
Прошка влетел, запыхавшись. Он забыл у царя чернильницу и теперь был рад повторному вызову. Он плюхнулся за письменный столик без приказа.
— Ты чего сел? А, ну да! — пиши!
«Чернецу Серафиму сиречь бывшему протопопу московского Благовещенского храма Сильвестру ныне быть свободным от пребывания в Кирилловом монастыре на Белом Озере. Назначить ему житье в Большом Соловецком монастыре на Белом Море». — Иван улыбнулся невольному каламбуру.
— Еще: «Князя Дмитрия Курлятьева с семейством от вин освободить, объявить им милостивое прощение мирских грехов и не препятствовать переселению в нашу вотчинную землю, в Новгород. Государь рад желанию князя и княгини принять постриг».
— Пока все. Зови Смирного.
Федя вошел спокойно. После царских щедрот он ничего не ждал.
— Я наградил тебя, Федор.
— Благодарен, государь, готов служить и впредь.
— Но вот митрополит Макарий за тебя особо просит. Не велит казнить! — глаз Грозного сделался хитрым. Иван держал паузу.
— Так я решил... не казнить. Буду тебя миловать. Скажи, чего желаешь?
— Я, государь, надеялся жениться...
— Так женись. Я моложе твоего женился.
— Невеста у меня не нашей веры...
— Окрестим!
— Не хочу крестить насильно, а сама не пойдет.
— А что хоть за вера? Из латин или басурман?
— Нет, лесной солнечной веры.
— А! Это ничего, это из наших. Живи с ней пока так, без венчания, я не прогневаюсь. Уголок тебе подберем. Сожительство с нехристью — невелик грех. Как бы с котом или собакой живешь, — Иван засмеялся по-доброму.
— Ты чего-нибудь настоящего желаешь?
— Ну, в библиотеку чтобы...
— От библиотеки я тебя не отлучал. Проси лучше!
Федор упал на колени. Слезы блестели в глазах. Протянул руки, совсем как тогда – в Сретенке:
— Конь Тимоха захромал. Хотят его на мясо... Я вылечу, государь!
— Велю коня не трогать, пока сам не околеет. Скажи на конюшне.
Грозный смотрел с прищуром на этого дурачка, которому не уставал удивляться, и которого уважали многие во дворце.
— Ты, Федя, совсем просить не умеешь. Спроси чего-нибудь тако-ого! — руки Грозного описали широкий круг, глаза взлетели ввысь.
— Не прогневайся, государь! Есть у меня вопрос... Не ответишь ли...
— Спрашивай! Отвечу!
Федор собрался с духом, приложил руку к груди, где беспокойно подпрыгивала царская монета, и выпалил на одном дыхании:
— Правда, что ты держишь в водке глаза Бармы и Постника?
Грозный схватился за живот, потом за сердце, осел на троне, стал наливаться краской. Потом захохотал во весь голос. Так царь не смеялся уже несколько лет. Оказалось, в нем есть еще место настоящему здоровью!
— Дурак! — радостно задыхался Иван, — какой же ты дурак, Федька!
Глава 40.У Края Небес
Опять декабрь! Воет ветер над ледяными полями. Если здесь и была земля, вся она скрыта снегом в человеческий рост. Только несколько церковных головок торчат к мутным небесам. Здесь – Край Света. Сказано в Откровении Иоанна, что от Края Земли и Небес и до Края Их пронесутся всадники Апокалипсиса и воздадут каждому по делам его. И, кажется, уже начали они отсюда свой бег, ибо пустынно здесь, смертно, страшно. И может быть те немногие из живых, кто укрылся в здешних стенах, восприняли кару по своим делам и тайным помыслам?
Седой человек в потертой телогрейке жмется к огню в узкой келье с крошечным окном. Перед ним лист серой бумаги с ровными чернильными строчками.
«Схимнику Серафиму отрок Феодор челом бьет.
Прими святой отче мои скромные рассуждения, освободи от греха и гордыни! Много часов провел я меж молитв, пытаясь постичь тайну времени Христова. И отчаялся, и поник, понимая, что непостижим его бег и безвозвратен. И смеет ли судить смертный о жизни Бессмертного? А для бессмертия есть ли конец, и есть ли начало?
Но и оставить трудов я не мог, ибо Божьим промыслом побуждаем, и во славу Господа тружусь.
И спросил я совета у людей, и не ответили люди.
Спросил у птиц, что бывают во всех краях, — пропели птицы неразумно.
Спросил у камня и травы, у солнца и воды – но говорили они на темных языках.
И спросил я у Господа. И ответил Господь откровением чрез малую тварь: «Рождение едино, Смерть едина, Воскресение – вечно!».
И уверился я, что дни Творения сочтены с Первого дня, а Рождество – с Последнего. Сотворя человека в Пятницу, Бог сотворил Сына Своего в Субботу, а Смерть и Воскресение оставил за краем времен!
Мы дерзаем ежемесячно менять число дней – бывает их и 28, и 31. Так дерзнем же единожды изменить их имена, ибо то имена человеческие и в разных языках звучат по-разному. И тогда не нужно будет менять сам календарь! С восходом Вифлеемской звезды торжественно огласим возрождение, продолжение Субботы, которая неизбежно случится и накануне, в Сочельник! Пусть Рождество всегда будет Субботой! А 29 февраля – лишний день – да останется без имени. Церковь Божья, если Господь благословит, наречет его особым именем, или народ наш, вольный на язык, придумает приличное прозвище. И тогда все числа получат исконные имена. Мир успокоится, святые на небесах и мертвые в могилах запомнят свои дни, жизнь пойдет по единому распорядку и благодать снизойдет, наконец, на нас смертных...».
Человек дочитал текст, улыбнулся, выпрямился. Ему больше не было страшно и холодно...
Новочеркасск, Россия, 2004.