Жуткое утверждение, не правда ли?! Люди для Бухарина — человеческий материал. А все перегибы двадцатых — тридцатых годов, это лишь «метод выработки коммунистического человечества». Как все просто, когда дело касается других. А если сам вдруг окажешься не высокопоставленным мудрецом, а этим же материалом?!
Вспоминал ли Бухарин свое категорическое утверждение, находясь в тюремной камере, всеми возможными способами пытаясь сохранить собственную жизнь?
Мне довелось слышать, как некоторые товарищи, пострадавшие в годы репрессий, говорили с горькой иронией: «За что боролись, на то и напоролись». Я только не понимаю, при чем тут ирония, это ведь действительно так. С ними поступали таким же образом, каким поступали они по отношению с другим. Бумеранг возвращается. Зачастую, правда, возвращается с опозданием и бьет по мертвым, что не приносит особой пользы. Гораздо важнее, чтобы каждый гражданин, каждый руководитель еще при жизни получал по заслугам. Тогда крепче думали бы, прежде чем делать. Многих ошибок, перекосов и преступлений удалось бы избежать.
Переехав в Москву, Лаврентий Павлович перевез в столицу и своих ближайших родственников. Семейные дела Берии ни в коей мере не интересовали бы меня, если бы не одна, открывшаяся вдруг, подробность. Читатель, наверно, помнит, при каких обстоятельствах встретил я Екатерину Георгиевну, ставшую моей женой и матерью нашей дочери. Катя-Кето приехала тогда из Грузии просить Сталина, чтобы ей разрешили похоронить на семейном кладбище тело расстрелянного брата, бывшего офицера российской армии… Мы с ней познакомились.
Примерно при таких же обстоятельствах и Лаврентий Павлович увидел впервые свою будущую жену. Было это, когда Берия подвизался на посту начальника ГПУ Грузии. В своем спецпоезде он разъезжал по республике. Любил бывать в поселке Гульрипши, неподалеку от которого родился в мингрельском селе Мерхеули: сей факт свершился в самом конце минувшего века.
Однажды на станцию, где стоял спецпоезд, пришла семнадцатилетняя девушка-мингрелка. И тоже, представьте себе, просить за родного человека. Чтобы начальник ГПУ отпустил арестованного брата, которому грозил расстрел. С подобными просьбами являлись многие, но редко кого пускали к Берии. А девушку Нино пустили. Лаврентию Павловичу показали просительницу через окно вагона, ему понравилась ее свежесть, ее фигура с чуть полноватыми ногами и крепкими бедрами. Он говорил потом, что увидел красавицу…
Девушку привели в вагон. Берия пригласил ее в купе и запер изнутри дверь… Короче говоря, из вагона Нино не вышла и в свою деревню не возвратилась. Берия увез ее. Не знаю, как сложилась судьба брата Нино, а сама она вскоре стала официальной женой Лаврентия Павловича, родила сына.
Нина Теймуразовна действительно была красива и к тому же умна. Хорошо вела дом, воспитывала ребенка, сама училась, чтобы стать химиком. А жизнь ее, на мой взгляд, была горька и трудна. У нее в Москве почти не было знакомых, никто не ходил в гости, и она ни к кому не ходила. Всегда дома, всегда одна — как в роскошной тюрьме. Лаврентий Павлович бывал груб с женой, бесцеремонен, не считался с ней, не щадил ее самолюбия. Привозил в дом, на свою половину, случайных «разовых» женщин. Появлялся на людях со своей постоянной любовницей, известной актрисой, лучшей в ту пору исполнительницей роли Кармен.
Незадолго до войны мне довелось побывать в доме Берии, в особняке за высоким глухим забором: на Садовом кольце, возле площади Восстания. Лаврентий Павлович, приняв пост наркома внутренних дел, как я уже говорил, позаботился об освобождении некоторой части репрессированных лиц, в том числе и военных. Было установлено, что военным товарищам возвращаются звания и должности, дается определенная компенсация за нанесенный им ущерб. Я же, зная, из какого ада они выходят, подготовил решение: каждый из освобожденных подлежит тщательному медицинскому обследованию с обязательным направлением в санаторий или в дом отдыха. Вместе с семьей. Для восстановления физических и нравственных сил. Против санатория и домов отдыха никто не возражал, а насчет обследований у Берии оказалось особое мнение. Он требовал, чтобы окончательное медицинское заключение давалось при освобождении врачами НКВД. Причина была мне понятна, и я настаивал на своем: речь идет о пригодности к строевой или нестроевой службе, поэтому и обследовать военных товарищей должны военные медики, руководствуясь положениями, существующими в Наркомате обороны.
Выносить этот частный и щекотливый вопрос на Политбюро Лаврентий Павлович, естественно, не хотел, пригласил меня для разговора к себе домой. Я поехал: любопытно было узреть, какое гнездо свил себе Берия. С другой стороны — Иосиф Виссарионович часто обращался ко мне по самым неожиданным делам, считая, что я должен знать все, что имело хотя бы малейшее касательство к военному ведомству. Сам он никогда ни к кому не ездил, но, вполне возможно, его могло заинтересовать, как живет, каков в домашней обстановке один из его ближайших помощников, носивший военную форму.
За обеденным столом мы с Лаврентием Павловичем довольно быстро нашли компромиссное решение по поводу медицинского обследования, никоим образом не ущемлявшее интересы освобождаемых товарищей и устраивавшее руководителей наркомата внутренних дел, стремившихся соблюсти респектабельным фасад своей организации. Надо сказать, что многие люди в домашних условиях выглядят совершенно иначе, чем на работе, при исполнении служебных обязанностей. Наглец, самодур и грубиян в присутствии жены и детей может вдруг оказаться ласковой послушной овечкой, а мягкий, вежливый начальник, душа-человек в своем учреждении, едва переступив порог семейного очага, оборачивается злобным и жестоким деспотом. Однако Берия не принадлежал ни к тем, ни к другим. Угодливым и заискивающим он был только перед Сталиным. Других же считал стоявшими ниже себя, со всеми, и на службе и дома, как я убедился, был барски высокомерен, резок. Равнодушен он был ко всему, что не касалось лично его интересов. Считаю, что в глубине души он презирал всех, что для него не было людей с их чувствами, мыслями, переживаниями, он видел только фигуры в игре, которые можно переставлять или отбрасывать, стремясь к своей цели.
Впрочем, разница между Берией в его служебном кабинете и Берией за домашним обеденным столом все же была. На службе он никогда не снимал очки (без оправы, с большими толстыми стеклами), хотя зрение имел нормальное. Людей, что ли, пугал холодным блеском стекла? Или не хотел, чтобы видели выражение его голубоватых выпуклых глаз?
Он сидел против меня, с удовольствием пил, много ел, похваливая Нину Теймуразовну, которая умело управляла поварами и сама знала тайны грузинской кухни. Без очков лоб Лаврентия Павловича казался слишком уж выпуклым, удивляли белесые, не свойственные грузинам, брови. То, что волосы у него светлые, было привычно, а брови в тот раз привлекли мое понимание. И вообще — без больших поблескивающих очков выглядел он как-то очень уж ординарно, заурядно, взгляду не на чем было зацепиться на его бесцветном, с одутловатыми щеками, лице.
Нина Теймуразовна меняла блюда, переставляла тарелки, рюмки, фужеры. Делала это так своевременно и быстро, будто все получалось само собой. Словно ее и не было. Сидела чуть в стороне от мужа, с застывшей на красивом лице улыбкой, сквозь которую проглядывала печаль и какая-то ранняя, не по возрасту, усталость.
Ворвался в столовую их сынишка Серго, очень похожий на отца, только посмуглее, да черты лица очерчены резче, не расплывчатые. Тут впервые увидел я, как потеплели и прояснились глаза Лаврентия Павловича. Он погладил по голове мальчика, прильнувшего к его колену, произнес что-то обычное в таких случаях: «поздоровайся с дядей», наверное. Серго поздоровался, и в ту же секунду появилась гувернантка: извинившись перед нами, она предложила мальчику пойти с ней. Причем сказано это было не по-русски, не по-грузински, а по-немецки, и не так, как говорят люди, освоившие этот чужой для них язык, а именно так, как говорят в Германии, и еще точнее — в Северной Германии, на берегах Балтики.
— Немка? — спросил я, когда мальчик и гувернантка скрылись за дверью.
— Да. У них сейчас урок языка… Она очень добросовестная и аккуратная, — пояснила Нина Теймуразовна, будто оправдываясь.
— Несколько языков знает, — добавил Лаврентий Павлович, прихлебывая из большого фужера. — Надежна со всех сторон.
Последние слова Берии отнюдь не избавили меня от неприятного ощущения. В ту пору всем было уже ясно, что войны с фашистами нам не избежать, что Германия для нас враг номер один. А возле человека, ведающего разведкой и контрразведкой, знающего самые важные государственные тайны, в доме его, где накоротке решаются важнейшие вопросы, где он говорит о делах по телефону, живет, пользуясь влиянием и авторитетом, гувернантка немецкой национальности. Вероятно, она была человеком честным, порядочным, но не слишком ли высока ступень риска?! Да и зачем? Разве нельзя было найти гувернантку русскую или грузинку? Сколько тысяч, десятков тысяч людей были арестованы, отправлены в лагеря и в мирное время, и на фронте при возникновении малейшего подозрения. А гувернантка, к которой очень привязан был сын Берии, обреталась в семье Лаврентия Павловича всю войну. Она помогла мальчику Серго овладеть немецким и английским языками, она была хорошей воспитательницей и принесла пользу. Все так. Но мне подобное положение дел показалось тогда странным.
Став взрослым, Серго женился на внучке Алексея Максимовича Горького — Марфе. У них родился сын, названный, если мне не изменяет память, Максимом Пешковым.[31]
После обильных возлияний (я в ту пору мог пить много, не теряя головы, не утрачивая чувства ответственности) разговор за столом перешел почему-то на имена. Каковы настоящие, исконные имена в России, каковы в Грузин? Лаврентию Павловичу и Нине Теймуразовне это было интересно, мне тоже. Я ведь кое-что знал о Грузии благодаря своей жене Кето Георгиевне и многолетнему общению с Иосифом Виссарионовичем. Крупный специалист по женской части, Лаврентий Павлович, рассказал о наиболее популярных в Грузии женских именах, чьи именины празднуют зимой (наша встреча как раз была в середине зимы). Например — Тина, а полностью Тинатин: обозначает «светлый солнечный луч» и особенно распространилось после того, как появилась поэма «Витязь в тигровой шкуре». Так зовут главную героиню поэмы. Не менее широко распространено и имя Нина — Нино, давным-давно принесенное в Грузию женщиной — просветительницей из Каппадокии, проповедовавшей христианское учение.