— Хватайте государевых ослушников!
Двое стрельцов осторожно уточнили:
— Дык они же покойниками объявлены. Чё ж теперь, и Ягу на свободу выпускать?
— Взять их, дурачьё, а уж в пыточной разберёмся, кто покойник, а кто виноватый!
— Эй, парень, — повысил я голос, попытавшись выглядеть как можно строже во всё ещё мокром мундире, — я Ивашов Никита Иванович, сыскной воевода, начальник Лукошкинского отделения милиции! И если меня сию же минуту не проводят к государю…
— Хватит! — заорал молодой боярин, первым выхватывая дамасскую сабельку и бросаясь на нас.
Более опытные в этом деле стрельцы, наоборот, отступили на шаг назад. Парнишка драчливым петухом налетел на меня, взмахнул клинком и… был отправлен по параболе за ближайший забор одним движением рогатой головы нашей спутницы.
— Упаси господь с милицией связываться и коровой ейной, — в едином порыве перекрестились стрельцы.
— Минуточку, граждане. Не соблаговолите ли объяснить мне, что происходит?
— Дык… мы-то люди подневольные, — виновато поклонился самый старший. — Нам ничего не ведомо. А тока как ты с парнем своим в колодце самоутопился, дык на другой день всё вперекосяк пошло. Царь пропал, в Лукошкине всем бояре хороводят, Ягу твою в тюрьму посадили, милицейскую сотню пешим строем на границу отправили, а всем законом теперь дьяк Груздев ведает. Как его левая пятка захочет, так и будет…
— Сколько нас не было?
— Почитай трое суточек.
«Охренеть…» — попытался произнести я.
Из горла вылетел неопределённый жалкий писк. Я вздрогнул, поняв, что от шока потерял голос. Вот только этого ещё и не хватало для полного счастья…
Митя громко хлопнул себя ладонью по лбу, дождался, пока стихнет эхо, и выдал полноценную порцию новых матерных прилагательных на тему нашего недавнего перелёта.
Стрельцы мотали на ус, корове тоже понравилось. Однако ведь вроде по прошлым условиям считалось, что Горох обычно даёт нам три дня на любые расследования, как и положено в русских сказках. Бывает, мы укладываемся быстрее, бывает — наоборот.
Но тогда, конечно, следуют всякие объяснения, согласования, взаимные уступки, новые договорённости, и государь сам держит руку на пульсе следствия. Иногда мы даже позволяли ему лично участвовать в погоне при задержании. И что с ним творится сейчас, когда за трое суток он не имел никакой информации о планах опергруппы, о деталях расследования, можно только гадать.
А уж что ему напела в уши за все эти дни добросердечная боярская дума, даже представлять не хочется…
— В царский терем тебе ходу нет, участковый, — невесело подтвердил старший. — Схоронился бы ты от беды, а там, глядишь, утро вечера мудренее.
Я молча кивнул. Голос так и не вернулся. Мимикой и жестикуляцией показав что-то вроде «Спасибо вам, добрые люди! Если что понадобится в милиции, всегда милости просим!», я развернул Митю за плечо.
— И куды мы, Никита Иванович?
Я пожал плечами. В общем-то куда угодно, лишь бы подальше от бояр и мстительного дьяка.
— Нешто думаете, нам тут в каждом доме рады будут?
«Не думаю», — молча покачал головой я. Нет, народ в Лукошкине к милиции относится с уважением, но покрывать попавших в опалу оперативников тоже не каждый кинется. Тем более что три дня тут наверняка формировали негативное общественное мнение. И, возможно, в том, что Змей будет залетать в город ещё не раз, воровать девушек и рушить жилища, есть и наша вина. Частично, но есть…
— Может, тады к маменьке, в деревню?
Я посмотрел вдоль улицы, прикинул маршрут и быстро пошёл вперёд. Митяй кинулся вслед, всё поняв, а потому кудахтая, как перевозбуждённая курица:
— Энто куда вы намылились-то? Туда нельзя! Куда угодно, а не туда! Вы ж сами говорили, что немчура — они люди вежливые, законопослушные. Они ж нас первыми повяжут с бантиками и в боярскую думу сдадут! Нет им моей веры! У них и сказки страшные, и пиво горькое, и сосиски вредные, и рульки жирные, а глинтвейн… глинтвейн?! Не, глинтвейн немецкий дюже хорош! Идёмте побыстрей, может, и нальют кружечку напоследок-то…
Я мысленно сделал себе пометочку проверить у немецкого посла эту информацию. Меня, например, в Немецкой слободе только кофе угощали, а тот же Митька, получается, уже отлично знает, что такое глинтвейн и с чем его едят. В смысле пьют.
Не суть принципиально, но выяснить надо. Будут они мне ещё младших сотрудников спаивать. Воодушевлённый Митя развил буквально крейсерскую скорость, так что мне было достаточно лишь крепко держаться за его рукав и до ворот Немецкой слободы почти не перебирать ногами. Корова даже не поняла, куда мы исчезли, и её далекий вопль мычащего отчаяния долетел до моего слуха уже едва слышимым стоном…
— Заперто. — Митяй тормознул, подняв облачко пыли. — Постучать или поскрестись?
Знаю я, как он стучит, может и поломать на фиг. А если скрестись, так это несолидно, мы всё-таки милиция, а не каких-нибудь два приблудных кота с соседней улицы. Я жестом попросил парня отойти в сторону и сам постучал. Дежурный охранник открыл практически сразу.
— Кнут Гамсунович дома? — подал голос Митяй.
— Я, я, герр Шпицрутенберг всегда готов помочь арбайтен полиции, — пропуская нас, чуть склонил голову откормленный белобрысый немец в зелёном сюртуке охранника. — Битте шён, следовайт за мной, я?
Кнут Гамсунович, посол, дипломат, умница-человек, которого я всегда глубоко уважал и который не раз словом и делом доказывал своё расположение, был представлен нам в дупель пьяным!
— Не, ну что ж за день-то такой, — всплеснул руками Митька, когда вежливая улыбчивая фрау в длинном баварском платье провела нас в личный кабинет немецкого посла.
Я тоже ничего не понимал. В резном немецком кресле, в домашнем халате, без парика, развалился Кнут Гамсунович, глаза его были красными, а судя по количеству пустых бутылок под столом, пил он не для поднятия настроения, а чтоб реально забыться.
— О майн гот! — Посол сфокусировал взгляд и перекрестился на католический манер. — Друг мой, вы ли это? Если же ваш неупокоенный дух пришёл что-то мне поведать, то я готов и… и?
Видимо, что именно он готов сделать в этом случае, старый немец ещё не решил. То есть говорил-то он без пьяного спотыкания, а вот доведение мысли до логического конца не гарантировал.
Чтобы показать ему, какой я живой, мне пришлось взять полупустой штоф со стола и сделать хороший глоток. Водка была наша. Крепкая, забористая, государственного производства. В башку не слабо ударило, но зато ко мне вернулся голос!
— Правильно говорят, что клин клином вышибают, — прокашлялся я, стуча себе в грудь. — Митя, кыш! Убрал руки от бутыли! Ты мне сегодня трезвый нужен.
— Ну вот, опять извечная несправедливость российская — всем можно, мне нельзя!
— Вам нельзя, Димитрий, — строго поддержал меня посол. — Пойдите к фрау Мюллер, она вас накормит. Яволь?
— Вперёд. — Я практически вытолкал нашего младшего сотрудника из посольского кабинета и сел на табурет у окна.
— Кнут Гамсунович, я не призрак. Просто был на спецзадании и, кажется, слегка задержался. Очень надеюсь, что вы как дипломат в курсе всех событий. Пожалуйста, расскажите мне, что произошло за эти три дня?
— Капут, — без тени улыбки ответил он.
Я отхлебнул ещё раз и приготовился слушать. Переписывать весь наш диалог в лицах и деталях не вижу смысла. Скажу лишь, что к концу повествования я как-то незаметно вылакал оставшиеся грамм двести, на нервах и без закуски.
Если вкратце, то всё началось с нашего прыжка в колодец. Я прыгнул сам, нашего здоровенного обалдуя Баба-яга столкнула следом. Всё это видел дьяк Филимон Груздев, вырвавшийся из лап еремеевцев и совершивший успешный побег прямо в боярскую думу.
Горох самолично заявился за объяснениями, ждал нашего возвращения два дня, потом разуверился, плюнул и, сев на добра коня, отправился изображать королевича Елисея из бессмертных сказок Пушкина. Власть осталась в руках боярской думы, и меньше чем за день сотню Еремеева сплавили куда подальше, отделение закрыли и опечатали, Ягу под стражей осторожно сопроводили в тюрьму, а болтливый дьяк выбил себе статус «народного защитника и страстотерпца». То есть попросту собирателя жалоб и взяток…
За всё это время Змей в город не прилетал, но простые лукошкинцы на улицу выходить всё равно побаивались. Никто не знает, когда этот гад любвеобильный снова к нам пожалует и кого выберет. В целом всё тихо, благопристойно, паники да бунтов нет, к мятежу никто не призывает, но и организовывать хоть какой-нибудь отпор Горынычу тоже дураков не оказалось.
Пока царь в походе, всем правят бояре, это нормально. Но что делать, если Горох так и не вернётся? Судьба одиноких странствующих рыцарей хорошо складывается лишь в книжках. Вот и всё…
— А я тут пью. Почему нет? Разве не так все русские глушат боль души? — резюмировал Кнут Гамсунович, взглядом ища новую бутылку. — Я немец, но у меня тоже есть душа. И она болит за Лукошкинбург…
— А как же ваш фатерлянд?
— О, мой милый, милый фатерлянд так далеко отсюда, что я почти забыл холодный воздух альпийских лугов, свежее мюнхенское пиво и добрые руки моей старенькой гроссмутер, причёсывающей мои непослушные кудри. — Посол расчувствовался, коснулся седой стриженой макушки и пустил слезу. — Герр Ивашов, мы с вами оба гости в этом мире, отправленные сюда не по своей воле, но… Но если мой король Фридрих потребует от меня вернуться ко двору, я сложу полномочия, подам в отставку и приму подданство России.
Я быстро огляделся по сторонам, нашёл в угловом шкафчике маленькую бутылку французского коньяка и честно разлил по стопкам.
— За Лукошкино!
— Яволь!
Мы чокнулись и опрокинули. Все наши дальнейшие действия объяснялись нарушением одного русского правила — «закусывать надо!». Ну а поскольку я был нетрезв слегка, а мой хозяин — преизрядно, то последующий диалог носил крайне конструктивный характер:
— Мне нужна ваша помощь.
— Располагайте мной, дорогой друг!