Ещё в тот раз Опёнок мельком заметил письмена, процарапанные на стене одной из камор. Только присматриваться было недосуг.
Он подкрутил фитилёк, чтобы лампа давала побольше света. Стал по очереди отворять двери.
Неведомый обитатель самой первой каморы просто скрёб на стене чёрточки, собирая их в седмицы, а те – в месяцы… Просто? После своих отсидок в холоднице Сквара имел представление о твёрдости здешнего камня. У бедняги небось полдня уходило только на то, чтобы чёрточка стала заметной. А как он в тишине и темноте определял прохождение суток? Обходы стражи считал – да была она здесь, стража-то? Замечал ключника, черпавшего жидкую кашу?..
Сейчас во дворик возле поварни небось как раз несли козьи тушки, должным образом выдушенные в пряной жиже, благоухающие, увязанные на цепи. Во дворике их ждут прокалённые печи, старик Опура хлопочет над тазиком глины – замазывать крышки…
Настенные отметки не содержали ни единого слова, но Сквара почему-то долго не мог от них отойти.
«А мы с Космохвостом сколько тогда в холоднице модели? Два дня? Три?..»
Он попытался сообразить, сбился, положил себе чертить на стенах покаянной, когда его туда снова засадят. Попробовал вычислить, много ли с тех пор прошло времени и когда погиб Дрозд. Поскрёб пальцем усы, ещё ни разу не стриженные.
Столбцы седмиц начинались высоко под потолком. Узник, похоже, не ждал скорого избавления. Если вообще ждал. Чтобы дотянуться до верха, он вставал на топчан, поднимался на цыпочки. Ощупью тёр камень маленьким отломком, найденным на полу. Стоял и царапал, время от времени опуская передохнуть затёкшие руки… По сути, бессмысленная меледа, но что ему ещё было делать, за что зацепиться умом?.. Может, он песни пел, в другие каморы кричал, если там тоже кто-то сидел…
Чёрточки узник выводил некрупные, ровные, даже изящные. Видно, привык всё делать на совесть. Вверху столбцы седмиц были очень опрятными. Ниже – постепенно теряли стройность, по мере того как слабела царапающая рука. Самый нижний и короткий ряд попортила плесень. Чёрточки шатались, как больные, потому что их очень неудобно было наносить сверху вниз, спасаясь от воды на поставленном торчком топчане. Последняя царапина так и осталась незавершённой. Сквара заново осмотрел стену, навскидку подсчитывая столбцы. Получилось около двух лет. Потом обитатель каморы, должно быть, умер, ведь после Беды стражники наверняка разбежались, не позаботившись освободить вязней. Человек, упорно продолжавший отмечать время своего заточения, захлебнулся в воде, надорвался кашлем, зачах с голоду…
«А волшебство Мораны ещё и души не отпускает, – зловеще подвывая, рассказывал из-под одеяла Лыкаш. – Так и мыкаются в крепостных подземельях, стонут, вздыхают, выхода не могут найти…»
Сквара тоже вздохнул, осторожно притворил за собой дверь. Сидя в холоднице, он, по крайней мере, знал, что заточение не до века. И там был свет из окна. И дымоход, в который Ознобиша спускал ему добытые свёртки.
Вот так ребятня играет в войну, геройствует понарошку, понятия не имея о настоящем немирье…
Вторая и третья каморы выглядели так, словно здесь никогда никто не сидел. В четвёртой Сквара нашёл то, что искал. Светильник, поднятый над головой, озарил красивую и чёткую андархскую вязь. Всего несколько строк, но работа, опять же навскидку, стоила целой стены седмичных столбцов.
Каждый рождённый узрит впереди смерть.
Жил да был жрец, прозывался Гедах Керт.
Царственноравного рода последний сын
Новым делам положить надумал зачин.
Нашей Владычице славу он, как умел,
Вечную хорошо ли, плохо ли пел.
Правдой и счастьем в устах звенели слова,
Только в отплату за них легла голова.
Жрец прозевал наступленье строгих времён:
Прямо из храма в оковах был уведён.
Круг Мудрецов…
Сквара прочитал выцарапанное ещё раз. Гедах… Гедах. Царское имя. Было видно: позже надпись силились сбить, но не совладали, с досадой оставили. А последняя строчка выглядела такой же шаткой, как нижние метины из первой каморы. Человек даже перешёл на скоропись, больше не думая о красоте букв. И всё равно не успел, погубленный болезнью, голодом, подступившей водой.
«А мог бы я Космохвоста как-то спасти? Если бы уже взрослым был, как теперь, сильным, чтобы одним шлепком с лестницы не сшибить…»
Что-то трезво подсказывало: и в этом случае они разве улеглись бы рядком в снежную слякоть. Но Сквара счастливо унёсся из полутёмной каморы на снежную ночную дорогу, увенчанную опасным раскатом, и царский рында тяжело валился ему на плечо, сиплым шёпотом объясняя, как разыскать Сеггара.
Годы скользят, как тени во мгле.
Каждый оставит след на земле.
Дело вершил, а может, делишки,
Стоя у крышки?
Неведомо откуда взявшийся ток сквозняка шевельнул волосы, холодом коснувшись затылка. Деревья и скалы тут же сменились унылыми чёрными стенами.
«Кого живого увидят, за ним следом идут, – вещал в темноте опочивальни Лыкаш. – Догонят и по волосам трогают, ажно глядь, а там седина пятнами, как от перстов следы…»
Сквара быстро оглянулся, поднимая светильник, но, конечно, между ним и дверью никого не было.
– Гедах Керт! – окликнул он вслух. – Это ты, что ли, балуешь? Как тебя выпустить? И второго… который Фен… то есть Кин…
Ответа не последовало. Может, где-нибудь просто открыли дверь. Или с Наклонной опять сошёл иней, отозвавшись движением в продухах и трещинах камня. Сквара нахмурился, покинул камору, направился к дальнему зауголку.
Он был почти уверен, что древоделы для этого лаза тоже соорудили прочную западню, да с замком. Ничуть не бывало. Круглая дыра в полу зияла как прежде. Ветер с Инберном не увидели нужды её закрывать-замыкать, почему?..
Сквара чуть вслух не рассмеялся простейшему объяснению. Примером, смелый Пороша лазил в тюремную, так сказать, порошицу – какой-нибудь смывной колодец с наклонным ходом в залив. Чтобы ключнику выплёскивать поганые вёдра, не оскорбляя их видом воинов и господ.
Лампа бросала отсветы на скользкие крутые ступени. Дальше залегал вещественный мрак. Сквара начал спускаться. Как только светильник оказался ниже уровня пола, огонёк затрепетал, готовый сорваться с фитилька. Сквара поспешно вытянул руку вверх. Маленькое пламя немедленно успокоилось, встало ровно и ярко. Сквара повторил попытку. То же самое.
Бывают, говорят, в пещерах мёртвые воздухи, которые не то что светильники – жизни погасить норовят…
Пожав плечами, он поставил светильник у края, сошёл в темноту.
Эта камора отличалась от остальной тюрьмы, как та – от холодницы для непослушных. Вода, оставившая следы наверху, в подтюремке так и стояла. Сквара присел на корточки. Увидел в чёрном зеркале свою следь, выглянувшую из Исподнего мира. Дотянулся пальцем, разбил отражение. Эта вода не имела отношения к горячим ключам. От неё веяло зимней прорубью. Стены смыкались над головой подобием купола, усеянного начатками капельников. В одном месте прочная кладка всё-таки не выдержала, частью обрушилась, породив горку битого камня, торчавшую над поверхностью. Сквара болтал в воде негнущимся пальцем, раздумывая, зачем бы смывному колодезю лестница по стенам. Чтобы прочищать, если забьётся? Такой-то широкий?.. Взгляд всё возвращался к каменной груде. Торчала бы она тут, будь камора в самом деле колодцем…
Разувшись, Сквара ступил в воду. Ступенька. И ещё ступенька… Штаны пришлось задрать выше колен. Сквара уже решил вернуться с верёвкой – и в это время что-то облекло босую ступню, сомкнувшись потусторонним пожатием. Сквара заорал во всё горло, успел подумать о том, что крик никто не услышит, судорожно взбрыкнул, отбиваясь, окунулся с головой.
Вместо бездонной дыры в Исподний мир под ним оказался надёжный каменный пол. Усыпанный обломками, обросший плотной слизью, цепкой, словно шелковистые пальцы. Сквара, барахтаясь, вынырнул и сразу вскочил. От пережитого страха дыхание рвалось из груди так, словно он кругом крепости три раза во всю прыть обежал. Потом стало холодно и обидно.
– Ну тебя совсем, Гедах Керт, – с укором сказал он давно погибшему узнику. – Не стану больше расспрашивать, как тебя отпустить!
Голос противно подрагивал. Сквара уже повернулся к лестнице, к светильнику, приветливо горевшему наверху… мокрой шеи коснулось знакомое дуновение. Сквара оглянулся, опять стал смотреть на груду обломков.
– Ладно, – кашлянув, неловко проговорил он затем. – Нечего было глумиться, я бы и не ругался. Жди теперь, пока снова приду.
Он только переоделся в сухие порты, развешивал рубашку возле тёплой стены, когда в дверь сунулся запыхавшийся межеумок:
– Опять шатаешься неведомо где, когда надобен!
Сквара не знал за собой никакой вины.
– На что занадобился-то?
Ознобиша или маленький Шагала за такой ответ выхлопотали бы кулаков, но со Скварой межеумки больше не связывались.
– Учитель зовёт, – сказал гонец. – Да не бавься, живой ногой!
Мог бы не турить. По зову источника всякий мчался без промедления. Сквара бросил мокрые штаны на пол, только спросил:
– Куда, в трапезную?
Перед глазами успело мелькнуть видение пира вроде того, что сладили в Житой Росточи. Жаркое, калачи, стопки блинов… Даже повеяло запахом съедобных обрезков, которых им со Светелом не досталось попробовать.
Межеумок бросил нетерпеливо:
– В какую трапезную, олух! В Торговой сидят, у стеня в покоях.
Сквара убежал вон и скоро уже стучал в знакомую дверь.
Жилище Лихаря, тесное, скудное, неуютное, плохо подходило для встречи гостей. Однако Ветер распорядился накрыть почестный стол именно здесь. Стеню уже стало заметно лучше, но не настолько, чтобы выйти и сидеть на пиру. Кого другого можно было бы с прибаутками отнести на руках, устроить мягкое ложе. Одна беда: Лихарь смеяться почти не умел, а над собой и подавно. Кабы по пути совсем не умер от унижения!