— Синьора, ваш муж продал кассеты фотографу Вальтеру Кайзерлингу, который живет в Гаете.
— Я знаю, не нужно меня обманывать. Я уже была у Кайзерлинга. Он сказал, что нормальный человек ничего не сможет сделать с этими кассетами и что он отдал их вам.
Жюльетт мрачно поглядела на Адриану.
— Но зачем же вам отдавать целое состояние за кассеты, с которыми вы ничего не сможете сделать?
— Я скажу вам, синьора. Мы бежали в Катанию, где у нас есть родственники. Бальдассаре хотел открыть на эти деньги свой ресторан. Мы думали, что вдалеке от Рима, на Сицилии, Фазолино и его сообщники не достанут нас. Мы прожили в Катании всего три дня, когда у нас на пороге появился Фазолино в сопровождении падре из Санта-Агаты и потребовал кассеты назад. Он обозвал дядю Арнольфо вором и вымогателем и пригрозил, что позаботится о том, чтобы мы не прижились в Катании, — если Бальдассаре не отдаст кассеты назад.
— А что этот падре из Санта-Агаты?
Адриана пожала плечами и прикусила нижнюю губу.
— Он угрожал нам вечным проклятием. Но приходил он, как мне кажется, не за этим. Я полагаю, что это он выдал нас Фазолино. От падре на Сицилии не укроется ничто.
— И как отреагировал Бальдассаре? Он сказал, что продал кассеты?
— Конечно нет. Бальдассаре притворился, что ничего не знает. Он заявил, что не в правилах дяди Арнольфо что-либо красть. А если бы Арнольфо все же сделал это, мы нашли бы кассеты в его вещах. Но Фазолино не поверил Бальдассаре. Он ругался и угрожал, а потом ушел вместе с падре. С того самого дня нас не покидает ощущение, что за нами следят. Я бы не удивилась, если бы увидела сейчас, что перед входом в пансионат незаметно прогуливается их человек.
Жюльетт поднялась, подошла к окну и выглянула через занавеску, однако ничего подозрительного не заметила.
— Прошу вас, синьор, — продолжила Адриана, — возьмите деньги и верните кассеты. Для нас это единственная возможность жить спокойно.
Бродка и Жюльетт переглянулись. Слова им были не нужны: каждый знал, что ответил бы другой. И ответ этот был «нет».
— Допустим, — сказал Бродка, — кассеты действительно у меня и я готов отдать их вам. Что бы вы стали с ними делать, Адриана?
— Мы вернули бы их Фазолино. Пожалуйста!
Бродка взял конверт с деньгами, протянул его Адриане и твердо произнес:
— Мне очень жаль, но кассет у меня уже нет. Запись была настолько дурацкой, что мы ничего не смогли с ней сделать. Я уничтожил их и выбросил на свалку.
— Это неправда, синьор! — Адриана с трудом сдерживала слезы.
— Это правда, — солгал Бродка. Признаться, ему было жаль молодую женщину, которая, судя по всему, не поверила ему.
Разочарованная отказом, Адриана поднялась, спрятала конверт в сумочку, а затем вынула бумажку с телефонным номером и положила ее на стол. Она так и не смогла понять, почему этот немец отказывается от таких больших денег.
— Вот, это наш номер — на случай, если вы вдруг передумаете.
Когда она вышла из столовой, Бродка и Жюльетт остались сидеть за столиком в некоторой растерянности.
Альберто Фазолино был не очень мужественным человеком. Об этом знали все в его окружении. И в первую очередь знал об этом он сам. Он долго боролся с собой, не зная, как поступить в этой ситуации. Затем он принял решение.
Он вошел в Ватикан со стороны Виа ди Порта Ангелика. Оставив слева казарму швейцарской гвардии, Альберто направился прямо к воротам Святой Анны.
Чтобы попасть в Ватикан, нужен был пропуск, в котором написано, что предъявитель является служащим Citta del Vaticano. Те, кто собирался посетить папский дворец, заранее обзаводились соответствующим разрешением, получить которое было невероятно трудно, точнее, практически невозможно.
Но у Фазолино была маленькая вещь, открывавшая перед ним ворота и двери Ватикана. Он вынул из кармана пурпурную ленточку и показал ее стражникам. Алебардисты салютовали ему. Фазолино вошел.
Высокий холл с массивными колоннами по обе стороны широкой мраморной лестницы заставлял каждого посетителя чувствовать себя маленьким и жалким. Бесконечные коридоры, эхо которых усиливало звук шагов, только укрепляли чувство собственной ничтожности.
Фазолино шел этим путем не впервые, поэтому не обращал внимания на роскошь, окружавшую его. В конце длинного коридора он увидел стеклянную дверь, ведущую на улицу. Посетитель уверенно пересек Кортиле ди Сан Дамазо и прошел через неприметную дверь на другой стороне двора. Сделав пару шагов, он оказался перед лифтом, автоматические двери которого были сделаны из матовой стали и совершенно не вписывались в интерьер старинного здания. Двери открылись, словно это сделала невидимая рука, и Фазолино нажал на кнопку, возле которой стояла римская четверка.
На четвертом этаже навстречу ему вышел секретарь в черном одеянии. Прежде чем он успел спросить у него пропуск, Фазолино протянул ему пурпурную ленточку, после чего тот склонил голову и пригласил войти. Затем клирик исчез за одной из бесчисленных высоких дверей.
Роскошь бесконечных коридоров действовала угнетающе уже только потому, что он не встретил по дороге ни единой живой души. К тому же здесь было тихо, как ночью на кладбище. В дальнем конце коридора Фазолино остановился и постучал в полированную черную дверь, настолько высокую, словно она предназначалась для великанов. Ручка располагалась в нижней трети двери, но все равно настолько высоко, что находилась выше его головы. Фазолино вошел.
За письменным столом, стоявшим в центре квадратной комнаты, стены которой до самого потолка были увешаны картинами, расположился невысокий секретарь в очках с толстыми линзами. Он выглядел так, словно только что вышел из ванной. Когда Фазолино приблизился к нему и показал пурпурную ленточку, тот поправил очки указательным пальцем.
Чтобы избежать неприятных и, насколько знал Фазолино, дотошных вопросов секретаря, единственной обязанностью которого было отвечать на телефонные звонки, Альберто назвал себя и указал причину своего визита. Он заявил, что хочет поговорить с государственным секретарем кардиналом Смоленски и что это очень важно.
Хотя секретарь кардинала — его звали Польников, причем он делал ударение на «и» — знал Фазолино уже давно, он каждый раз придерживался одной и той же процедуры.
— Laudetur. О ком доложить?
«Laudetur» было краткой формой от латинской фразы «Да восславится Иисус Христос», а вопрос Польникова — неприкрытой наглостью, ведь Альберто уже представился.
Фазолино нетерпеливо повторил свою фамилию и со скучающим видом стал глядеть в окно, через которое была видна площадь Святого Петра, а секретарь в это время взял телефонную трубку и сообщил о его визите. Разговор резко прекратился. Очевидно, Смоленски положил трубку. Вскоре открылась потайная дверь, скрытая под обоями, и показался Смоленски в своем пурпурном кардинальском одеянии.
— Я тебя не звал, — шепотом сказал государственный секретарь, словно боялся, что у стен есть уши. — Чего ты хочешь, Фазолино? У меня мало времени.
— Я знаю, ваше преосвященство, но дело настолько важное, что не терпит отлагательств. — Фазолино недоверчиво посмотрел на секретаря. Смоленски понял его и жестом пригласил следовать за ним. Через несколько секунд они скрылись за потайной дверью офиса Смоленски.
Тот, кто ожидал увидеть кабинет, обставленный с не меньшей помпой, а то и более роскошно, чем коридоры и приемная папского дворца, наверняка бы разочаровался. Хотя комната была не меньше той, в которой сидел секретарь (примерно пятнадцать на пятнадцать метров), в ней напрочь отсутствовали предметы роскоши и утонченные произведения искусства. Офис скорее походил на командный пункт тайной организации, назначение которого было не совсем ясным.
У стен высотой добрых пять метров до самого потолка возвышались полки, на которых стопками лежали книги и документы. В офисе находились компьютеры, два десятка телеэкранов, а также факс и радиопередатчик. Возникало ощущение, что из этого кабинета управляют не только Ватиканом, но и всем христианским миром. В различных местах комнаты стояли четыре письменных стола с горами документов и бумаги на них. Наличие дивана в дальнем углу наводило на мысль о том, что иногда кардинал остается в этом странном месте ночевать.
Хотя Фазолино уже не раз бывал в царстве Смоленски, он не переставал удивляться техническому оснащению, благодаря которому кардинал управлял отсюда своей организацией. Большего контраста между всеми этими приборами и пурпурным кардинальским облачением быть не могло.
Фазолино закрыл за собой дверь, а Смоленски тем временем выудил из пепельницы дымящуюся сигару и опустился во вращающееся кресло, вытянув перед собой ноги, словно пьяный конюх. Однако от последнего его отличала пурпурно-красная сутана с тридцатью вышитыми вручную петлями, короткая пелерина с капюшоном, а также шапочка из дома Гаммарелли — лучший адрес для господ его положения.
Пожевывая окурок своей сигары, угрожавшей вот-вот догореть, государственный секретарь раздраженно проворчал:
— Итак, что стряслось, Фазолино? — При этом он, словно рысь, следил за тем, что происходит на всех экранах, расположенных за спиной посетителя.
— Ваше преосвященство, — издалека начал Фазолино, — мне очень неприятно говорить об этом, но вы же знаете, что я принадлежу к числу самых преданных ваших слуг.
— Ближе к делу, Фазолино! Не распинайся!
— Ваше преосвященство, у меня был старый слуга по имени Арнольфо, который верно служил мне двадцать лет. Он был стар и в последние годы несколько… со странностями. Недавно его хватил удар.
— Да упокоится он с миром. Что дальше?
— После смерти Арнольфо я заметил, что мой верный слуга при жизни обкрадывал меня. Он брал не деньги, нет, нет. Вероятно, Арнольфо собирался меня шантажировать. Похоже, он вовсе не был тем добродушным дурачком, каким старался казаться. Он знал обо всем, что происходит в доме, больше, чем мне бы того хотелось. Знал он и о вас кое-что, ваше преосвященство.