Около десяти часов вечера она решилась поехать на машине в Остию, чтобы подождать Бродку там.
У двери по-прежнему стоял взятый им напрокат автомобиль. Мирандолине показалось разумным убрать машину Бродки от своего дома. Кроме того, ему ведь нужен автомобиль. Поэтому, чтобы отправиться в Остию, она села в серый «форд», а не в свою «ланчу».
Мирандолина завела мотор, который довольно заурчал, осторожно переключила передачу и тронулась с места. Фары машины слабо освещали крутую дорогу, по которой она ехала уже не впервые.
Слишком долго она полагала, что может обходиться без мужчин. Но вот уже два дня, как она поняла, чего лишила себя. Бродка словно разбудил ее, вырвал из сна. Она любила этого мужчину. Возможно, он вообще был первым мужчиной, которого она любила. Гордость никогда раньше не позволяла ей звонить мужчине или, что еще хуже, ехать за ним.
С Бродкой все было иначе. Впервые в жизни Мирандолина испытывала сладостную истому, о которой пишут в романах. Ей было страшно. Ведь Бродка может и не ответить на ее чувства. Почему он не позвонил? Неужели она безразлична ему? Может, для него их любовь всего лишь очередное приключение? Или он воспринимает ее как кратковременную замену той женщины?
В месте, где крутая дорога делала небольшой поворот, она включила вторую скорость. Внезапно коробка передач издала странный звук. Хотя Мирандолина сняла ногу с педали газа, мотор взревел. Машина, потеряв контроль, понеслась вперед. Мирандолина в отчаянии жала на тормоз, но сопротивления не ощущала. Педаль проваливалась до упора.
Тяжелый «форд» прибавил скорость. Свет фар выхватил из темноты стену дома в конце улицы. Мирандолина поспешно пыталась переключить передачу. Однако рычаг не двигался.
— Неееееет! — закричала она, изо всех сил пытаясь в последний момент вывернуть руль. На долю секунды она увидела, что светлая стена дома несется прямо на нее. Затем она услышала оглушительный треск и звон разбитого стекла. Мир вокруг нее погрузился в тишину.
Было уже за полночь, когда Зюдов высадил Бродку у дома тети Грации.
Бродке было стыдно за свое позднее возвращение. Кроме того, и он, и Зюдов были уже не совсем трезвы, когда остановились у ее дома.
— Да что ж такое? — испуганно воскликнул Бродка. На улице был припаркован автомобиль карабинеров. В окнах дома горел яркий свет.
У синьоры, вышедшей их встретить, на глазах блестели слезы.
— Что произошло? — спросил Бродка.
Пожилая женщина отвернулась. Она была настолько взволнована, что не могла говорить. Из-за ее спины вышли двое карабинеров. Один из них полистал свои записи, потом испытующе поглядел на Бродку.
— Вы четыре дня назад взяли напрокат автомобиль в фирме «Авис»? «Форд-Скорпио», номерные знаки АХ-5-9-ЕВ?
— Да, — изумленно ответил Бродка.
— На вашей машине произошел несчастный случай с графиней Маффай. В каких отношениях вы находились с графиней?
Холодность, с которой карабинер относился к своему делу, словно парализовала Бродку. Прошло немало времени, прежде чем до него дошли слова мужчины.
— Мирандолина… мертва? — непонимающе спросил он. — Что произошло?
— В каких отношениях вы находились с графиней? — повторил карабинер.
— В каких отношениях? — бесцветным голосом пробормотал Бродка. — Мы… мы были хорошими друзьями, если вы это имеете в виду.
— Я не это имел в виду, синьор. Я спросил: имела ли графиня Маффай право ездить на арендованном вами автомобиле?
Бродка бездумно кивнул. Затем он закричал:
— Неужели это настолько важно теперь, когда она мертва? Я вас спрашиваю!
Бравый карабинер вздрогнул.
Зюдов положил руку на плечо Бродки. Тот стоял с окаменевшим лицом и, глядя на карабинера, продолжал спрашивать:
— Как такое могло случиться? Где это произошло?
— Она села в арендованный вами автомобиль и не успела отъехать от своего дома и двух сотен метров, синьор. Машина врезалась в стену на спуске. Нет тормозного пути, ничего. Создается впечатление, что это было сделано с умыслом.
— С умыслом? Вы имеете в виду самоубийство?
К ним подошла синьора. Она услышала слово «самоубийство» и стала ругать карабинера, чтобы он попридержал язык и не говорил глупостей. Мирандолина была не тем человеком, чтобы совершить самоубийство.
Бродка поддержал ее.
— Нет тормозного пути? — задумчиво повторил он.
— Я видел уже немало автокатастроф, синьор, но с таким сталкиваюсь впервые.
— Вы уже думали о том, что причиной несчастного случая могло быть покушение?
— Поэтому я и спрашивал о ваших отношениях с графиней Маффай, синьор. С машиной сделали что-то такое, вследствие чего отказала коробка передач и тормоза.
— Вы думаете, это я?.. — закричал Бродка. — Вы серьезно думали, что я мог?..
Бродке не хватало воздуха, и Зюдов попытался успокоить его.
— Это я арендовал автомобиль, — сказал наконец Бродка, все еще донельзя взволнованный. — Неужели вы полагаете, что я стал бы что-то делать со своей машиной?
Никакой реакции от карабинера не последовало.
— У вас есть враги, синьор Бродка? — спросил он после паузы. Это был простой вопрос, и на него следовало дать простой ответ.
— Да, у меня есть враги, — ответил Бродка и вопросительно посмотрел на Зюдова. — Только вот… я их не знаю.
— Как прикажете это понимать? — Карабинер с любопытством уставился на него.
Бродка молча прошел в комнату, которую предоставила ему синьора, и через пару минут вернулся, держа в руке прицел, который нашла в винограднике у дома Мирандолины ее овчарка.
— Позавчера кто-то пытался застрелить меня в доме графини. Однако киллер сбежал и во время бегства потерял этот прицел.
Чиновник спрятал его в пластиковый пакет.
— Полагаю, — сказал он, — вам придется нам кое-что пояснить. Считайте, что отныне вы поступаете в наше распоряжение.
Всю ночь Бродка и Зюдов просидели с синьорой Грацией за столом. О сне нечего было и думать. Бродка жестоко корил себя за то, что в смерти Мирандолины есть и его вина. Он не мог успокоиться, терзаясь от того, что втянул ее в это дело. Он должен был знать, что графиня, оставаясь в Неми, находится в опасности — с тех самых пор, как там появились его враги.
Однако с этой виной ему придется жить. Если, конечно, он сумеет выжить.
На площади Святого Петра, залитой ярким солнечным светом, толпились сотни тысяч людей. Настроение было праздничным.
Настал день urbi et orbi.
Бродка и Зюдов, объехав все заграждения, добрались до переднего блока, зарезервированного большей частью для важных гостей. Оттуда хорошо было видно лоджию.
Накануне Бродка и Зюдов обсуждали вопрос, не должны ли они поделиться своими сведениями с полицией. Бродка был за, Зюдов — против. В конце концов Бродка уступил, поскольку ничего не мог противопоставить аргументу Зюдова, заключавшемуся в том, что им никто не поверит. Чем они располагали? Парой микрокассет с непонятным содержанием и высказыванием трех человек, один из которых был мертв, а двух других подозревали в том, что они уже не совсем в своем уме?
Раздался шквал аплодисментов, когда в сопровождении государственного секретаря Ватикана и папского камергера в лоджию вошел папа. Он казался бледным и хрупким, почти испуганным.
Гораздо больше, чем папа, Бродку привлек Смоленски, маленький сутулый человек с волевым лицом, на котором выделялись черные кустистые брови. Его мантия, роскошная пурпурная накидка, уже из-за одного своего цвета вызывала у Бродки такое же отвращение, как и сам этот человек.
Папа казался трогательным, почти беспомощным. Теперь, когда он начал читать благословение на латыни, Бродка следил за каждым его движением и уже не сводил со старика глаз. Может, поэтому он не заметил беспокойства кардинала, стоявшего справа от папы. Смоленски искоса смотрел на папу, раздававшего благословение на всех языках мира. Его подчеркнуто равнодушный взгляд устремился к колоннаде, снова вернулся к папе, а затем опять на леса балюстрады.
— Joyeueses Paques![36] — воскликнул по-французски папа, чуть склонившись к микрофону, который находился прямо у него перед губами.
На площади раздались слабые аплодисменты.
Бродка неуверенно поглядел на Зюдова. Неужели они ошиблись? Неужели они внушили себе нечто, существовавшее только в их фантазиях? И зачем я здесь стою, подумал Бродка. Когда он возвращался к событиям прошедших месяцев, то части головоломки почти складывались — не хватало только одного, решающего, элемента, который бы все объяснил.
Пока Бродка размышлял об этом, анализируя свои сомнения, он пропустил момент и не увидел, как Смоленски полез в складки своей пурпурной мантии, словно хотел ее поправить. Взгляд кардинала снова устремился от папы, стоявшего рядом с ним, к лесам на колоннаде и обратно.
— Счастливой Пасхи! — раздался над площадью голос папы. На губах Смоленски промелькнула циничная ухмылка. Он сжал в руке крошечный передатчик и с наигранной набожностью смежил веки.
Выстрел произошел беззвучно. Смоленски широко раскрыл глаза, на секунду застыл, словно статуя, и безмолвно рухнул на пол. Он умер молниеносно. Откуда-то сзади на помощь бросились два диакона и вынесли государственного секретаря с лоджии. На мгновение площадь Святого Петра заволновалась. С невозмутимым видом папа продолжал благословлять.
Бродка покачал головой. Он словно окаменел.
Тем временем торжественная церемония закончилась. Папа помахал людям рукой и исчез.
Внезапно Бродка почувствовал, как кто-то схватил его за руку. Он обернулся.
— Жюльетт!
Какой-то миг они смотрели друг на друга, потом крепко обнялись.
В 13 часов дня радио Ватикана сообщило, что во время благословения urbi et orbi с государственным секретарем Ватикана кардиналом Смоленски случился инфаркт. Папа крайне потрясен столь неожиданным событием.
Это происшествие вызвало в Ватикане не столько озадаченность, сколько необъяснимое волнение. О праздничном настроении не могло быть и речи. В администрации Смоленски руководство взял на себя Польников. Он внимательно следил за происходящим, сидя у экранов, и поэтому знал, что кардинал курии Шперлинг, он же Бельфегор, находится на пути к нему.