Отец очень любил Девятую симфонию Бетховена и просил, чтобы струнный квартет сыграл ее третью часть над его могилой. Друзья из оркестра исполнили его волю и сыграли Adagio molto е cantabile.
«Для меня третья часть Девятой симфонии означает… означает преображение, — однажды сказал отец. Сказал он это робко, словно стыдясь своих слов. — Торжественная, благодарственная песнь человека, избавившегося наконец от страданий… Может быть, это песнь смерти…»
Страдания отца закончились. Даже теперь я вспоминаю о нем со смешанным чувством любви и скорби. Моя мать тоже умерла много лет назад. Ее я тоже любил, хотя сейчас не могу вспомнить ее лица. Но лицо отца я представляю вполне отчетливо.
Звуки музыки плыли над кладбищем, нарушая привычную здесь тишину. Молодая вдова взяла меня за руку. Она не разговаривала со мной ни тогда, ни позже. Кто-то дал мне лопату, и я бросил в могилу немного земли, повернулся и пошел прочь. Мне казалось, что в знойном голубом небе среди белых кучевых облаков я вижу своего отца. Я шел среди могильных рядов к выходу и, подняв глаза к небу, шептал: «Я тоже стану музыкантом. Клянусь…»
Музыка — это было замечательно. Конечно, отец у меня тоже был замечательным, что бы там ни говорила мать. И мне было совершенно безразлично, что она скажет на это. Я буду заниматься музыкой, так же, как это делал отец.
На вокзале я успел купить и съесть бутерброд в буфете, до отказа забитом людьми, которые раздраженно толкали друг друга, задыхаясь от запахов горячего кофе и пива. Мне почему-то было неприятно их видеть, хотя сначала эта поездка казалась очень увлекательной. Теперь же я хотел поскорее остаться один. Перед самым отходом поезда я купил в киоске мюнхенскую газету, и, когда поезд тронулся, я, забившись в уголок дивана, стал машинально листать ее, пока мое внимание не привлекло знакомое имя. Имя автора. Это был короткий рассказ — о начале и конце, о жизни земной и жизни вечной — очень трогательный, полный символов рассказ, без излишней сентиментальности. Вернер писал современным стилем, на основе реальных фактов, и это всегда приносило ему успех.
«Вернер написал рассказ! И опубликовал его не в той газете, где работает мать, а совсем в другой!» — Я ликовал.
— Так ты прочитал его? — спросила мать, когда я вернулся домой с газетой в кармане.
— Да, — ответил я. — Мне очень понравилось. — Лицо брата оставалось невозмутимым. — Поздравляю, Вернер! Прекрасный рассказ!
Я редко видел мать в таком хорошем настроении. Щеки ее порозовели, глаза возбужденно блестели. Она даже помолодела на несколько лет.
— Неужели это правда? — не могла поверить она, но голос ее звучал радостно и гордо. На столе у окна лежала дюжина мюнхенских газет. — Какой сюрприз! Вернер, ты осчастливил меня! И представь себе, Рихард, он послал рассказ в газету, не сказав мне ни слова! А сегодня мы получили письмо. Они просят прислать еще, они хотят встретиться с Вернером. О, как я счастлива! — Она в порыве чувств обняла брата.
Я вдруг вспомнил о смерти отца. Но ни мать, ни брат не спрашивали меня о похоронах.
— Вернеру только семнадцать лет! — сияла от счастья мать.
— Похороны были очень достойные… — начал я.
— Твой брат — молодец. Вот мне награда за всю мою заботу о вас!
— Они играли Девятую симфонию, часть третью…
— Вернер собирается вскоре издать свою первую книгу. У него будет куча денег, и мне не придется больше ходить на работу, хотя это и не самое главное. Важно лишь то, что твой брат будет писателем!
— Я собираюсь заниматься музыкой и стать композитором, — сказал я.
— Замолчи! — прервал меня Вернер.
Мать нахмурилась. Я думал, она заплачет. Мать не простила отца даже после его смерти.
— Ты устал с дороги, — вялым голосом сказала она. — Иди в свою комнату и приляг.
Брат улыбался.
Несколько минут спустя, уже в своей комнате, я еще раз с яростью вспомнил, что сегодня похоронили моего отца. Пастор читал слова молитвы: «У каждого свое горе, но надо сохранять бодрость духа…» Сердце мое сжималось от тоски: у меня умер отец! Я тосковал по усопшему и ощущал духовную потребность в нем, мне мучительно хотелось хотя бы поговорить о нем, вспомнить, каким он был при жизни, поделиться своим горем с кем-нибудь, кто знал отца и поддержал бы меня в эти мгновения, но я был совершенно один со своим горем и со своими воспоминаниями. Подойдя к столу, я открыл Библию там, где некоторое время тому назад шелковой лентой были переложены страницы.
И было по прошествии дней,
Принес Каин от плодов земли дар Господу.
И Авель принес также от первородных стада своего и от тука их.
И призрел Бог на Авеля и на жертву его,
А на Каина и на дар его не призрел.
И разгневался Каин сильно, и поникло лицо его…
Я вслух прочел эту фразу. Выдержка изменила мне, из груди вырвались громкие рыдания, и, кое-как добравшись до кровати, я быстро накрыл голову подушкой.
Этот осенний день в конце ноября был темным и мрачным. С утра повалил густой снег, тяжелые хлопья мокрого снега быстро покрыли землю и крыши домов толстым рыхлым покрывалом. Огромные снежные шапки легли на кусты и ветви деревьев, срываясь и падая вниз при резких порывах северного ветра, а через час пошел ливень. Было сыро и очень холодно. Черные, низкие облака, гонимые ветром, неслись по небу. Временами порывы ледяного ветра были так сильны, что громко дребезжала черепица старых покатых крыш и жалобно скрипели высокие деревья, черные стволы которых виднелись за окнами.
В кабинете доктора Хесса горели лампы дневного света, отчего лица четырех мужчин, сидевших в креслах, казались мертвенно-бледными.
Главный инспектор Эрнст Эйлерс, к которому привел нас доктор Хесс, был высоким, статным мужчиной с продолговатым лицом, голубыми глазами и темными блестящими волосами, зачесанными назад. На первый взгляд он казался очень молодым, но вскоре я заметил то, чего нельзя было заметить сразу при ярком, ослепительном свете ламп. Я думаю, он был того же возраста, что и мой брат. У него были ухоженные руки с суживающимися, покрытыми на концах желтыми пятнами, пальцами. Вероятно, он очень много курил, так как закурил одну сигарету от другой, пока мы рассказывали о том, зачем и как пришли к нему. Предусмотрительный, интеллигентный человек. Его внешность, сдержанность, манера говорить — негромко, спокойно, убедительно и временами несколько насмешливо — располагали к нему, что бывает не так уж часто среди полицейских и частных детективов. Мне он понравился. Временами он выглядел сломленным усталостью, и тогда его лицо принимало несчастное выражение.
Мы сняли свои пальто. На мне был смокинг, Вернер носил элегантный голубой костюм. Я чувствовал себя скверно, руки тряслись, и я безуспешно пытался унять эту противную дрожь. Вернер с унылым видом сплел пальцы рук, и я вновь почувствовал что-то необъяснимо странное в его поведении, даже несмотря на то, что мое настроение не слишком отличалось от его.
— Инспектор, — сказал я, пытаясь оставаться спокойным и вежливым, когда Эйлерс на мгновение прервал допрос, — по-моему, мы рассказали вам все. Сообщите ли вы нам, что здесь произошло?
Снаружи, среди шума дождя, послышался приближающийся прерывистый вой сирены, закончившийся тонким визгом.
— Естественно, ваши показания будут проверены, — сказал Эйлерс.
Инспектор также выглядел странно возбужденным; он неоднократно ловил пристальный взгляд круглоголового доктора, устремленный на него.
Вернер гневно взглянул на инспектора.
— Я уже довольно наслушался этого, — порывисто сказал мой брат. — Что вы имеете в виду: показания будут проверены? Это звучит оскорбительно. Почему вы допрашиваете нас? Мы не преступники! Мы хотели бы выяснить…
Зазвонил телефон. Доктор поднял трубку. Его лицо помрачнело, пухлая нижняя губа задрожала.
— Нет, — ответил доктор. — Нет… нет… Это невозможно. Теперь. Здесь… пришли два джентльмена… нет, друзья фрау Ломбард, Рихард и Вернер Марк… — Он приложил ладонь ко лбу и вдруг завопил: — Я же сказал вам, как раз сейчас не могу! — Доктор швырнул трубку и пробормотал проклятие.
Эйлерс задумчиво посмотрел на него и сказал моему брату:
— Вы хотите знать, что здесь происходит. Вполне понятно. Но вы должны также понять меня. Убийство — скверное дело.
Я подскочил.
— Убийство?! Кто убит?
— Сядьте, герр Марк. Никто не убит — если врачи смогут спасти фрау Ломбард. Тогда это будет покушение на убийство. А иначе…
На улице творилось что-то невообразимое. Бушевала настоящая буря. В окна хлестал ветер, дождь барабанил в стекла. От сильных, ураганных порывов ветра стекла в оконных рамах мелко дребезжали.
— Покушение на убийство, — тихо повторил мой брат слова инспектора.
— Вот почему я здесь, — так же тихо произнес инспектор.
— Кто-то… — Я оттянул узел галстука и расстегнул воротник. — Кто-то пытался убить фрау Ломбард?
— Это верная формулировка, — сказал доктор. Он по-прежнему избегал моего взгляда и заглядывал в глаза инспектору.
— Как? Чем?
— Ядовитое вещество «Е-605», — ответил инспектор.
Офис доктора Хесса был довольно просторным. В добавление к офисной мебели он был обставлен частично как спальня. Я заметил у стены мягкий диван, покрытый темным ковром, и старинный шкаф с резными дверцами. Мое внимание привлекли также большой цветной испанский плакат, рекламирующий традиционные бои быков в Памплоне, и один из тех кожаных мешков, которые используются в Испании для вина. Плакат напоминал подобные, висящие в туалетной комнате Ванессы, и я подумал о том, что зачастую разные люди имеют одинаковые склонности. Но насколько люди различаются в действительности?
Известие о покушении на жизнь Лилиан ошеломило меня. Я онемел от ужаса. Мой брат был бледен, как стена, и выглядел так, как будто он умер, сидя в кресле. К тому же он не шевелился.
— Не могли бы вы коротко рассказать об этом деле, доктор Хесс? — попросил Эйлерс.