И вот я с наслаждением и трепетом листал эту старую партитуру. Пожелтевшие страницы приятно шелестели. Вот закончилась любимая отцом третья часть, а вместе с ней и мои мимолетные воспоминания.
Дальше следовала часть четвертая. Читая хорал, я вдруг остановился. Слова Шиллера «Все люди станут братьями» были пропущены в хорале.
Детектив, встреченный нами в холле, показал свои записи инспектору. Быстро взглянув, Эйлерс свистнул сквозь зубы и передал блокнот белокурому Лансингу. Тот бегло перелистал несколько страниц, приподнял брови и посмотрел на Эйлерса. Затем он вернул блокнот молодому детективу, тот спрятал его в карман и, тихо спросив что-то у Эйлерса, вышел. Не опуская бровей, Лансинг посмотрел на меня и Вернера, который с сердитым видом продолжал раскачиваться в кресле-качалке. Вытянув губы, шофер начал насвистывать «Марсельезу».
— Вы всегда проводите допросы подобным образом? — язвительно спросил Вернер. — Какова цель этого глупого визита?
— Я уже объяснял вам, — терпеливо ответил Эйлерс. — По-моему, вы могли бы найти здесь что-нибудь, что помогло бы нам. Вы не заметили ничего необычного?
— Нет, — сказал мой брат и отвернулся.
Детектив согласно кивнул, он, видимо, и не ожидал иного ответа.
— А вы? — Эйлерс закурил сигарету.
— В партитуре четвертой части Девятой симфонии, стоящей на фортепьяно, пропущена строка в вокальной партии.
Эйлерс задумчиво посмотрел на меня.
Подойдя к фортепьяно, он полистал партитуру и нашел соответствующее место. Лансинг заглянул тоже. Наконец Эйлерс произнес:
— Действительно. Что-нибудь еще?
Я пожал плечами:
— Если бы я так же страстно был предан музыке, как профессор Камплох, у меня нашлось бы время закрыть проигрыватель и положить пластинку в конверт, прежде чем уйти. Я также поставил бы на место партитуру. А здесь все так…
Лицо Эйлерса просияло.
— Браво, — перебил он меня. — Вот видите? — обратился инспектор к Вернеру. — Ваш брат очень наблюдательный. Он сразу обнаружил кое-что существенное. Кажется, вы в этом не очень заинтересованы. Но вы измените свое мнение.
— Послушайте… — начал было Вернер, но Эйлерс жестом попросил его помолчать.
— Похоже на то, что, прежде чем уйти, Камплох слушал Девятую симфонию, не так ли? — спросил Лансинг.
— Действительно, — сказал я.
— И как будто у него не было времени спрятать пластинки, верно?
— Может, он забыл? — предположил мой брат.
— Вполне вероятно. Меня интересует, почему? — Эйлерс посмотрел вокруг. — Ведь профессор, кажется, любит порядок.
— Откуда мне знать? — Вернер презрительно хмыкнул и, повернувшись спиной к детективу, уставился на книжные полки.
— Хотели бы вы узнать, почему? Мы только что выяснили.
— Выяснили что? — спросил я.
— Почему профессор все оставил так. Он слушал Девятую симфонию днем раньше, чем наступил субботний вечер. Около одиннадцати. Затем ему позвонили по телефону из Мюнхенского университета и попросили немедленно приехать. Камплох должен был читать там лекцию.
— Но ведь он должен был читать ее не прошлым вечером, а в пятницу.
— Второй лектор заболел, и планы изменились. Камплоху пришлось срочно выехать прошлым вечером. Он упаковал вещи, подготовил лекцию и уехал. Он спешил. Вот все и осталось неубранным.
— Откуда вам это известно? — спросил я.
— Домработница только что рассказала нам.
— Ага, вот что вы читали.
— Да, в маленьком блокноте, — сказал Эйлерс. — Мы ведь тоже заметили странный беспорядок. Теперь у нас есть объяснение. Камплох позвонил домработнице воскресным вечером после одиннадцати и сообщил, что уезжает в понедельник утром. Когда она приехала сюда в девять утра, профессора уже не было.
— Почему она не убрала здесь?
— По ее словам, она боялась что-либо трогать.
— Ну, а Лилиан, точнее, фрау Ломбард? — спросил мой брат.
— Она вернулась лишь прошлым вечером.
— Вернулась?
— Из Тенерифа.
— Тенерифа? — выпалил я в изумлении.
— Да. У Камплоха там есть дом. Вам об этом, конечно, неизвестно.
— Нет.
— А вам?
У моего брата вновь затряслись губы.
— Ну!
— Я знал о доме, но мне было неизвестно, что фрау Ломбард находилась там.
— Она жила там последние три недели, — объяснил Лансинг. — И возвратилась оттуда около семи, сразу позвонив домработнице. Фрау Ломбард сообщила ей о своем приезде и об отсутствии профессора, что ее удивило.
— Удивило?
— Сегодня у Камплоха день рождения, ему исполняется пятьдесят девять. Планировалось, что фрау Ломбард останется в Тенерифе, а Камплох прилетит туда, чтобы провести с ней выходные. Несмотря на его отвращение к полетам, он все-таки воспользовался бы самолетом, из-за большого расстояния.
— Домработница сказала, что фрау собиралась вернуться после Нового года.
— Но она вернулась раньше. По словам домработницы, фрау Ломбард попросила ее не беспокоиться и сказала, что сама приготовит себе поесть, что она и сделала, судя по невымытым тарелкам на кухне. В доме было достаточно еды, — объяснил Эйлерс.
Он прошел в угол библиотеки и открыл дверь, встроенную среди полок. Свет, проникнув в бар, упал на рюмки, бокалы для приготовления коктейля, бутылки, стоящие на стеклянных полках. На верхней полке находились в основном крепкие напитки и несколько ликеров.
— Здесь есть также прекрасный винный погреб, — сказал Лансинг.
— Вина собраны со всей Европы, причем лучшие. Видите, две средние полки и вся нижняя заполнены винными бутылками. — К моему удивлению, Эйлерс оказался настоящим знатоком в области виноделия. — Вон портвейны 20- и 30-летней выдержки, те, что стоят слева в темных бутылках, а дальше три бутылки еще старше — 1907 и 1911 годов. На этой же полке мадера, тоже с десяток разных бутылок. На нижней полке — монастырский кагор, видите, в бутылках такой странной формы, это старинные бутылки из темно-красного стекла. Вон там, у стенки бара, одна покоится в плетеной корзинке, с нее даже не сняли паутину, видимо, совсем недавно доставлена из погреба. А что у нас тут, пониже? — Эйлерс наклонился и стал внимательно рассматривать нижнюю полку бара. — Так, черный мускат, розовый мускат. — Эйлерс взял бутылку и опять внимательно изучил этикетку и пробку, затем рассмотрел содержимое на свет. — Дальше я вижу венгерский токай и шампанское — две бутылки «Мадам Клико». Доктор серьезно подготовился к своему дню рождения, — выпрямляясь, произнес инспектор. — Настоящая коллекция. — Он пристально взглянул на моего брата. — Даже «арманьяк».
— Ну и? — спросил Вернер.
Инспектор вынул из бара бутылку с остатками вина.
— В особенности старый «арманьяк», — сказал он, глядя на черную позолоченную этикетку, — 1875 год. Сделано в Гасконии, как здесь написано. Немецкий импортер — «Федерсон», Бремен. Вы также живете в Бремене, герр Марк, не так ли?
— Да. Ну и что? — со злостью спросил Вернер. Голос Эйлерса прозвучал подчеркнуто вежливо:
— Вы когда-нибудь слышали о такой фирме — «Федерсон»?
— Нет! Никогда! — выкрикнул мой брат.
— Да. Я так и думал, — спокойно заметил инспектор, поставив бутылку на место. — Теперь осмотрим комнаты фрау Ломбард.
Комнаты Лилиан на третьем этаже были почти такими же, как и на втором, за исключением мебели. Они были выполнены в современном стиле, с преобладанием черного и белого цветов: белые ковры, черные обои. После антикварной обстановки той части дома, которая принадлежала доктору Камплоху, жилище Лилиан производило поразительное впечатление. Во всем ощущалась женская рука, хотя царил некоторый беспорядок. Вокруг лежали журналы, газеты, одежда, туфли. Еще чувствовался запах духов Лилиан. Этот до боли знакомый запах воскресил в моей памяти картины тех чудесных лет. Тогда мы знали, что такое счастье, радость, надежда.
— Профессор никогда не был женат? — спросил я, когда мы обходили комнаты. Полицейские деловито фотографировали, снимали отпечатки пальцев, обыскивали шкафы, не обращая на нас никакого внимания. Темнели окна, залитые дождем. В каждой комнате был включен свет.
— Его жена умерла много лет назад. — Казалось, голос инспектора доносился издалека.
Мы находились в туалетной комнате Лилиан. В одном месте валялись ее туфли, в другом — чулок. На туалетном столике возле зеркала горкой лежало содержимое ее сумочки. Серая кожаная сумочка была небрежно брошена тут же, среди баночек с кремами и маникюрных ножниц. На спинке кресла белел атласный халат, казалось, еще хранивший очертания ее тела. Мне стало не по себе.
— Смотрите, — сказал инспектор. — Вот гнездо телефонного коммутатора. Судя по отпечатку на войлоке, оно, мне кажется, должно было бы быть возле окна. Но мы нашли его в спальне. Пройдите, пожалуйста, со мной. — Он уже шел вперед.
В спальне Лилиан был полный беспорядок. Смятая и испачканная постель, перевернутые стулья, разбросанное по полу содержимое ящиков стола; ночные рубашки, фартук, тапочки были рассеяны по комнате.
Инспектор извинился:
— Наши люди и санитары из «скорой помощи»… Мне очень жаль.
Я уставился на испачканную постель. Всего несколько часов назад в ней лежала, задыхаясь и стеная, Лилиан, она звонила мне, опасаясь за свою жизнь. Белый телефон стоял возле кровати.
— Непонятно также, — сказал Эйлерс, заметив, что я смотрю на постель, — почему телефон здесь, а не в соседней комнате?
Ему ответил мой брат:
— А почему бы ему не быть здесь? Вот для него розетка. Несомненно, фрау Ломбард часто пользовалась телефоном в спальне. Иначе зачем ей было ставить розетку?
— Верно. Тогда бы она не устанавливала его в спальне. Она либо хотела позвонить отсюда, либо ждала звонка, потому и перенесла телефон, не так ли? А от кого она могла ждать звонка? В любом случае мы полагаем, что она перенесла телефон перед тем, как ей стало плохо. Для чего?
— Не знаю, — сказал Вернер.
— Скверно, — произнес Эйлерс. Я вновь почувствовал, что он собирается спровоцировать Вернера. И у него получилось.