— Идемте, — обратился Эйлерс ко мне.
Казалось, фотография жгла мой карман. У выхода я обернулся. Фегезак остался в комнате. Он вновь улыбался, его глаза превратились в щелки.
Несмотря на то, что на мне было пальто, я почувствовал холод.
Она лежала на кровати. Ее лицо стало восковым, иссиня-черные волосы были взъерошены и влажны, щеки впали, чувственные губы приобрели лиловый оттенок, глаза были закрыты и окружены серыми тенями. Дышала она неслышно, но время от времени из груди вырывался странный булькающий хрип, и тогда ее желтовато-серое лицо искажала гримаса боли: такой я увидел Лилиан Ломбард, одну из прекраснейших женщин, каких я когда-либо встречал в своей жизни. Она лежала под капельницей, за задвинутыми портьерами; прикрытая лампа тускло освещала помещение.
— Лилиан, — начал я, затаив дыхание, как только вошел с доктором Хессом в палату. Он сразу приложил палец к губам, показывая на молодого врача и сиделку, стоявших у кровати. Они вышли, а доктор Хесс остался. Его лысина приобрела зеленый оттенок в тусклом освещении комнаты. В палате стоял смешанный запах лекарств и слабый запах чеснока.
Придвинув к кровати стул, я осторожно опустился на него и склонился над Лилиан, шепча ее имя.
Бескровные губы обнажили в улыбке прекрасные зубы. Она тихо, прерывисто пробормотала:
— Я рада… что ты пришел…
Она узнала меня, хочет меня видеть, я нужен ей! Я был несказанно рад слышать ее голос, хотя он изменился до неузнаваемости: был очень слабым и хриплым. Лилиан с огромным трудом произносила отдельные слова. Я положил ладонь на ее руку, которая была тонкой, нежной и очень холодной.
— Наконец ты пришел.
— Да.
— Ты… ты…
— Помолчи, отдохни. Тебе еще трудно говорить. Я все пойму без слов, все прочту в твоих глазах, — шептал я, гладя ее мягкие волосы.
Доктор Хесс подошел так близко, что его белый халат касался меня. Я с негодованием посмотрел на него. Он ответил мне ничего не выражающим взглядом и остался на месте.
— Ричи…
— Да?
— Я… я должна… сказать тебе… — Ее голова пошевелилась. Иссиня-черные волосы были влажны от пота. Лилиан попыталась открыть глаза, но тут же закрыла их со стоном.
— Не открывай глаза, — поспешно сказал я.
О, глаза Лилиан!
Они были такими же черными, как и ее волосы. Я ни у кого больше не встречал таких больших, прекрасных глаз. Я был без ума от этих любимых, завораживающих глаз. Завораживающих, поскольку я не смог их забыть до сих пор и знаю, что не забуду никогда.
— Мы… не… одни?
— С нами доктор Хесс.
— Попроси его… выйти.
Хесс не шевельнулся.
— Вы что, не слышали? — тихо спросил я его.
Он холодно ответил:
— Я не могу сделать этого, фрау Ломбард все еще в критическом состоянии.
— Вот почему вы уговаривали меня встретиться с ней, да? Вот почему вы сказали инспектору, что в этом нет никакого риска?
— Я ответственен…
Когда я встал, мое пальто распахнулось, и Хесс успел заметить серебряную рамку, выступающую из внутреннего кармана, рамку с фотографией Камплоха, выкраденной мною. Он наверняка увидел ее. Бросив взгляд вниз, я тоже заметил фотографию. Хесс даже не моргнул. Наши лица были очень близко друг от друга.
— Убирайтесь!
— Минуточку!
— Я хочу, чтобы вы убрались отсюда! — яростно прошипел я.
— Я врач! Если кому-нибудь и следует убраться отсюда, так это вам!
— Ах, вот оно что! Инспектор Эйлерс и мой брат дожидаются в вашем кабинете. Если вы выведете меня отсюда, я расскажу им о телефонном разговоре, подслушанном мною. — Я расслышал очень мало, но ему это было неизвестно. Хесс побледнел. В его взгляде мелькнула растерянность, даже паника. Стараясь скрыть свое замешательство, он хотел прикрикнуть на меня, но из груди его вырвался истерический визг:
— Телефонный разговор? О чем вы говорите?
— Только не надо притворяться, — сказал я.
— Да вы сошли с ума!
— Возможно. Интересно, какова будет реакция инспектора.
— Вы наговариваете на меня.
— Вы грязный лжец! — выкрикнул я.
«Если Хесс не вышвырнет меня отсюда после этого, значит, он глубоко замешан в этом деле», — подумал я.
Он не пошевелился.
— Пять минут. Через пять минут вы должны…
— Вон! — произнес я, почти успокоившись.
Он быстро вышел.
Я снова сел. Серебряная рамка вдавилась мне в грудь. Я взял правую руку Лилиан.
— Теперь мы одни, — сказал я. — Что с твоими глазами?
— Они болят. Я не могу открыть их. — Когда она заговорила, запах чеснока усилился. — Ричи…
— Да?
— Я… я плохая… я нехорошая… я ничего не стою… шлюха… Но я… — Ее слова прервал кашель, явно приносящий ей боль. Дыхание Лилиан было неровным. Она замолчала. Ее глаза виновато и умоляюще смотрели на меня. Я приложил палец к ее пересохшим синим губам, давая понять, что ей нужно молчать. Лилиан опустила веки и, казалось, задремала. Но вскоре она продолжила: — Я не могу говорить об этом… это звучит так смешно после всего, что случилось…
— Скажи мне!
— Я… — Она подыскивала слова. — Женщина, не имеет значения, со сколькими мужчинами она жила, многими или нет… всегда есть один мужчина… один, кого она любит по-настоящему… по которому она тоскует. Она не может вынести… если он уйдет от нее… к другой женщине.
«Бесстыдство женщины легкого поведения», — подумал я. Но, с другой стороны, правда. Я вел себя как дурак. Следовало бы отпустить ее руку и убраться от нее по возможности подальше. Но я остался. Я был счастлив, я сошел с ума. Я был влюблен.
— Ты звонила мне, — сказал я. — Мне…
— Ты все, что осталось у меня. Он хотел убить меня, Ричи…
Я вздрогнул. Если мой брат…
— …потому что я сказала, что ухожу от него…
Стены вокруг меня начали вращаться.
— Ты кому-нибудь говорила это?
Она прошептала:
— Наклонись ближе… надо быть осторожными… Клеменс… я боюсь…
— Камплоха?
Она, с трудом сглотнув слюну, кивнула.
— Я боюсь, я в ужасе… яд… он попытается снова… Он очень проницателен… он убьет меня… так он сказал мне…
— Камплох угрожал тебе?
— Не раз.
— И когда последний раз?
— В прошлую пятницу… он позвонил… я была в Тенерифе… Он сказал, ему известно, что у меня там любовник… Это неправда, Ричи, неправда, клянусь!
— Успокойся. Ты не должна волноваться. Продолжай.
— Он потребовал, чтобы я вернулась, и немедленно. В противном случае он пообещал приехать и прикончить меня… Поэтому я сразу вернулась.
— Почему ты так боишься его?
— У него зловещий вид. Ему что-то известно. Его боятся так много людей — политики, полицейские, его доктора; очень многие. Он… он мог убить меня в этом городе, и ему бы это сошло с рук. Он обладает властью… — На лбу Лилиан блестели капельки пота. Она задыхалась. Я оставался неподвижен.
— Лилиан, ты понимаешь, что ты говоришь? Ты не фантазируешь?
— Я… это я во всем виновата… я вернулась, потому что больше не могла переносить страх. Я собиралась забрать свои вещи и уйти от него, несмотря на риск быть убитой. Когда я приехала, его не было. Представь себе, какое я испытала облегчение.
— Но ведь домработница сказала…
— Конечно, я солгала ей.
— То есть у него нет сегодня дня рождения?
— Есть. Он оставил мне записку… о том, что позвонит после лекции… так как у него день рождения. Я собиралась сказать ему, что меня не будет, когда он вернется.
— Вот почему телефон стоял возле кровати.
— Да. Но он не позвонил… а может, я не слышала. Я очень волновалась, поэтому приняла снотворное.
— Куда ты собиралась поехать?
— К тебе.
— Во Франкфурт?
— Я… я не знала, что делать. Наверное, я поехала бы к тебе, Ричи. Скажи, ты бы не прогнал меня?
— А как насчет Вернера? — вместо ответа спросил я. Она открыла свои огромные глаза: зрачки были величиной с булавочное острие, веки дрожали, но она не закрывала их, несмотря на боль.
— Вернер… Он упорно стремился встретиться со мной последние несколько месяцев.
— Он хотел, чтобы ты вернулась к нему?
— Да, но я не хочу… Он говорит, что все еще любит меня, но я ему не верю — у него есть причины, чтобы сделать мне больно. Я говорю правду, Ричи. Верь мне!
— Кто говорит, что я не верю? Закрой глаза.
Она со вздохом опустила веки.
— Тот, кто обманывал так много, как я… лгал бы более изощренно.
— Я верю тебе, — сказал я. Действительно, я верил в те минуты. Это случалось со мной всегда. Сомнения, недоверие приходили позже, всегда позже. Слишком поздно.
— Почему ты считаешь, что Вернер искал встречи с тобой?
— Из-за Клеменса. Я уже говорила тебе, он внушает страх. Он… он сам дьявол — он шантажирует, запугивает, мучает людей.
— Как?
— Ему что-то известно…
— Что?
Она покачала головой:
— Не знаю.
— Он знает это что-то и о Вернере?
— Нет, наоборот, Вернеру что-то известно о нем.
— Что?
— Он не хочет мне говорить, но я подсознательно чувствую. Мне кажется, между ними происходит невидимая борьба, и я помимо своей воли участвую в ней. Я не вынесу этого больше, Ричи… Я знаю, о чем ты думаешь.
— О чем?
— Как я могла… с человеком намного старше.
— Я думал не об этом. — Я солгал. Именно об этом.
— Мне… мне надоела жизнь, когда я повстречалась с ним. Я не решилась вновь обратиться к тебе за помощью. У меня не было средств к существованию, я устала от всего этого. Сойдясь с ним, я беспокоилась лишь о том, что придется жить с ним, как проститутке, жалкой проститутке.
— Прекрати! — громко воскликнул я, напугав ее. — Итак, он в течение нескольких месяцев угрожал тебе.
— Многие месяцы. Я жила все это время в животном страхе… Я убежала в Тенериф… но даже там я не избавилась от его ревности, угроз и своего страха, который пронизал меня всю, проник в каждую клетку. Он не отпускает меня даже ночью. Ричи, если бы ты знал, какие сны мне снятся в последнее время. Я не очень ценю свою жизнь, она достаточно жестоко обошлась со мной, и смерть часто казалась мне привлекательней, чем ничтожное существование. Она меня больше не пугает. Но Камплоха я боюсь, Ричи… В Тенерифе я была одна, но ни на минуту не забывала о нем, а когда вернулась, его здесь не было, какое облегчение, но этот «арманьяк», мне так нравится «арманьяк»…