— Я знаю.
— Наверняка он все тщательно спланировал, да?
— Не настолько — ведь ты жива.
Вдруг она схватила мою руку, ее ногти впились мне в кожу.
— Я еще жива. Но что он сделает, когда вернется? Теперь, когда не удалась первая попытка…
Все было как в кошмарном сне. Мне следовало рассеять опасения Лилиан. Здесь она в безопасности. Но в полной ли? Я должен поговорить с Эйлерсом. Полиция должна взять на себя охрану Лилиан. Но можно ли доверять полиции, если верить словам Лилиан? И вообще: кому здесь можно довериться? В этом городе, где, очевидно, многое скрыто, многое, что известно Камплоху.
— А где Вернер?
— Он тоже здесь, — ответил я. — И в затруднительном положении.
— Почему?
— Полиция подозревает его… — Мне следовало бы попридержать язык. Но было уже поздно. Лилиан широко раскрыла глаза.
— Они думают, что он пытался убить меня? О Господи! — Она задыхалась.
— Нет! Пожалуйста! Успокойся! Я уверен, у него алиби. Когда вернется Камплох, все выяснится. Мы докопаемся до правды. А пока я здесь…
— Ты… ты не бросишь меня?
— Нет, Лилиан, нет. Пожалуйста, успокойся.
— Поклянись, что ты не бросишь меня.
— Клянусь, — сказал я. Мне вдруг вспомнились предубеждения Ванессы, опасения Мински, двадцать лет моего знакомства с Лилиан, которые принесли мне так много горя. А сейчас она взяла мою руку и положила себе на грудь. Я забыл обо всем, все другое исчезло.
— Я… Ричи… я всегда любила только тебя, одного тебя. Ты веришь мне?
— Да, — хрипло произнес я.
Она зашептала:
— Я хочу остаться с тобой, навсегда. Ты еще хочешь меня, несмотря ни на что?
Я чувствовал тепло в груди. Я подумал: «Ты лжешь, обманываешь, играешь свою роль, используешь меня, делаешь из меня посмешище, заставляешь меня отчаяться, но это не имеет сейчас никакого значения».
— Да, — ответил я.
— Все, чего я хочу, — быть с тобой… я боюсь людей. Они испорчены, и они могут сделать больно. Но не ты, Ричи, ты все еще любишь меня, скажи?
А иначе зачем бы я примчался сюда, как только она позвонила? Зачем бы я сейчас сидел здесь? А она? Может, она не любит меня? Но почему я не должен верить ей?
— Ричи… ты все еще… любишь меня?
— Да, — ответил я.
Торжествующая улыбка осветила ее осунувшееся лицо.
— Мы будем вместе, — сказал я. — Мы уедем далеко отсюда. — Я говорил искренне. Швейцария. Безопасность. Мир. Счастье.
— Поцелуй меня, — прошептала она.
Я коснулся ее губ своими.
— Все будет хорошо, — сказал я, выпрямляясь.
— Да, Ричи, да…
Позади меня открылась дверь.
— Сожалею, но ваше время истекло, — послышался голос доктора Хесса.
Я поцеловал холодную руку Лилиан.
— Я буду рядом. Я вернусь. Теперь, — я повысил голос, — теперь я позабочусь о твоей безопасности. Не волнуйся.
— Я постараюсь, — прошептала она.
Ее веки дрожали, лицо исказила гримаса боли. Я нежно провел рукой по ее лбу, холодному и мокрому от пота. Обернувшись, я увидел в дверях силуэт доктора Хесса на фоне ярко освещенного коридора.
— Ну? Вы уходите или мне позвать кого-нибудь, чтобы вас вывели? — прорычал доктор.
— Вывести меня? — взглянув еще раз на Лилиан, оставшуюся неподвижной, я направился к Хессу. И тут я заметил санитара в белом халате и выцветших голубых брюках, стоявшего возле доктора. Это был огромный мужчина с широким сломанным носом, толстыми губами, черными вьющимися волосами и громадными сильными руками. Его лицо, словно вытесанное неумелой рукой из цельной глыбы гранита, было лишено человеческого выражения и казалось абсолютно бесстрастным, почти безжизненным. Портрет завершали узкий низкий лоб, который имел редкое строение — был вогнут внутрь черепа, и серые глаза, подобные оловянным пуговицам.
Каменный истукан, стоящий за спиной доктора, бросил в мою сторону тяжелый взгляд и свирепо ухмыльнулся.
Я бегло осмотрел коридор. Он оказался пуст. Напротив палаты Лилиан находилась открытая дверь служебного лифта. Все произошло так быстро, что я даже не успел вскрикнуть. Санитар сгреб меня и, несмотря на то, что я довольно высок и тяжел, с легкостью затолкнул меня в лифт. Хесс, последовав за нами, нажал кнопку, и лифт начал опускаться.
— Руки, — сказал Хесс.
Гигант вывернул мне руки за спину и потянул их вверх. Я застонал от боли.
— Малейшее движение, и я переломаю вам кости, — сказал он, хихикнув.
Хесс чуть было не запустил руку в мой карман, когда увидел в нем фотографию, выкраденную мной. Вдруг я заметил, что в другой руке он держит шприц. Инстинктивно подняв колено, я ударил его в пах. Он закричал, откинувшись к стене лифта. Санитар что было силы заломил мне руки. От мучительной боли у меня на глазах выступили слезы.
Превозмогая боль, Хесс со шприцем в руках приблизился ко мне. Он явно опасался меня, но в тот момент я тоже боялся его. А еще больше я боялся его шприца.
— Еще мгновение, и эта игла будет в вашей руке. — Выпуклые глаза Хесса за мощными линзами очков приобрели сумасшедшее выражение, когда он потянул серебряную рамку из кармана моего пальто. Внезапно побледнев, он раскрыл рот, судорожно ловя им воздух.
— Что-то не так? — спросил его помощник, продолжая сжимать меня мертвой хваткой.
Хесс ткнул ему рамку. Фотографии человека, известного теперь под именем Камплох, в ней не было. Может, я и наивный, но глупым меня не назовешь.
Лифт внезапно остановился.
— Выходи! — приказал Хесс.
Его помощник вытолкнул меня в ярко освещенное подвальное помещение, выложенное белым кафелем. Воздух был пропитан неприятным запахом дезинфицирующих средств. Я увидел вокруг необычайно много водопроводных кранов, стену с закрытыми металлическими дверями, рефрижераторные трубы, покрытые белым инеем. При взгляде на изогнутые мраморные плиты с водостоками я сразу понял, где мы находимся.
Мощный санитар стянул с меня пальто и перебросил Хессу, который быстро обыскал его. Наглец грубо толкнул меня на пол, навалившись сверху. Хесс отшвырнул мое пальто в сторону и, присев на корточки, начал старательно обыскивать меня. Я сопротивлялся. Мне удалось ударить Хесса ногой, а затем схватить за шею. У него пошла из носа кровь, капли которой падали на мои рубашку и пиджак. Я начал задыхаться от испаряющегося с влажного пола дезодоратора.
— Где фотография? — спросил Хесс.
Я промолчал.
— Ну ладно! — пригрозил он.
Его помощник, осклабившись, отвел назад руку и ударил меня в живот. Толстые губы громилы скривились в усмешке, обнажив крепкие белые зубы совсем близко от моего лица, и тут я вспомнил, где уже видел молодого Камплоха, и неоднократно. На фотографии, принадлежавшей моему другу Гомеру Барлоу. Он с давних пор занимался фотоделом. То же молодое безусое лицо, пристальный взгляд светлых глаз и этот примечательный шрам через всю щеку. На фотографии из медальона Лилиан пожилой профессор носил усы. Камплох отрастил их позже, в зрелом возрасте. И, очевидно, по немаловажной причине.
— Где фотография, ублюдок? — прошипел помощник.
Я продолжал молчать; он ударил меня вновь, и, теряя сознание, я вспомнил о Барлоу, который пел в Берлинской опере. Риголетто, Яго, Папагено: его первые три роли принесли ему широкую известность.
У Гомера Барлоу было счастливое детство. Он был счастлив на протяжении первых трех лет своей жизни. Гомер родился в Бирмингеме, штат Алабама, в семье бедных, но нежных и благочестивых родителей.
Когда ему было шесть лет, во время воскресной службы в переполненной людьми церкви, где отец Гомера работал сторожем, взорвалась бомба. Погибло тридцать шесть негров, среди них одиннадцать детей; восемьдесят семь негров получили серьезные ранения. Взрывом убило священника и родителей Гомера. Гомера не взяли в этот день в церковь, поскольку он был болен.
Расследование показало, что бомба была установлена ку-клукс-кланом. Гомера поместили в государственный приют для сирот. Прошли годы, и он превратился в высокого, здорового, сильного юношу. Он обладал трудолюбием, благородством, был вежлив и благочестив. У Гомера был прекрасный голос, и он любил петь.
Его с любовью называли Крошкой (несмотря на рост шесть футов четыре дюйма), и эта кличка закрепилась за ним.
— Он без сознания, — услышал я чей-то голос.
Меня тошнило, голова раскалывалась от боли. Я осторожно открыл глаза. Мутная пелена стояла передо мной. Мне казалось, что я плаваю в каком-то тяжелом и вязком молочном тумане, он забирался мне в горло, и легкие, тесня грудь и мешая дышать. На самом деле это Хесс и санитар, чьи силуэты я стал различать в мутной пелене, навалились на меня всей тяжестью своих тел, а пары́ дезинфицирующего средства вызвали у меня помутнение рассудка. Я по-прежнему лежал на полу морга. Грубое животное держало меня за руки; Хесс сидел на моих ногах. Кровь на его шее блестела в резком, ярком свете помещения.
— Фотография, — сказал Хесс. — Где она?
Я молчал.
— Ну хорошо. Мы не можем торчать здесь всю жизнь, — сказал доктор. — Если ты надеешься на чью-то помощь, забудь об этом. Никто не услышит твоих криков и не придет тебе на помощь, ни инспектор, ни твой братец. — Хесс криво ухмыльнулся. — Никто не найдет тебя здесь, поверь мне. Никому даже в голову не придет искать тебя в подвале морга. Но ты не волнуйся, я не брошу тебя здесь одного. Даже если ты вообще больше никогда ничего не скажешь, я все равно позабочусь о тебе. — Лицо Хесса скривилось в омерзительной ехидной гримасе. — Сейчас я тебе сделаю небольшую инъекцию. Когда ты очнешься, мы поговорим еще раз. В тихом, уединенном местечке. Держи его, — приказал он бандиту, намереваясь встать.
В этот момент я выплюнул всю слюну, накопившуюся в моем рту, ему прямо между глаз. Он непроизвольно поднял руки, чтобы прикрыть лицо. Я изо всех сил ударил обеими ногами Хесса в живот. Он отлетел к одной из мраморных плит; его очки упали на пол и разбились. Помощник, растерявшись, зарычал. Этот преданный пес Хесса не мог быстро сообразить, что ему предпринять — держать меня или броситься на помощь своему хозяину. Сделав инстинктивное движение в сторону неподвижно лежащего доктора, санитар ослабил хватку. Я с трудом со