В баре в отличие от безликой гостиницы было уютно. Он отделялся от фойе решеткой, густо покрытой вьющимися стеблями, растущими из бесчисленных медных цветочных горшков; открытым оставался только вход. У широкой длинной стойки бара располагались низкие стулья, находившиеся на одном уровне с более высоким полом со стороны бармена. Большое количество маленьких круглых ламп, напоминавших звезды, мерцающие с металлического потолка, создавали уютное освещение.
Инспектор Эйлерс хотел поговорить со мной об убийстве доктора Хесса и обсудить приключившееся с Эриксеном и Гейером. Несмотря на то, что инспектор был слишком занят, он обещал прийти в отель в десять вечера. У меня было скверное самочувствие, казалось, что я никогда не смогу согреться, и я решил, что бар такое же хорошее место для ожидания, как и любое другое. Я принял несколько таблеток аспирина, что было более чем достаточно, но все равно чувствовал, что у меня жар, а я не хотел слечь в постель, особенно сейчас.
Бармен, наполнив мой бокал, поднял свой, предложенный мною, и сказал:
— Благодарю вас. За ваше здоровье, герр Марк.
— И за твое, Пьер.
Во время моих поездок у меня вошло в привычку спрашивать у барменов их имя, немного поболтать с ними, устанавливая дружеские отношения. Большинство барменов настроены дружелюбно и благодаря знанию местных дел могут быть очень полезны.
Кажется, Пьеру я сразу понравился. Он был такого же роста, как и я, но массивней. Почти лысый, с пучками черных волос на висках. Наверное, он их подкрашивал. У Пьера было серое лицо и уставшие глаза. Я разбирался в барменах и барах. Пьер много работал, больше, чем некоторые парни в нашем заведении. Но они были намного моложе. Мы не могли нанимать пожилых людей. Работа в ночном клубе нелегка.
Пьер — его настоящее имя было Макс Крамледер — разговаривал с южным акцентом; по-моему, он был из Баварии. Он проработал многие годы в различных городах Германии, а также в Париже и Риме; и, как обыкновенно случается с подобными странствующими барменами, они заканчивают в таких отелях, как этот. Неплохая гостиница — самая большая в городе, — но тогда это был небольшой город.
Звучала негромкая приятная музыка. Пьер протирал бокалы чуть поодаль. Он говорил, лишь когда я обращался к нему. Я был всего лишь его гостем. Он сообщил мне, что дела плохи. Сезон закончился, и люди пили меньше, причем менее дорогие напитки и предпочитали делать это дома. Я все больше ощущал себя уставшим, но было необходимо дождаться инспектора Эйлерса.
Когда я приехал, он находился в больнице.
— У входа в палату фрау Ломбард постоянно дежурит офицер, — сообщил мне инспектор. Он непрерывно курил и выглядел переутомленным. Для него этот день был таким же долгим и напряженным, как и для меня. — Наш полицейский врач со своим ассистентом присматривают за ней. Кризис прошел, и через несколько дней…
— Могу я… могу я увидеть ее?
— Конечно, — согласился Эйлерс.
Лилиан спала. На несколько мгновений задержавшись у ее кровати, я отошел к окну, за которым темнел уже знакомый мне парк с мокрыми деревьями и нахохлившимися птицами. Облокотившись на подоконник, я быстро написал ей записку, в которой сообщал, где остановился, просил позвонить мне в любое время и обещал приехать к ней на следующее утро. Я добавил также, что ей больше нечего бояться и что я люблю ее. Оставив записку на столике возле кровати, я вернулся в отель.
Неожиданно я вздрогнул от резкого голоса:
— Рихард Марк?
— Да? — обернувшись, я увидел высокого, элегантного мужчину в голубом плаще. Шляпу и перчатки он держал в руке; его светло-пепельные волосы были тщательно причесаны. Очки мужчины поблескивали отраженным светом; широкий шрам от давней раны напоминал толстый черный канат. Ухоженные усы, светло-голубые глаза, широкий лоб, внушительная фигура. Я никогда не встречался с этим человеком, но, конечно, я знал его давно. Злополучная фотография, чуть было не стоившая мне жизни, не приукрасила и не исказила его облик. Она в точности зафиксировала эти незаурядные черты, включая жесткую линию рта, волевой подбородок и пристальный инквизиторский взгляд светлых глаз.
— Профессор Камплох… — выдохнул я.
— Или Делакорте, если вам так больше нравится! — Он слегка поклонился. — Я только что приехал в Трювель. Я слышал, что вы остановились здесь, и поспешил пожать вашу руку! — Прежде, чем я смог воспрепятствовать ему, он завладел моей рукой. Я ощутил быстрое, но крепкое пожатие.
— Но… зачем?
— Вы установили мое настоящее имя, — произнес он твердо, но любезно. — Вы сообщили обо мне полиции. Теперь меня хотят арестовать. Мне хотелось бы поблагодарить вас за это. Вероятно, вы не осознаете, что оказали мне большую услугу, — сказал убийца тысяч невинных людей профессор доктор Делакорте. Я сделал протестующий жест, пытаясь возразить. Однако профессор мягким, но настойчивым движением руки остановил меня. — Я навсегда в долгу перед вами. Вы спасли жизнь женщины, которую я люблю, мой дорогой друг, а также и мою жизнь. А сейчас я хотел бы кое-что прояснить.
Часть третьяADAGIO MOLTO Е CANTABILE
Мой брат всегда отличался бескомпромиссностью и умением прямо высказывать свои мысли, даже если знал, что мысли эти малоприятны для собеседника.
— Я прочитал твою рукопись, — сказал он мне как-то, смачно потягиваясь в свое удовольствие и выставляя напоказ все свои прекрасные здоровые зубы.
Стоял мягкий майский полдень. Листья на деревьях и кустах еще не потемнели и не запылились. Нежно-зеленые, блестящие и липкие от сока лопнувших почек, они радовали глаз и наполняли воздух ни с чем не сравнимым ароматом свежести. Легкий ветерок был прохладным и временами даже холодным. Солнце было еще не настолько жарким, чтобы причинять неудобства; воздух, не потерявший утренней прохлады, был свеж и, смешанный с дневным теплом, особенно приятен. Я насупился. Что за манера портить настроение в начале такого чудного дня?
— Ну и как?
Собственно, я уже знал, что он мне ответит. Вернер искоса посмотрел на меня, прикрыв свои узкие глаза ресницами, так что в какой-то момент они превратились в щелочки.
— Ты действительно хочешь знать?
— Разумеется, — сказал я как можно спокойнее. — Иначе я не давал бы рукопись тебе.
— Хорошо, — сказал брат, и выражение его лица стало твердым и решительным. С таким лицом хорошо говорить или откровенную правду, или откровенную ложь. У меня не было причины подозревать Вернера в неискренности. — Хорошо… Но все, что ты там написал, — бессмыслица. Да ты об этом и сам знаешь.
— Знаю, — согласился я как можно равнодушнее. Мне не хотелось демонстрировать свои чувства перед кем-либо, особенно перед братом. — Но я хотел, чтобы ты подтвердил это.
Мы вели этот разговор в мае. Лилиан по моей просьбе уехала две недели тому назад к друзьям в Таунас. От Лилиан, как и от Вернера, трудно было что-нибудь скрыть. Она видела, что со своей рукописью я потерпел полный провал. Видела глухое и злобное раздражение, которое росло прямо пропорционально моему бессилию. Лилиан никогда не оставалась равнодушной к моим делам. Редкое качество в женщине. Раньше мне это нравилось, но сейчас ее постоянно растущее беспокойство еще больше усиливало мою раздражительность. В своем сочувствии Лилиан стала казаться мне назойливой и бестактной.
Я находился в ужасном состоянии. Днем слишком много пил, ночью почти не смыкал глаз. И совершенно не мог писать. В моем возбужденном мозгу беспрестанно мельтешил рой мыслей. Но как только я пытался перенести их на бумагу, получалась, как верно заметил мой брат, тяжеловесная бессмыслица. Я предпринимал одну за другой отчаянные попытки сосредоточиться и хотя бы привести в порядок свои мысли, пока после очередной неудачи не погрузился в состояние глубокой депрессии. Отношения Лилиан с моим братом тоже не вселяли оптимизма и еще больше усугубляли мое состояние. Мне приходилось выдерживать нападки с обеих сторон. И Лилиан, и Вернер были дороги мне, поэтому я не в силах был разрубить узел, сплетенный их самомнением и жгучей ненавистью. Взаимная ненависть, казалось, нарастала с каждым днем. Лилиан утверждала, что Вернер вел себя подло и низко, что мерзость его действий ни с чем не сравнима, а продажность — главное качество его натуры. Вернер говорил, что Лилиан нечестная и порочная женщина, и что цель ее — настроить меня против него.
Несмотря на яростные протесты Лилиан, я предоставил в распоряжение Вернера комнату в полуподвальном этаже. Не Бог весть какую шикарную, но все-таки это было жилье, в котором он так сейчас нуждался. Все необходимое в комнате было. Простая, но удобная кровать с пружинным матрацем, внушительных размеров письменный стол, пара стульев и настольная лампа. Больше, о чем мог мечтать Вернер в данный момент. К тому же я приготовил для него новую одежду и обувь. Вернер редко поднимался в нашу квартиру, разве только во время обеда, который обычно проходил в полном молчании. Атмосфера за столом временами становилась столь напряженной, что я вздрагивал от незначительного шума или звона посуды. Лилиан не хотела встречаться с ним даже в эти короткие мгновения. Вернер портил ей аппетит. Она говорила, что ее тошнит уже от одного его вида, и неудивительно будет, если во время обеда она вывернет на тарелку все содержимое желудка. После нескольких обедов вместе Лилиан стала уходить, иначе возникали громкие и жаркие споры, и обед становился похож на сборище парламентариев, решающих один из очередных пустых и мелких вопросов. Очевидная зависимость: чем незначительнее вопрос — тем больше шума при его решении. В эти месяцы, полные споров и скандалов, все мы слишком много пили. Естественно, алкоголь подогревал страсти. Мой брат стал главной причиной споров между мной и Лилиан. Лилиан использовала все доступные ей способы, чтобы избавиться от Вернера. Это были и рассудительные уговоры, и слезная мольба, и решительные требования, и неистовые истерики. Кстати, свою борьбу с Вернером Лилиан начинала именно с истерик.