— Я напишу и этот роман, — голос Вернера стал размеренным и холодным. Глаза вновь образовали две узкие щелочки, скулы застыли твердыми комьями. Я знал Вернера, в такие минуты с ним лучше было не спорить. — Я возьму себе половину всех доходов. Мое имя никогда не должно упоминаться. Теперь давай выпьем еще раз и поговорим немного о книге, Ричи.
Через восемь недель я вручил рукопись романа своему издателю. Роман насчитывал пятьсот восемьдесят страниц. Издатель повертел рукопись, порылся в страницах и посмотрел на меня округлившимися глазами. Этого он никак не ожидал, но вслух своего удивления не выказывал, помнил, наверное, как я рычал на него в трубку. В конце октября роман был опубликован. К Рождеству было продано пятьдесят тысяч экземпляров. Через два года цифра составила четверть миллиона. Это был самый крупный мой успех, хотя роман от начала до конца написал Вернер.
— Ты знаешь, а Бог есть, — однажды ночью сказала мне Лилиан. — Все эти жуткие дни я молилась, чтобы ты снова мог писать. Я молилась, чтобы Бог помог тебе, помог нам обоим. И он действительно помог. Теперь я верю в него. И ты тоже должен верить. Ты обещаешь мне это, Ричи?
— Да, — ответил я. — Обещаю…
Из полуподвальной комнаты я слышал стук печатной машинки, которую купил брату. Он всегда работал по ночам, а днем спал. Я сказал Лилиан, что он просто печатает мою рукопись.
Я отодвинул стул и посмотрел на элегантно одетого мужчину, который только что поблагодарил меня за то, что я донес на него в полицию. Виктор Делакорте продолжал держать меня за руку и смотреть прямо в глаза.
Голос диктора снова стал громким, убедительным, энергичным.
— Три миллиона германских граждан стали жертвами воздушных налетов союзников! Разве они погибли легкой смертью? Разве им было легче, чем евреям?
— Позор, — возмущенно сказал Делакорте. — Что это за дурак выступает?
Не успел я ответить, как он повернулся к Пьеру, сияя широкой улыбкой.
— Ах, Пьер! Сколько лет, сколько зим! Как поживаешь? Если можно, арманьяк, пожалуйста.
Я обернулся. Пьер выглядел бледным и возбужденным. Он пристально смотрел на Делакорте.
— Пьер! Неужели ты не дашь мне выпить?
— Да… Конечно… Сию минуту, профессор, — заикаясь, сказал Пьер.
Дрожащими руками он налил арманьяк. Горлышко бутылки отрывисто звякало, ударяясь о тонкий край бокала. Делакорте взял бокал, одним движением руки взболтнул содержимое, оценивающе понюхал его, полюбовался напитком на просвет и, наконец, выпил за наше здоровье.
— Ах, отличный вкус, — прокомментировал он, причмокивая губами, как бы пытаясь удержать во рту приятное ощущение. Потом решительно провел рукой по волосам, поправил воротник рубашки. — А теперь, Пьер, будь добр, позвони в полицию или попроси их прислать кого-нибудь сюда.
— Полиция здесь. — Пьер с трудом проглотил комок, застрявший у него в горле. — Некоторые из них присутствуют на митинге.
— Ну, может быть, ты все-таки попросил бы кого-нибудь из них прийти?
Пьер в отчаянии закашлялся. Этот кашель, вызванный волнением, скверно отразился на его лице, которое покраснело и набрякло. На шее мгновенно вздулись вены, а из глаз едва не брызнули слезы. Он провел рукой по лицу, вытирая выступивший от напряжения пот, вышел из-за стойки бара и поспешно направился в банкетный зал.
— Откуда вам известно, что я донес на вас? — спросил я Делакорте, внимательно наблюдая за выражением его лица.
— А разве не вы? — Делакорте был спокоен и уверен если не на все сто процентов, то уж на девяносто девять точно. — Кто же, если не вы? — В его голосе слышна была насмешка.
— Я.
— Видите ли… — сказал он. — Это же азы… Чистая дедукция. Доктор Хесс позвонил мне сегодня утром в отель в Мюнхене и сообщил о том, что случилось. — Лицо его посуровело. — Бедная Лилиан… Эти мерзавцы чуть… Это чистая случайность. Несчастной женщине просто не повезло, хотя я подозреваю, что она думает иначе. Отравленный арманьяк предназначался, конечно же, для меня. Но теперь я намерен положить конец этому жуткому делу. Я и так ждал слишком долго.
— Доктор Хесс мертв, — сказал я и внимательно посмотрел на Делакорте. Особого впечатления мои слова на него не произвели. Он только молча кивнул головой.
— Знаю, знаю, — заметив мой пристальный взгляд, добавил он. — Ужасно… Эти преступники…
— Преступники? Кто?
— Да те, кто убил его.
— Откуда вам известно, что он был убит?
Делакорте широко улыбнулся. Улыбка шла его суровому, редко улыбающемуся лицу.
— Фрау Талер, моя домашняя хозяйка, сообщила мне. Я позвонил ей, как только прибыл в Трювель, — объяснил он. — Сперва я позвонил к себе домой, конечно, но там никто не брал трубку. Полицейские, которые поджидают меня там, не ответили. Весьма ловко! — Он самодовольно, искренне рассмеялся. — Пойди я домой, меня бы сразу же арестовали, и кто знает, когда я смог бы вас увидеть. А мне непременно надо было вас повидать.
— Меня? — Я чувствовал, что мой мозг отказывается понимать, и как я ни старался выстроить свои мысли в более или менее логической последовательности, у меня ничего не получалось.
— Фрау Талер сообщила мне, что вы проживаете в «Кайзерхофе». Предчувствуя ваш вопрос, скажу — это ей сообщил детектив. Детективы — болтливые джентльмены, как ни странно. Они невольно сообщили ей довольно много подробностей. Гораздо больше, чем выудили у нее, — весело рассмеялся он. — А уж она, в свою очередь, передала их мне.
«Интересно, — думал я, — действительно ли фрау Талер сообщила ему эти подробности, или же, может быть, их передал ему детектив, такой, как Гейер, например?»
— Она также упомянула вашего брата Вернера. Лилиан сообщила мне ужасные вещи о нем… Кошмарный брак! Но вы были первой любовью Лилиан, — улыбаясь, сказал он. — Я уверен, что вы краснеете от стыда.
Я чувствовал, что краснею, но не от стыда, а от ярости. Я не мог сказать ни слова.
— Лилиан часто говорила мне о вас, — продолжал он. — Да, мне многое известно. Лилиан вас действительно любила. Она записала номер вашего телефона на обратной стороне моей фотографии, которая хранилась в медальоне… Было время, когда я действительно ревновал, вы можете себе это представить. Но затем…
Выражение лица у него было хмурое, глаза скользили с предмета на предмет, смотрели невидяще, как будто были повернуты внутрь. Делакорте вспоминал и сразу же давал оценку своим воспоминаниям. Это давалось ему нелегко.
— Я слушаю, — прервал я молчание.
Он встрепенулся, посмотрел на меня пристально, но все равно как-то со стороны, словно пытаясь понять, кто я и кем был для Лилиан.
— Это потом я понял, что для Лилиан вы были чем-то вроде талисмана. Живой талисман… Надеюсь, я не задел ваши чувства? У меня не было такого намерения, извините. Итак, талисман. Лилиан цеплялась за вас, как цепляются за самые светлые воспоминания своего детства или юности. Эти бурные, чудесные послевоенные годы, ее молодость, не так ли? Я могу это понять. У меня тоже есть воспоминания, которые я лелею в себе всю свою жизнь.
Тут мне пришлось выдержать еще одну длительную паузу. Я вспомнил стену, залитую кровью, в доме знаменитого оперного баритона, весельчака и шутника Гомера Барлоу, которая так шокировала его гостей. Вспомнил фотографию Камплоха из его же коллекции. Усилием воли я заставил себя вспомнить те немногие кадры из фильма, увиденные мной в кабинете Парадина, то немногое, что смогли выдержать мои нервы. Интересно, какие воспоминания так лелеяла память профессора Делакорте.
Я терпеливо ждал, пристально всматриваясь в лицо своего собеседника. Наконец мне это надоело. Я задвигался, привлекая к себе внимание Делакорте. Он взглянул на меня удивленно, как будто вдруг поразился, что находится не один. Тем не менее ему ничего не оставалось, как продолжить рассказ.
— Я ревнив, очень ревнив, признаюсь в этом. Но как ни странно, я ревновал Лилиан не к вам. Были и другие мужчины, и у меня есть доказательства. — Он приблизился ко мне. — Выслушайте меня внимательно, прошу вас. Лилиан звонила вам вчера вечером. Не возражайте мне, я это знаю точно. Фрау Талер рассказала мне. Вы спасли жизнь Лилиан, я этого никогда не забуду. Моя любовь к ней весьма глубока и дает мне право говорить с вами об этом. Меня сейчас арестуют, но я пробуду в тюрьме недолго.
Его манера речи напоминала речь генерала, победившего в сражении. Он говорил с упорством и многоречиво о своих чувствах к Лилиан, о необходимости защитить ее…
— Вы будете покровительствовать ей, когда меня не будет, не так ли? Могу я на вас положиться?
Что это было? Наивность? Лицемерие? Нет, вряд ли. Скорее всего это было проявление властолюбия. Однажды он обладал властью, но потерял ее. Он говорил то, что думал. Его ничуть не интересовали мои чувства. Я понимал — они не представляют для него опасности. Я невольно восхищался его хладнокровием.
— Вы можете положиться на меня, — сказал я. — Я никогда не оставляю Лилиан в трудную минуту.
Он схватил мою руку и начал ее трясти.
— Благодарю вас, герр Марк.
Какой-то кошмар! Да, так и было. Боже мой, что случилось с Пьером? Куда подевались эти проклятые полицейские?
— Как вы узнали, что вас должны арестовать? — спросил я почти машинально.
— По радио в автомашине, дорогой друг. Уголовная полиция всегда просит граждан оказать ей помощь в задержании. — Он засмеялся, отчего все его лицо расправилось и буквально засияло, а в уголках глаз и рта образовались морщинки-лучики, придавшие его лицу насмешливое выражение. — И тогда кто-то обязательно хочет помочь, а кого-то никак не могут поймать! — Неожиданно он прервал смех и спросил: — Вы любите Бетховена? Девятую симфонию?
— Как вы узнали…… — Я уже перестал удивляться осведомленности Делакорте и спросил почти машинально.
— Опять фрау Талер… И детективы. Вы заметили отсутствие строчки в четвертой части. Вам действительно так сильно нравится Девятая симфония Бетховена?
Черт побери, мне действительно нравилась Девятая! И я не собирался этого скрывать!