— Я слушаю, — проговорил я. Мне хотелось знать, чем он станет оправдываться в сложившейся ситуации.
— Мне действительно очень жаль! — Вернер сжал кулаки. — Поверь мне, никто из нас не хотел причинять тебе боль. Мы пытались справиться с собой, но это было сильнее нас!
— Красиво говоришь! — съязвил я.
— Не будь таким, Ричи! Я серьезно!
— И я тоже! Я так тронут, что в любой момент могу разрыдаться. Держи наготове носовой платок, чтобы вытереть мои обильные слезы!
Он остановился передо мной, тяжело дыша.
— Ты можешь понять, что значит жить под одной крышей с женщиной, которую любишь? С женщиной, которая любит тебя? Когда каждый взгляд, каждое слово — свидетельство этой любви? Но необходимо все время это скрывать. Следить за каждым движением, контролировать каждое свое слово, каждый взгляд. И так каждый день в течение долгих месяцев. Ты думаешь, с этим легко жить?
— Ужасно, — сказал я. — Вероятно, это было невыносимо. Мне действительно надо было быть менее эгоистичным и посторониться.
— Перестань глумиться! Я же твой брат! Я…
— Самый подходящий момент напомнить, что ты — мой брат.
— Я всего лишь хочу сказать, что ты делаешь невыносимой нашу жизнь: свою, мою и Лилиан… Лилиан не раз говорила тебе, что не любит меня, не так ли?
— Верно, — согласился я, — говорила. Говорила, что ненавидит тебя и что это не слепая инстинктивная ненависть… Она ненавидела тебя за низость и подлость, а доминирующим качеством твоей натуры считала продажность.
Вернер на мгновение опешил, взгляд его стал растерянным и беззащитным, но это длилось лишь считанные секунды. Растерянность сменилась яростью. В глазах брата сверкнули искры ненависти и злобы, но он мгновенно подавил в себе эти чувства.
— Это была самозащита! Но ты был слеп, Ричи, слеп, как летучая мышь! Когда я впервые увидел ее, ты помнишь тот день?..
— Отлично помню.
— С той минуты возникла искра, смесь любви и ненависти, настоящее безумие… Я не могу найти слов, чтобы высказать все это. Когда мы впервые сошлись, она вела себя как безумная… Ричи… Мы слабые существа… Мы ничего не могли с собой поделать.
— Я признаю себя побежденным, — постарался я хоть со стороны выглядеть мужественным.
— Как все просто, — простонал мой брат.
— Так и есть, — сардонически засмеялся я. — Я хочу облегчить твою участь, хотя ты и предатель. Ты предавал меня всякий раз, когда я уходил…
— Сущая правда. — Вернер внезапно пришел в ярость и теперь, дав волю своим чувствам, стремился излить гнев в скоропалительном признании. Бледность его сменилась лихорадочным румянцем, руки дрожали. — Даже когда ты был рядом, мы встречались тайно, в небольших отелях, где нас никто не знал, у моих друзей, за городом… — Вернер судорожно глотнул ртом воздух и замолчал. На мгновение воцарилась гнетущая тишина. И вдруг ее пронзила заливистая птичья трель. Злополучная ночь подошла к концу. Наступил рассвет.
— Но Лилиан находила время и для меня. Надо же, какая любвеобильная! — насмешливо сказал я. — Почему же ты не женишься на ней?
— Что ты сказал? — Вернер неожиданно остановился у окна, занавешенного плотными портьерами. Первые лучи утреннего солнца проникали сквозь узкую щель.
— Тебе следовало бы жениться на Лилиан, если твоя любовь столь непреодолима. Всего лишь через месяц истечет срок, и ее брак может официально быть признан недействительным.
— Ты серьезно?
— Еще бы.
— Ты понимаешь, что тогда ты больше нас не увидишь? Ни Лилиан, ни меня!
— Конечно, понимаю, милейший братец. Неужели ты думаешь, что мы втроем сможем счастливо жить под одной крышей. Тебе лучше убраться отсюда, и поскорее…
— Ты циник…
— Убирайся! — Я больше не мог сохранять видимость спокойствия. Кровь ударила мне в голову, горячо пульсируя в висках. — Не знаю, сильнее я тебя или нет, но если ты сейчас же не уйдешь, то я выбью тебе все зубы, грязный ублюдок, вшивый сукин сын! Проваливай сейчас же!
— Ты пожалеешь о том, что так разговаривал со мной.
Я схватил пепельницу с ночного столика и швырнул ее в брата. Пепельница пролетела совсем близко от головы Вернера, ударилась о стену и разбилась. Вернер молчал, но дышал тяжело и шумно.
— Ты уйдешь сейчас или мне попытаться тебе помочь?
— Попытайся, — прорычал он, вдруг яростно, по-звериному обнажив зубы.
И я попытался.
Он бил меня до тех пор, пока я, едва не потеряв сознание и истекая кровью, не рухнул на пол возле кровати. Он встал надо мной.
— Я предупреждал тебя, Ричи, — сказал он голосом, в котором проскальзывали нотки жалости к себе. — То, что я сделал, доставило мне такие же мучения, как и тебе. Не меньшие… Я не хотел тебя бить, поверь, я хотел…
— Сейчас же убирайся отсюда, ублюдок, — выталкивая кровь сквозь разбитые губы, прошипел я.
— Не могу же я бросить тебя в таком состоянии… — У него еще хватало наглости представлять из себя порядочного человека.
Я вывернулся и, собрав остатки сил, ударил его ногой.
— Я останусь в отеле до тех пор, пока не найду квартиру.
— Но у тебя же дом… — растерянно напомнил Вернер.
— Моей ноги там больше не будет! — выкрикнул я. — Это дом Лилиан. Послушай, ублюдок, я должен прибрать комнату, и, если ты сейчас не уйдешь, я скажу служащим отеля, чтобы они выбросили тебя вон!
Вернер посмотрел на меня долгим, снисходительным взглядом. Выходя из комнаты, он сказал:
— Если бы только знал, как мне жаль тебя…
— Грязная свинья! — бросил я ему вслед.
Когда он закрыл за собой дверь, я вновь упал на пол. Все мое тело казалось налитым свинцом, болела каждая косточка, саднили разбитые губы. Пол, на котором я лежал, был густо измазан кровью. Широкая полоса солнечного света проникала теперь сквозь щель между портьерами, искоса падая на мое избитое тело. А я думал только о том, что она не умрет. Лилиан не умрет! Врач обещал это Вернеру.
В течение последующих двух недель я не получал никаких вестей ни от Лилиан, ни от Вернера. Я продолжал жить во «Франкфуртер Хоф». В конце второй недели Лилиан, по-видимому, стала поправляться. Она несколько раз звонила мне из госпиталя. Как только я узнавал ее голос, сразу же вешал трубку. Так было каждый раз. Если меня не было дома, она передавала, чтобы я немедленно позвонил ей, так как у нее якобы крайне срочное дело. Я не звонил.
Я пил каждую ночь в обществе Крошки в ночном клубе Мински «Солдат Джо». Он очень сочувствовал мне и пытался успокоить. Мински напомнил мне, что он всегда считал Лилиан «ядовитой» и привел русскую пословицу «Курица — не птица, женщина — не человек».
— А ваша жена?
— Есть очень хорошие и очень плохие куры, — загадочно ответил Мински.
Крошка, напротив, посоветовал мне бороться за Лилиан.
— Она любит только тебя. Я знаю вас обоих! Он околдовал ее, помутил ее сознание. Скажи только слово, и я изобью его до неузнаваемости.
— Нет, — отказался я твердо. — Это глупо.
— Я знаю, что она любит тебя. Я знаю тебя и Лилиан с сорок шестого года. Я видел, как она смотрела на тебя во время вашей первой встречи на пункте полиции. Я наблюдал за вами все эти годы. Я не стал бы обманывать своего старого друга, Ричи, — настаивал Крошка. — Она любит только тебя.
— Да, — сказал я с горькой насмешкой. — Она любит меня. И именно поэтому спит с моим братом последние шесть месяцев.
— Давай выпьем еще, — только и смог ответить на это Крошка.
Вот так всегда заканчивались разговоры. Мински и Крошка желали мне добра, но они ничем не могли мне помочь.
В один прекрасный день мой издатель, коренастый смуглый мужчина, пришел ко мне в отель с визитом. Я как раз кутил, и он выпил со мной за столом в полупустом баре. Издатель сообщил мне, что один американец, купивший права на издание «Никто не одинок», хотел, чтобы я переписал либо смягчил два отрывка, касающиеся расовой дискриминации и инцидентов, происшедших в южных штатах Америки.
Как обычно, времени на это отводилось в обрез.
— Я уверен, что вы сможете решить этот вопрос прямо здесь, в отеле, за несколько часов, — сказал он.
Я обещал сделать это и, взяв бутылку виски, пошел в комнату. У меня была копия романа и портативная пишущая машинка. Я переписывал эти отрывки уже, вероятно, десятки раз. Каждый был хуже предыдущего. Я написал эту книгу сам. Я, не Вернер. И тем не менее два года спустя я не мог написать ни единой приличной строчки. Может быть, потому, что был сильно пьян. Это была героическая битва между мной, пишущей машинкой и бутылкой. Выиграла бутылка.
Около четырех часов утра я заказал такси, взял книгу, поехал на квартиру брата и яростно позвонил во входной звонок. Открыв дверь, брат посмотрел на меня словно на привидение, глупо засмеялся и впустил меня в комнату. Брат смеялся по-разному. Я знал все нюансы его смеха; это был смех от испуга.
Я заметил, что в комнате царил беспорядок и было грязно.
— Сколько времени пробудет Лилиан в госпитале? — спросил я хмуро, глядя не на Вернера, а на кучи тряпок, валяющихся по углам.
— Ее уже нет в госпитале, — ответил Вернер каким-то странным, глухим голосом. Я не привык, чтобы он так разговаривал, и посмотрел брату в лицо. Выражение его лица было растерянным и измученным.
— Что ты сказал? — переспросил я.
— Последние четыре дня ее нет в госпитале, — нервно улыбаясь, сказал Вернер.
— Где же она? — Черт побери, мне приходилось вытягивать каждое слово из этого негодяя.
— Ушла.
— Что значит «ушла»?
— Это значит то, что я сказал. Она вернулась только собрать вещи, одежду и прочее, сняла со своего счета деньги и сказала, что собирается отправиться в путешествие. После этого я ее не видел. Она написала тебе письмо, но, говорят, ты отказался его взять.
— Правильно говорят.
— Вон письмо, — сказал брат, указывая на стол в гостиной, заваленный грязной посудой, в которой он готовил себе пищу. — Она оставила его здесь на тот случай, если ты когда-нибудь придешь сюда.