Я вскрыл конверт.
«Дорогой!
Я должна продолжать жить, хотя еще не знаю, как это у меня получится. Я уезжаю из Франкфурта, я должна уехать отсюда. Ты не можешь простить мне то, что я совершила. Я плохая, злая и ничтожная. Извини, Ричи! Поверь! Очевидно, нельзя быть лучше, чем ты есть на самом деле. Я желаю тебе всего самого хорошего, и прежде всего счастья. Ты достоин его. Мы провели вместе чудесное время. Я не знаю, почему я такая, какая есть. Если есть Бог, он должен знать, почему я создана такой, какая есть. По-настоящему поверить в Бога — мое самое большое желание. В то Рождество, когда зародилась наша любовь, я страстно надеялась, что Бог существует. И когда ты снова начал писать, я поверила, что Бог есть. Теперь я больше ничего не знаю. Я лишь знаю, что люблю тебя, Ричи. Одного тебя! Ты можешь смеяться надо мной, проклинать меня, желать мне смерти. Ты можешь думать обо мне все что угодно, делать все, что пожелаешь, называть меня, как хочешь, но это правда. Мне не следовало писать об этом, и тем не менее это правда. Я всегда буду любить только тебя!
Я уронил письмо.
— Истеричная шлюха! — Что еще я мог сказать?
— Совершенно верно, — согласился Вернер.
— Заткнись! — крикнул я.
— Но…
— Не тебе об этом говорить! Слышишь, не тебе! — Я был в ярости.
— Но ты же сам говоришь, — мягко и как-то вкрадчиво сказал Вернер.
— Это другое дело, — громко, пьяным голосом прервал я его.
— Она меня покинула…
— Она бросила нас обоих, — сказал я.
Брат посмотрел на меня, и на его губах снова заиграла улыбка, но не улыбка тревоги и страха, а улыбка, полная злорадного торжества.
— Итак, мы здесь одни, — сказал он после обоюдного молчания.
— Да, — пришлось согласиться мне.
— Возвращайся домой, Ричи. Теперь, когда Лилиан ушла, ты увидишь, как прекрасно мы сможем работать вместе. Мы забудем о Лилиан. Семья должна быть сплоченной. Что тебя привело сюда? Американский перевод?
— Откуда ты?.. — начал было я и осекся. У Вернера было хорошее чутье, и он отлично знал меня.
— Те самые инциденты на юге? Я всегда считал, что эти отрывки необходимо изменить… Когда ты должен их отдать?
— Самое позднее — завтра. — Скрывать что-то уже не имело смысла.
— Ты пытался переписать их? — спросил он. — И не смог, верно?
Я покачал головой, бросил ему книгу, сел за грязный стол и обхватил голову руками.
— Я на минутку спущусь вниз, — сказал Вернер. — Там у меня два отрывка… Как только я прочитал книгу, я понял, что это не то. Было очевидно, что нам понадобится второй вариант.
У выхода он сказал:
— Я рад, что мы снова вместе. И никакая женщина нас не разлучит.
Я молчал. В ту минуту я думал только о том, как хорошо, что Вернер уже закончил те отрывки. Скорее всего он написал их давно, возможно, сразу после того, как прочел мой роман. Несмотря на всю мою ненависть к брату, я не мог не восхищаться его проницательностью, интуитивным чутьем и его несомненно ярким талантом.
Я был очень уставшим, очень пьяным, но весьма спокойным. Я радовался, что снова нахожусь в своей старой квартире. Когда мой брат вернулся из подвального помещения, я уже спал, положив голову на стол. Позднее, когда я проснулся, в комнате никого не было. Горел свет. На столе лежали два переписанных заново отрывка.
Два переделанных отрывка, аккуратно отпечатанных на машинке, лежали на столе. Из спальни Лилиан доносилось храпение Вернера. Я пошел в свою спальню, упал на кровать и ощутил невероятное блаженство.
Да, верно, я ходил там и сям, валял дурака, продавал по дешевке то, что было мне всего дороже, совершал старые проступки из новых побуждений.
Какая поэзия, каким великим поэтом был Шекспир, каким трусливым и слабовольным был я.
Освещенная красная игла спидометра то и дело зашкаливала. Автомобиль сигналил почти постоянно. Пригнувшись у руля, Делакорте по-прежнему не говорил ни слова. Я держался изо всех, и все же меня бросало в разные стороны, когда Делакорте резко тормозил, совершая крутой поворот на скорости. Я был полон тревожных предчувствий, мои глаза все еще болели от дыма разорвавшейся гранаты. Я чувствовал себя плохо и все же думал о том, как остановить этого безумца. Только бы он хоть немного снизил скорость.
Я не имел ни малейшего представления о том, где мы находились. Мы мчались по широким дорогам, по узким, труднопроходимым улицам, но Делакорте совершенно не обращал внимания на светофоры. Я хотел было выпрыгнуть из машины, но, увидев быстро проносившиеся мимо силуэты деревьев, строений и стремительно несущееся на меня полотно дороги, решил не делать этого. Вдруг я увидел, как он резко нажал на тормоз. Я сразу же нагнулся и сбросил левый ботинок (я левша). Машина неслась к ярко освещенному фасаду большого, старомодного здания. Вот он нажал на сцепление. Я сразу же выпрямился с ботинком в руке и увидел белую вывеску, на которой черными буквами было написано: «Полицейское управление».
— Думаю, я оторвался от них. Теперь нельзя терять ни минуты, может случиться всякое, — сказал Делакорте.
Машина остановилась. Он выпрыгнул и широкими шагами пошел к парадной двери здания. Я поспешил за ним. Дежурный полицейский широко улыбнулся, узнав Делакорте.
— Герр профессор!
— Здравствуйте, — взволнованно сказал Делакорте и машинально пожал руку полицейскому.
Из последовавшей затем беседы я понял, что Делакорте спас жену этого человека. «Профессор неврологии и психиатрии», — подумал я.
— А каково теперь самочувствие вашей жены, герр Гролль?
— Как нельзя лучше, герр профессор!
Полицейский судорожно глотнул, очевидно тронутый тем, что Делакорте даже запомнил его фамилию.
— Я рад, за вас, герр Гролль. А теперь будьте добры сказать мне, где находится управление уголовной полиции. Я действительно хотел бы, чтобы меня арестовали сейчас же.
Однажды поздно вечером, спустя неделю после моего возвращения домой на улицу Штреземанн-штрассе, мне позвонила Лилиан. Она говорила неразборчиво, пьяным голосом. Из трубки доносились смех и танцевальная музыка.
— Прости меня, Ричи, — сказала она. — Извини, прогони своего брата. Он злой человек. Я тоже плохая, но я люблю тебя, Ричи. Прогони его и скажи, когда мне вернуться к тебе.
— Нет.
— Прошу тебя, последний раз, ну пожалуйста.
— Это твой дом, если хочешь прийти, приходи, но тогда уйду я.
— Это уже не мой дом, Ричи. Я продала его. Новые владельцы свяжутся с тобой. Тебе придется платить им за квартиру, если ты решишь остаться там. Я помню, тебе всегда нравился этот дом больше, чем мне, хотя это дом моих родителей и я в нем родилась и прожила всю жизнь. Оставайся там, Ричи. Мне же этот дом больше не нужен. Мне нужен ты. Я хочу, чтобы мы снова были вместе.
— Ты не одна?
— С друзьями. Ужасные люди. Я ужасно устала от их общества. Тоска разрывает мое сердце. Позволь мне прийти к тебе.
— Нет. — Я был непреклонен.
— Ни при каких обстоятельствах?
— Нет, Лилиан, с меня довольно.
— Я не верю, — сказала она. — Я не приду, если ты не хочешь. Но я тебе не надоела и ты мне тоже. Мы никогда не надоедим друг другу. Я не думаю, что мы будем счастливы вдали друг от друга.
— Согласен.
— Но это же конец.
— Не пори чушь.
— Нет, это не чушь. Вот увидишь, мы не сможем разлучиться друг с другом до самой смерти.
— Прощай, Лилиан, — сказал я и повесил трубку.
В эту ночь я уже не мог заснуть. На следующий вечер она позвонила вновь и затем еще. Всю следующую неделю я каждый раз бросал трубку, едва услышав ее голос, и все равно на следующий день с нетерпением ждал ее звонка. Этому безумию следовало положить конец. Я решил изменить номер своего телефона и не предоставлять его в телефонную книгу. На это ушло десять дней, в течение которых Лилиан звонила раз пятнадцать. Каждый раз она говорила пьяным голосом, и наши беседы были похожи одна на другую.
Как только я изменил номер телефона, от Лилиан стали приходить письма. За год я получил не меньше пятидесяти писем, но, не читая, возвращал их отправителю. Ее обратный адрес часто менялся: Гамбург, Дюссельдорф, Берлин, Рим, Париж, Афины, Нью-Йорк, Белград, Лос-Анджелес, Мюнхен.
Я твердо решил покинуть дом Лилиан. Слишком много воспоминаний было связано с ним. Вернер не возражал. Мы с братом переехали в прекрасную виллу на улице Август-Зиберт-штрассе, возле Грюнебург-парка. Мы, как-то не договариваясь и не обсуждая этот вопрос, решили жить вместе. У каждого из нас была своя, отдельная комната, свои дела. Я был знаком со многими девушками, но спустя короткое время порывал с ними отношения либо они бросали меня из-за моего ужасного поведения и тяжелого характера. Последнее случалось гораздо чаще, но, как ни странно, совсем не огорчало меня.
Осенью вышла в свет новая книга Рихарда Марка, в действительности написанная Вернером. Мой издатель отправил меня в лекционное турне по Германии. Почти каждый вечер я читал отрывки из книги в различных городах. К настоящему времени это противоестественное состояние стало для меня обычным делом. Но меня это мало беспокоило. «Мои» книги, издаваемые почти регулярно через каждые восемнадцать месяцев, шумно приветствовались критикой.
Все места в зале в Гамбурге были заняты. Едва я вышел на трибуну, как сразу же увидел Лилиан в середине первого ряда прямо передо мной. Она была модно одета, сильно накрашена, ее блестящие черные волосы зачесаны наверх. Ее огромные, красивые, черные глаза пристально смотрели на меня. Это была самая худшая из прочитанных мною лекций. Пот струился по спине, рубашка моя намокла, и я часто забывал строки из книги. Мне не раз приходилось прочищать горло. Всякий раз, как я поднимал глаза, я встречал устремленный на меня взгляд Лилиан.
После чтения я поспешил из зала, грубо отталкивая людей, протягивавших экземпляры моей книги для автографа. Пробравшись сквозь толпу почитателей моего таланта, большинство из которых были женщины, я быстрым шагом пересек ярко освещенный вестибюль, мраморный пол которого был устлан темно-красным ковром. С силой рванув на себя медную ручку тяжелой двери и очутившись на улице, я с облегчением вдохнул прохладный осенний воздух. Мимо ехало такси. Я поднял руку, машина остановилась, я прыгнул внутрь, такси рвануло с места.