— Здравствуй, Ричи, — сказала Лилиан.
Услышав ее голос, я хотел немедленно покинуть такси, не замечая того, что машина несется на большой скорости по центральному проспекту города. Но Лилиан крепко обхватила руками меня за шею и зажала мне рот жгучим поцелуем. Я невольно ответил на ее поцелуй, чувствуя, как она вцепилась зубами в мои губы. Я ощутил привкус крови, тепло и горечь.
Она гладила меня, а я, сунув руку ей под жакет, обнаружил, что она без бюстгальтера.
— Куда мы едем? — спросил я.
— Ко мне, — прошептала Лилиан, снова целуя меня. Она жила в новом доме на Адольф-штрассе в богато меблированной квартире.
— Это твоя квартира? — спросил я, осматриваясь вокруг, пока она приносила из кухни бокалы и шампанское.
— Да. — Она вручила мне бутылку. — Открой, пожалуйста.
Я открыл и заметил в комнате множество ваз с красными розами и орхидеями.
— Кто твой друг? — спросил я.
— Богатый человек, — ответила она. — Живет в Кельне, но регулярно приезжает по делам в Гамбург. Каждую неделю. По приезде живет здесь. Он постоянно в разъездах. Путешествует по всему миру. Почти всегда берет меня с собой в качестве секретарши, разумеется.
— Понимаю, — сказал я. — Твои письма приходили из разных концов света.
— Да, — сказала она. — Во время этих поездок. — Она, как всегда, была прекрасна. Изменился только ее голос, теперь он стал ломким, хриплым от слишком частого курения, временами с неприятными резкими интонациями.
— Во время этих поездок, — повторил я, мысленно задавая себе вопрос: а как изменился я сам?
— Девушке нужно жить, Ричи, — сказала Лилиан.
— Конечно, — сказал я. — Куда ты девала деньги, полученные от продажи твоего дома?
— Со мной случилось несчастье.
— Несчастье?
— Я встретила молодого человека в Мюнхене. Он был похож на тебя. Нет, на вид он выглядел даже лучше тебя. Но, по существу, он был похож на тебя. У меня была несчастная любовь, у него тоже. Так он говорил. Поэтому мы основали уютный маленький домашний очаг.
У нее появилась какая-то вульгарная манера разговаривать, на лице то и дело появлялась циничная улыбка.
— Он инвестировал мои деньги, сказав мне, что знает, что делает. И он сделал то, что задумал: исчез вместе с деньгами и моими драгоценностями, уехал из страны. Я не имею понятия, где он сейчас находится. А те драгоценности, которые у меня сейчас есть, — они от Томаса. Он крупный магнат из Кельна, женат, двое детей, любит меня до безумия. Он прислал мне эти цветы. Красивы, не так ли?
— Разденься, — сказал я.
— Может, сперва выпьешь что-нибудь? Здесь есть отличное шампанское.
— Я чувствую себя в роли сводника.
— Ужасное чувство?
— Очаровательное… Иди разденься.
Она пошла в ванную, а я налил два бокала шампанского. Она вернулась голая, но такая же красивая, какой она запечатлелась в моей памяти. С улыбкой, вытянув вперед руки, она подошла ко мне в туфлях на высоких каблуках. Обхватив меня за шею, она прильнула ко мне и, тесно прижимаясь, начала целовать меня. Я гладил ее по всему телу. Роскошные черные волосы беспорядочно разметались по плечам. Затем я схватил ее за волосы, откинул голову назад и кулаком левой руки ударил ее в лицо.
Она вскрикнула от боли, отшатнулась назад и споткнулась о кресло. Я оторвал конец шнура лампы. Схватив оба конца в руки и словно обезумев, я начал хлестать ее изо всей силы. Она извивалась на коврике, стонала, но не кричала, а под конец уже лежала без движения. Я залпом выпил два бокала шампанского, схватил бутылку и вылил содержимое на Лилиан, ругая ее самыми отвратительными словами. Она не двинулась с места. Я отбросил электрический шнур в угол и хотел выйти из комнаты. Но у выхода я обернулся и поспешил назад. Я встал около нее на колени и начал гладить и ласкать ее, прося прощения. Она молча поднялась, пошла к себе в комнату и легла в кровать на свою окровавленную спину в похотливой, сладострастной позе. Я не стал раздеваться. Мы страстно обнялись, неистово прижимаясь друг к другу в судорожных объятиях.
Потом мы пили шампанское и уснули, тесно прижавшись друг к другу. На следующее утро Лилиан разбудила меня к завтраку. День был прекрасный, лучи солнца ярко освещали комнату. Лицо Лилиан опухло, один глаз почти не открывался из-за нанесенного мной удара, все ее тело было покрыто синяками. Мои губы вздулись от ее укусов, и мне трудно было есть. После завтрака я оделся и когда вернулся в комнату, Лилиан продолжала сидеть за столом, глядя в окно. Я хотел попрощаться с ней, но не нашел подходящих слов. Я просто долго стоял около нее, пока она наконец не пожала мне руку и молча не кивнула головой. Все было кончено. Я пошел к двери с твердым намерением никогда впредь не встречаться с ней. У двери я остановился, повернулся и сказал:
— Выходи за меня замуж, Лилиан. Немедленно! Давай поженимся и никогда не будем расставаться.
В большой, ярко освещенной комнате стояло несколько письменных столов с канцелярскими принадлежностями. В воздухе пахло табачным дымом. Статный шатен, инспектор Эйлерс выглядел усталым и бледным, но глаза его гневно сверкали. Он нервно курил одну сигарету за другой. Как Эйлерс, так и инспектор Лансинг сняли пиджаки и сидели за письменными столами в рубашках с короткими рукавами, расслабленными узлами галстуков и расстегнутыми воротниками. Перед ними расположились Делакорте в безукоризненном костюме и я.
Мы ждали прибытия судебных исполнителей, вызванных Эйлерсом. Делакорте потребовал немедленно заключить его в городскую тюрьму. Он чувствовал, что содержание под стражей гораздо опаснее, чем тюрьма. Насколько я мог судить из беседы, тюрьма находилась рядом с районным судом, но на значительном расстоянии от полицейского управления.
Лансинг, печатая двумя пальцами, составил необходимый формуляр для ареста Делакорте и перевода его в тюрьму и вручил бумаги Эйлерсу, который их тут же подписал. Читая бумаги, инспектор скорчил недовольную гримасу.
— Так вы же совершенно невиновны, герр профессор!
Делакорте положил ногу на ногу.
— Вы не можете себе представить, что это действительно так, верно? — осведомился профессор. — Впрочем, меня не волнует то, что вы думаете, — поспешил добавить он.
Как только мы прибыли, Делакорте сделал заявление, в котором отвергнул все выдвинутые против него обвинения. И действительно, он представился в качестве «борца Сопротивления, спасшего тысячи человек от смерти путем саботажа исполнения печально известной акции „Т-4“, как только для этого представилась малейшая возможность». Теперь, по его словам, он намеревался доказать это.
— Свидетели, которые давали показания против вас… — превозмогая усталость и гнев, начал Эйлерс.
Делакорте резко прервал его:
— Этих свидетелей заставили дать ложные показания. Неужели вы полагаете, что в то время я мог открыто саботировать? Показания свидетелей были субъективно справедливы, но объективно фальшивы.
— Стало быть, вы не участвовали в селекции?
— Участвовал, и довольно часто. Я вынужден был делать это, чтобы быть вне подозрения. Но я также предотвратил множество человеческих смертей.
— Вы никогда не работали в концлагерях?
— Никогда.
— У нас есть свидетели ваших операций и рентгеновские снимки.
— Эти свидетели, по всей вероятности, ошибаются или намеренно лгут. Я присутствовал на операциях и рентгенотерапии, но только для того, чтобы давать негативный отчет. В конце концов опыты были прекращены, не так ли? И это благодаря мне.
— Документы говорят о другом.
— В то время многие документы были сфальсифицированы. И я тоже это делал! Мне приходилось защищаться. Я играл тогда в очень опасную игру.
— Те письма вы писали вашей жене?
— Я знал, что моя почта просматривается. В соответствии с этим обстоятельством я и писал свои письма.
— А найденные пленки?
— Я их делал по той же причине, — невозмутимо продолжал Делакорте. — Вы не можете представить, какой опасности я тогда подвергался. Смерть грозила мне ежедневно.
— Действительно?
— Да, действительно. У меня был смертельный враг, профессор Альбрехт.
— Это тот человек, который выбросился из окна Франкфуртского суда?
— Он самый. Невероятно честолюбивый человек. Хотел избавиться от меня.
— Как нельзя кстати, что он мертв, — раздраженно прокомментировал Эйлерс.
Доктор только пожал плечами.
— Меня ваше мнение не интересует, инспектор. Теперь меня судить будут другие. К счастью, они будут не столь обидчивы, как вы.
— Герр Парадин…
— Не ему меня судить! Он только мой обвинитель… — перебил Делакорте.
— Вас это сильно беспокоит? — покраснев от гнева, спросил Эйлерс.
— Нет, ничуть, — тихо ответил Делакорте. — У меня есть доказательства. У меня есть также свидетели, которые подтвердят правильность моих утверждений о том, что Альбрехт доносил на меня, что он называл меня противником режима, что…
— Вы были противником режима? — медленно спросил Эйлерс.
— Конечно, инспектор. У вас неважный вид. Что-нибудь случилось?
— Мне плохо, — ответил Эйлерс. — И не только потому, что вы явились в эту комнату. Я уже давно чувствую себя плохо в этом городе.
— Я тоже, — заявил Лансинг. — Хотя, должен сказать, что разговор с вами, профессор, значительно усилил это чувство.
— Вам придется ответить за эту наглость.
— Я в этом убежден, — улыбаясь, сказал молодой инспектор. — Но я должен был сказать об этом, иначе бы меня хватил бы удар. Но мы готовы выслушать вас относительно того, что виноваты не вы, а профессор Альбрехт, с которым вы так доблестно сражались.
— Это сущая правда. Разумеется, вы можете не верить мне, — продолжал Делакорте. — Именно по этой причине я бесследно исчез после войны. Иначе мне никто бы не поверил. И вот я здесь. Теперь я намерен говорить. Но теперь я изложу все в совершенно ином аспекте. Здесь совершенно невозможно стало жить. Невозможно стало дышать в этом царстве несправедливости и коррупции! Вы просто не можете себе представить, герр Марк, насколько изменилось мнение общественности о некоторых господах за последние двадцать лет.