— Ты ужасная умница, — сказал я.
— Сомневаюсь, что это так, но мне бы хотелось тебе нравиться. Будь мы оба менее путаными, мы бы нашли выход гораздо раньше. Мне не легко говорить об этом, но…
— Ты предпочитаешь распутство жизни со мной, — безжалостно сказал я.
— А ты, — возразила она, — ты предпочитаешь двуличную жизнь?! Ричи, милый…
— Неправда!
— Неужели? Тогда сейчас же позови своего издателя и расскажи ему всю правду. Иди же! А я позову своего друга и расскажу ему о нашем прошлом. Ну, иди же!
Я быстро подошел к телефону и попросил соединить меня с Франкфуртом. Лилиан, сидя за столом, внимательно наблюдала за мной. Мой издатель ответил сразу. Круги и звезды завертелись у меня перед глазами. Чтобы устоять на ногах, мне пришлось ухватиться за стол, на котором стоял телефон. Я не проронил ни слова, положил трубку на место и медленно повернулся. Передо мной стояла Лилиан.
Она обняла меня, очень нежно поцеловала и тихо сказала:
— Я люблю тебя за это тоже. Но теперь ты убедился сам, не так ли? Теперь ты понимаешь, что я права?
Я молча кивнул головой.
— Мы упустили момент, Ричи, — сказала Лилиан. — Мы любим друг друга и будем любить всегда. Но каждый из нас идет своим путем. Каждая наша встреча — праздничное событие, но на короткое время. Зато таких встреч может быть тысячи! Ты знаешь, некоторые типы хотят, чтобы каждый день был праздником.
— Отъявленные неврастеники.
— А мы кто, Ричи? — спросила Лилиан. — Проститутка и мошенник. И оба такие чувствительные, так отчаянно стремимся в потерянный рай… Неврастеники с ярко выраженным регрессивным побуждением.
— Твой друг, который удрал с твоими деньгами, был студентом-медиком? — язвительно спросил я.
— Да, — улыбаясь, ответила она. — Я знала, что ты спросишь об этом. Он многому меня научил. Например, говорить правду о себе. А теперь иди, Ричи. Иди и постоянно возвращайся. Теперь ты понимаешь, что тебе нельзя оставаться здесь, не так ли?
Мне нечего было возразить Лилиан, я понимал, что она права, хотя мне было неприятно и больно признаться в этом самому себе. Ничего не сказав Лилиан, я покинул ее, тихо прикрыв за собой дверь. Я ушел, даже не простившись с ней, с твердым намерением никогда больше не возвращаться, заставить себя навсегда забыть о ней, о нашей любви, о нашем прошлом. Но, конечно же, мне, как всегда, не хватило на это решимости. Недаром я всегда был человеком слабовольным, и прошлое безраздельно властвовало надо мной. Несмотря на то, что я покинул ее, наши отношения остались точь-в-точь такими, как и предсказала Лилиан. Отношения, полные беспокойства и натянутости, страсти и желания, лишенные гармонии мимолетные связи.
И вот мы встретились вновь на яхте греческого миллионера. Лилиан пришла в мою каюту в первую же ночь, и мучительная страсть с новой силой поглотила нас без остатка. Мне показалось странным, что Лилиан не проявляла ни малейшего беспокойства в связи с тем, что нас могут застать врасплох. Впрочем, я почувствовал облегчение и все понял, когда Лилиан рассказала о своем богатом содержателе.
— Он хочет жениться на мне, — заявила Лилиан. — Он решительно настроен жениться на мне, — говорила Лилиан, когда мы валялись в постели.
— А ты? Разве ты не хочешь выйти за него замуж?
— Не знаю, смогу ли я выдержать, — ответила она. — Поверь мне, жить рядом с таким человеком совсем не просто. Он ужасно подвержен депрессии.
— Сумасшедший?
— Можно, вероятно, назвать это и так. Целыми днями не произносит ни слова и только смотрит в пустое пространство. Он говорит, что презирает людей и что есть только одно существо, которое он любит по-настоящему.
— Кто же это?
— Афродита, — ответила Лилиан, истерически рассмеявшись. — Афродита, так зовут его миленькую уточку, обычную домашнюю птицу. Ее символы на каждой простыне, полотенце, салфетке, чашке, столовом приборе — на всем, что находится на борту этой яхты. Повсеместная здесь буква «А» — это его Афродита, богиня любви и красоты.
— Где же эта утка?
— Он очень удручен тем, что не может брать утку с собой, — с притворной серьезностью сказала Лилиан. — Афродита живет на Ривьере, на мысе Ферра. Климат там лучше, чем в Афинах или в любом другом месте. На мысе Ферра у него есть вилла с бассейном для уточки, там за ней ухаживают ветеринар и двое слуг. Дамаскинос регулярно звонит на мыс Ферра. Вот и сейчас, находясь в море, он часто получает радиограммы.
— Зачем?
— Он не может выдержать разлуку с ней, он должен знать, как себя чувствует Афродита, — сказала Лилиан и вновь засмеялась.
Я был обеспокоен тем, как она смеялась.
— Во время нашего последнего путешествия, сразу после того, как он закончил заниматься со мной любовью, он встал и послал телеграмму на мыс Ферра. Он придумал новое вкусное блюдо для Афродиты.
— Во время плавания?
— Именно! Если бы он изобрел это блюдо до отплытия, он не стал бы слать телеграмму, не так ли?
Внезапно, в порыве неудержимой страсти, она обняла меня, прижавшись головой к моей груди.
— Ричи!.. — прошептала она. — О Ричи, почему это непременно должно было случиться с нами? Пойдем ко мне… — прошептала она и, заметив мою нерешительность, быстро взяла меня под руку. — Идем, он постоянно принимает сильнодействующие снотворные.
Два дня спустя, в день рождения пернатой Афродиты, Дамаскинос послал телеграмму на мыс Ферра. Ночью он устроил праздничный банкет, во время которого вдруг заплакал и вернулся в свою каюту. В ту ночь Лилиан снова пришла ко мне.
— Вряд ли ты сможешь жить в таких условиях, — сказал я ей.
— Но я хочу хотя бы попытаться, — ответила она.
Я сошел с корабля в Генуе. Дамаскинос увез Лилиан на мыс Ферра на встречу с Афродитой. Он надеялся, что уточка полюбит Лилиан. «От этого так много зависит», — сказал он мне. Он приглашал и меня поехать с ним, но я решил возвратиться в Германию. Мой брат закончил еще один роман, который я должен был представить своему издателю, словно автором был я.
Когда мы расстались, я дал Лилиан свой незарегистрированный телефонный номер. Теперь она всегда могла позвонить мне в случае необходимости. Это морское путешествие окончательно убедило меня в том, что Лилиан права. Мы были очень привязаны друг к другу. Радость встречи, наша ненасытная страсть — это и есть примирение с разлукой.
Спустя две недели, я прочел в колонке скандальной хроники, что Лилиан Ломбард, постоянная спутница греческого миллионера Захариаса Дамаскиноса пыталась покончить с собой, приняв чрезмерную дозу барбитуратов, и в настоящее время находится в больнице в Ницце.
Я нашел в конце концов эту больницу, позвонил и услышал слабый голос Лилиан. Я едва слышал ее. Наша беседа была краткой.
— Афродита… — только и смогла выговорить Лилиан срывающимся от слез голосом.
— Что с ней?
— Она невзлюбила меня, даже не позволила мне дотронуться до нее. Это было ужасно. Дамаскинос был вне себя от ярости. Я пыталась убежать, но он следил за мной. Тогда… Тогда я решилась на это…
— А теперь?
— О, теперь он стал весьма благоразумен. Он не может допустить скандала. Он дал мне много денег и адрес друзей, имеющих ранчо возле Рио. Я должна отправиться туда и восстановить свои силы. Он подарил мне также драгоценности и, как я уже сказала, дал много денег. Идеальный выход из положения, мой дорогой.
— Лилиан…
— Больше мне не о чем сказать. До свидания, Ричи. Я напишу тебе из Рио. Чао.
Я навсегда сохранил открытку с видом Копакабаны, которую она прислала мне из Рио. «Ричи, милый, Рио чудесен», — гласила размашистая надпись.
Я ждал, сидя на скамейке у входа в контору инспектора Эйлерса. Делакорте с охраной из пяти вооруженных охранников в сопровождении Эйлерса и Лансинга был переведен в тюрьму. Парадину сообщили, что его прибытие ожидается сегодня утром, поскольку Делакорте был арестован в Трювеле, и ввиду обещанных им разоблачений, Парадин, очевидно, намеревался провести расследование прямо здесь.
Запросы относительно местопребывания инспектора Фегезака пока что не дали никаких результатов.
— В таком случае вам, вероятно, придется забыть о нем, — сказал Делакорте. — А сейчас говорю вам до свидания, — сказал он мне. — Вы позаботитесь о Лилиан, не так ли?
— Позабочусь.
— Благодарю вас. Мне сообщили, что в данный момент вся моя собственность конфискована, но инспектор Эйлерс знает, что я подарил вам партитуру симфонии Бетховена. Вы получите ее при первой же возможности.
Я совершенно забыл о Девятой симфонии Бетховена, пока Делакорте не напомнил мне о ней. Эйлерс просил меня подождать его. Он хотел поговорить со мной о брате. Поэтому я сел на скамью у его конторы рядом с довольно миловидной женщиной лет тридцати. У нее были красные, опухшие от слез глаза.
— Извините, — сказала она, — вы герр Рихард Марк, не так ли?
— Да.
Пальто на ней было расстегнуто, и я заметил, что она была беременна.
— Я — фрау Эриксен. Вы были там, когда Гейер… когда это случилось, герр Марк, не так ли?
— Да.
— И вы уверены, абсолютно уверены, что Гейер убил моего мужа?
Я молча кивнул головой.
— А Гейер? Он ранен в ноги?
— Да.
— Но оба они исчезли… — Фрау Эриксен положила руки на свой живот, словно защищая еще не родившееся дитя. Слезы обильно текли из ее красных, опухших глаз. — Зачем? Зачем прятать труп? Я не могу этого понять. Гейер и мой муж были друзьями. Если бы я была полностью уверена, абсолютно уверена, что Пауль мертв, я бы тоже хотела умереть.
— Но ваш ребенок… — начал я.
— Знаю, я должна думать о ребенке. У вас нет абсолютной уверенности, что Пауль мертв, герр Марк? Вы могли ошибиться. Вы могли подумать, что он мертв, но вы могли ошибиться. Разве этого не может быть?
Я не мог выдержать ее умоляющий взгляд и отвел глаза.
— До тех пор, пока его не нашли, есть надежда. Можете говорить, что вам вздумается. Я, конечно, доверяю вам, но вы могли ошибиться. Вы же не врач. Вы просто видели кровь, много крови, правда? И вы подумали, что… Это совершенно непостижимо, но нельзя же быть уверенным! Как вы можете, герр Марк?..