В моем усталом, одурманенном алкоголем мозгу начал созревать определенный план. Предстоящие действия должны быть следующими. Я делаю вид, что согласен с требованием Вернера помочь освободить Делакорте из тюрьмы. Если это удастся, Вернер передаст свои рукописи мне. Затем мне придется подумать над тем, как помешать Делакорте покинуть пределы Германии, и таким образом создать впечатление, что моего брата постигла неудача. Вследствие чего «Паук» расправится не со мной, а с Вернером.
Но в данный момент это всего лишь благие пожелания. Подумав еще немного, я решил, что смогу найти выход при условии, что мне будет сопутствовать удача.
— Ну?! — спросил Вернер.
Чтобы выглядеть более убедительным, я не должен был соглашаться сразу и поспешно.
— Никак не возможно, Вернер!.. Я просто не могу пойти на это!
— Тогда ты попадешь в тюрьму, и это не самое худшее, что может с тобой случиться в ближайшее время.
Я вскочил и стал ходить из угла в угол. Я льстил, я просил, я угрожал сообщить в полицию о его и о моих преступлениях.
Он подошел к телефону, набрал номер… В последний момент я выбил трубку из его руки…
Мы пили и отчаянно спорили. Я ни за что не соглашался выполнить требования брата. Он собрался уходить.
— Ладно, ничего не поделаешь. Скоро сам увидишь, на что они способны.
Я заставил себя подождать до тех пор, пока Вернер не открыл дверь.
— Стой! — крикнул я.
Он обернулся. На лбу у него выступили капли пота. У меня тоже. Пот заливал глаза.
— Согласен, — выдохнул я.
Кажется я убедил его в своей искренности. Я пытливо всматривался в лицо Вернера, но оно было неподвижным и непроницаемым, как маска.
— Конечно, ты постараешься обмануть меня, — произнес Вернер.
Я невольно вздрогнул. Несомненно, Вернеру с его проницательностью не составляло большого труда догадаться о направлении моих мыслей. Но дело, видимо, было в ином. Неужели я так и не научился скрывать свои чувства, и все, что я думаю и чувствую, как в детстве, написано у меня на лице, которое в этот момент, очевидно, было не столь бесстрастным и непроницаемым, как у брата.
— Можешь трясти головой, сколько угодно, — улыбнулся он, — конечно, ты попытаешься меня обмануть, я попытался бы сделать то же самое. А сейчас ты просто хочешь выиграть время. Тебе нужно время, чтобы успеть посоветоваться с Мински. Не тревожься понапрасну. Иного выхода нет ни у тебя, ни у меня, ни у Мински!
Я молчал.
— Разумеется, они хотят быть уверены в тебе, пока Делакорте не вырвется из тюрьмы.
— Быть уверенными во мне? Что ты имеешь в виду?
— Ты должен купить себе диктофон.
— Диктофон у меня есть.
— Ты будешь записывать все, что произойдет с тобой. Абсолютно все, понимаешь? Ты будешь передавать мне кассеты через определенные промежутки времени. Если ты попытаешься обмануть меня, если ты не сделаешь так, как положено, я выполню все свои угрозы. И не забудь: больше пожизненного срока нам с тобой не дадут. Все ясно?
Я молча кивнул.
— С тобой свяжется человек. Будешь делать все, что он скажет. Отныне он твой хозяин. Отныне ты будешь вести настоящую двойную жизнь. Ты будешь работать на этого человека, но будешь вести себя так, словно его нет на свете. У тебя есть причина находиться здесь — Лилиан. У тебя есть основания поехать во Франкфурт — твой «Стрип-клуб». Это чрезвычайно важно. Твоя дружба с Парадином и твои связи с полицией весьма полезны. Все это обеспечивает свободу передвижения, свободу действий, дает возможность выиграть время. Поэтому они и выбрали тебя, Ричи.
— Что собираешься делать ты?
— Еще не знаю, приказ я получу через несколько часов. Мы в одной лодке, Ричи, и неразлучны, как сиамские близнецы. — Вернер мрачно улыбнулся.
И это должно было случиться. Когда они были в поле, Каин восстал против Авеля, брата своего, и убил его…
— А ты вполне уверен, что я смогу носить свою норковую шубу зимой на озере Маджоре? — с сомнением спросила Рашель Мински.
— Ты можешь носить ее, когда пожелаешь, Рашель, — ответил Мински. — Кроме того, состоятельные люди на зиму едут в Санкт-Мориц. Если ты хочешь, мы тоже отправимся туда.
— Много ли в Санкт-Морице людей?
— Да, порядком, — спокойно сказал Мински.
— Тогда, боюсь, мне…
— Профессор тоже будет там!
Рашель, успокоившись, молча кивнула головой.
— Да, если он будет там, то мне не о чем беспокоиться.
— Вот видишь. — Мински печально улыбнулся, как он улыбался всегда, когда смотрел на Рашель, стараясь внушить ей, что счастлив только с ней.
Они медленно прохаживались по парку санатория «Хорнштайн». С тех пор, когда он впервые явился сюда, Рашель частично восстановила свое душевное равновесие, хотя все еще не могла жить вдали от профессора Мона. Она была оживленной и веселой, модно одевалась, хотя выглядела старше своих сорока восьми лет. Рашель медленно прохаживалась под руку со своим мужем под голыми деревьями по узким тропинкам, усыпанным желтыми листьями и местами покрытым снегом.
Мински вспомнил, как жарким летним днем он впервые после долгих лет разлуки увидел свою Рашель, воскресшую из мертвых. Тогда в этом парке цвели деревья, благоухали розовые кусты на многочисленных клумбах, а над цветущими кустами жасмина, стеной отделявшими парк от огородных грядок, порхали всевозможные бабочки, латинское названия которых Мински, к своему удивлению, все еще помнил. Он стоял за спиной профессора Мона и с нарастающим ужасом отчаянно смотрел на приближающуюся к ним Рашель, которая в упор смотрела на него, совсем не узнавая.
Этот цветущий райский сад и исхудавшее, отчужденное лицо Рашель сейчас предстали перед Мински настолько зримо, что он испытал точно такое же чувство панического страха и отчаяния, какое он испытывал на этой аллее в тот яркий летний полдень много лет назад. Мински на мгновение остановился, глубоко вдохнул морозный воздух и, возвращаясь к действительности, обвел растерянным взглядом темные стволы деревьев с редкими шапками снега на ветвях. В это зимнее утро небо было серым и пасмурным, дул холодный восточный ветер, а вокруг кружили лишь вороны.
Красивые волосы Рашель были тщательно вымыты и причесаны. В санаторий постоянно приходил парикмахер. По случаю очередной годовщины их свадьбы Рашель хотела выглядеть нарядно. Ее взгляд выражал глубокое умиротворение. Рашель была рада видеть мужа, а его подарок был ей очень приятен.
— Моя норковая шуба, — сказала она, нежно гладя по мягкому меху.
— Очень красивая шуба, — согласно кивнул Мински, — и очень идет тебе. Ты в ней выглядишь, как королева. Я рад, что тебе понравился мой подарок.
— Она, вероятно, ужасно дорогая, — сказала Рашель, благодарно улыбаясь.
— Гм… — промычал Мински.
Рашель тоже преподнесла ему подарок — подушку. Она потратила много часов, вышивая любимую бабочку Мински, «Ванессу атланта», по иллюстрированной книге, которую ей дал прочитать профессор Мон; Мински был тронут до слез.
— Борис, когда мы уедем из Германии?
— Скоро, — улыбнулся Мински, с тревогой думая о событиях последних двух дней. — Как только профессор Мон уйдет на пенсию, мы поедем в Швейцарию.
— Я думаю, нам следует поторопиться, — сказала Рашель.
Мински молча кивнул головой, вспомнив о мине с часовым механизмом.
— Я никогда не была в Швейцарии, Борис.
— Тебе там понравится, это красивая страна, Рашель, ты немного поправишься, там другой климат.
— Я ем вполне достаточно, Борис, но, кажется, все напрасно. Я по-прежнему худая.
— Здесь да, — ответил он. — А в Швейцарии…
— Buon giorno. Come sta? — спросила Рашель.
— Что это означает? — переспросил Мински.
— Grazie, non се male! E te? — ответила за него Рашель.
— Что это значит? — изумился Мински.
— «Как ты себя чувствуешь», — улыбаясь, перевела Рашель свою первую фразу и продолжила: — «Хорошо, благодарю тебя. А ты?» Я изучаю итальянский каждый день. Профессор Мон дал мне книги, я готовлюсь к поездке на озеро Маджоре, я уже многому научилась. Я смогу говорить с местными жителями. А как же ты?
— Там говорят по-немецки.
— Большинство говорит по-французски. Я умею говорить по-французски, сейчас я изучаю итальянский. Ты хочешь послушать еще немного?
Мински удивленно и счастливо кивнул головой.
— Guido va nel gabinetto da bagno e prende una doccia fredda.
— Рашель, хватит! Мне страшно! Неужели ты столько знаешь?!
— Я знаю больше! — гордо сказала Рашель. — Значительно больше. Давай поедем в Швейцарию. Я хочу поехать на озеро Маджоре.
— Только представь себе, Ричи, она уже изучает итальянский. Она счастлива. Она с нетерпением ждет отъезда. Конечно, я был весьма осторожен, стараясь скрыть свою тревогу. — Мински взволнованно ходил из угла в угол в конторе «Стрипа», гримасничал и шумно дышал, как всегда, когда был сильно расстроен. — В этом санатории, Ричи, так мирно и спокойно, как в раю. А мы здесь в ужасном бедламе. Интересно знать, что нас ожидает.
«Очень скоро ты все узнаешь», — печально подумал я.
— Так мирно, так спокойно… Когда я прохаживался в саду с моей Рашель, я, да простит меня Господь, вдруг захотел тоже жить там, рядом с ней. Гулять каждый день по парку. Только бы не вспоминать прошлого и не думать о настоящем. Они счастливее нас, Ричи, поверь мне. — Мински на мгновение задумался. — Конечно, влияние профессора нельзя отрицать. Он с нами обедал. Приятный, праздничный обед. Он удивительный человек, Ричи, он беседовал с Рашель на итальянском, я не понял ни слова. Он говорит, что у нее превосходное произношение. Что ж, у нее всегда были способности к языкам, даже в Каменец-Подольском. А мы теперь в таком неприятном положении. Нам надо быть предельно осторожными.
Снова и снова Мински останавливался у старой, кожаной кушетки, которую он украсил подушкой с вышитой бабочкой. Было около четырех часов пополудни. Когда становилось тихо, мы слышали шаги детективов и их приглушенные голоса. Четыре приятных молодых чело