Я молча кивнул головой.
— Я не желаю его видеть, — сказала она, повысив голос и еще больше округлив глаза. — Я не желаю видеть его ни при каких обстоятельствах! Ни здесь, ни в другом месте, нигде!
— Лилиан, — сказал я, стараясь успокоить ее.
Эта неожиданная вспышка гнева удивила и в то же время утешила меня.
— Тебе и не надо его видеть. Ты вольна не встречаться с тем, с кем не желаешь, включая и Камплоха.
— Камплох, — монотонно повторила она.
Последовала долгая пауза. Я слышал, как капли дождя барабанили по стеклам окон, и думал о предстоящих этой ночью неприятностях. Меня охватывал страх, но мне удавалось скрывать это.
— Камплох, — повторила она снова. — Я была любовницей военного преступника. Ведь так?
— Похоже на то, — нерешительно ответил я.
— Ему не выйти из тюрьмы, не так ли?
— Я в этом не сомневаюсь.
— Я страшно боюсь его, после того, что он сделал.
— Что ты имеешь в виду?
— Арманьяк.
— Ах, да! Понимаешь, нет полной уверенности, что это дело его рук. Возможно, кто-то другой пытался отравить вовсе не тебя, а самого Камплоха.
— Не меня?! Ты считаешь, что отравленный арманьяк предназначался не мне, а?.. — Она вся напряглась, приподняв с подушки голову и опираясь на локти. — Кто же?..
— Не имею понятия. Один из многих людей, ненавидевших его за то, что он шантажировал их. Ты же сама сказала, что он пользовался властью над многими людьми. Вероятно, некоторые из них собрались вместе и решили…
— Я не верю в это, Ричи. — Голова ее расслабленно упала на подушку.
Я с нежностью и грустью смотрел на ее прикрытые веками глаза, бледное лицо и капельки пота на лбу. Осторожно сжав ее холодные, влажные пальцы, я тихо пробормотал:
— Так, кажется, считают и в полиции.
Дверь открылась, и появился детектив в сопровождении сиделки. Она поставила розы в вазу с водой, дружелюбно улыбаясь и восторгаясь цветами.
— О, да, — сказала Лилиан, — они прекрасны.
Сиделка и полицейский ушли.
— Сколько еще времени тебе предстоит пробыть здесь? — спросил я.
— Доктор говорил, что несколько дней. Для полной уверенности. Но не больше. Неужели меня по-прежнему нужно охранять?
— Вероятно, так.
— Интересно бы знать, почему?
Вот именно, почему? Делакорте в тюрьме. Какую цель преследовал Парадин, оставив здесь детектива? Я решил узнать это у него самого.
— А ты что, возражаешь против охраны? — поинтересовался я у Лилиан.
Она неопределенно пожала плечами. Но страх, затаившийся в глубине ее огромных темных глаз, говорил о том, как сильно она боится. Я не был полностью убежден, что причиной ее страха был именно профессор Камплох, но боялась она давно и очень сильно, в этом не могло быть сомнений.
— Положение, вероятно, по-прежнему остается неясным, несмотря на то, что Камплох находится в тюрьме. Они обязаны опекать тебя после всего, что случилось.
— Когда я уеду отсюда, они будут продолжать за мной наблюдение?
— Не думаю… — помотал я головой, хотя в действительности я этого не исключал.
— Осталось еще несколько дней. А что потом мне делать, Ричи?
Что может случиться через несколько дней? Возможно, через несколько дней я окажусь за решеткой, а может, даже погибну. Тем не менее я спокойно сказал:
— Потом ты поедешь ко мне. Разумеется, после того, как заберешь свои вещи с виллы.
— Приеду к тебе во Франкфурт?
Я молча кивнул головой.
— Ричи, случилось что-нибудь? У тебя беспокойный взгляд! Что тебя беспокоит?
— Ничего, — сказал я. — Наоборот, я думаю о том, как я счастлив, что мы опять вместе. Сентиментальные мысли.
— Дорогой Ричи, — сказала она, — я смогу быть тебе хорошей женой. Клянусь, я буду тебе хорошей женой. — Она схватила мою руку и приложила к своей груди.
Меня снова и снова охватывал страх при мысли о том телефонном разговоре. Я вспомнил свою старую няню, когда я был еще ребенком.
«Думай о чем-нибудь хорошем, когда тяжело на душе», — всегда советовала мне она.
— Понимаешь, мы не собираемся оставаться во Франкфурте. Мы уезжаем из Германии.
— Скоро?
— Да, скоро.
— Куда ты намерен ехать?
— В Швейцарию. Озеро Маджоре. Мински тоже едет. У нас давно возник этот план. Не беспокойся, денег у нас хватит. Мы отлично заживем в Швейцарии.
— На озере Маджоре?
— Ну да, разве ты не хочешь поехать в Швейцарию?
— Я поеду куда ты только пожелаешь, Ричи, — сказала Лилиан. — Как прелестно — озеро Маджоре. Когда ты думаешь ехать?
— Скоро. В следующем году. Возможно, летом. Это зависит в некоторой мере от политической ситуации. Но самое позднее — осенью.
Я был поражен, как легко срывались эти слова с моих губ. Кто мог бы сейчас сказать, что я вообще приеду в Швейцарию? Либо, что мой план, который пока что представлял собой запутанный клубок разрозненных мыслей, осуществится? И даже если бы мне удалось освободить Делакорте, то разумнее всего было бы ожидать, что мой брат не отдаст мне свои рукописи до тех пор, пока не будет уверен, что Делакорте действительно покинул не только тюрьму, но и Германию. Я вполне допускал, что он вообще ни при каких обстоятельствах не намерен возвращать мне эти рукописи. Оставаясь в его руках, они всегда могли служить верным средством шантажа и угроз. Разве это не было достаточным основанием, чтобы заставить меня сразу же сообщить Парадину и заявить в полицию? Даже если бы мне удалось предотвратить побег Делакорте и каким-то образом обмануть Вернера, все равно это закончилось бы судом, на котором мне, вполне возможно, великодушно простили бы мою вину и наказали бы только брата, но скорее всего осудили бы нас обоих. Даже если бы меня оправдали, разве «Паук» не отомстил бы мне тогда? Я помнил слова Вернера, что тюремное заключение — не самое страшное, что ожидает меня в ближайшее время в случае неповиновения, и прекрасно сознавал, что брат абсолютно прав.
Такие мысли будоражили меня, и порою мной овладевала томительная безысходность. Я чувствовал волнение и отчаяние, смешанное с надеждой, все то, что ощущает игрок, боящийся проиграть и одновременно надеющийся на крупный выигрыш.
— Я хотела бы жить в Швейцарии, — страстно сказала Лилиан. — С тобой, под ярким солнцем, у воды. Подальше от всего этого.
— Скоро мы там будем, — заверил я ее, думая о встрече у Черных ворот. — Очень скоро, только верь мне, Лилиан!
В это же самое время Борис Мински описывал новую жизнь на озере Маджоре своей жене Рашель в саду санатория «Хорнштайн».
Я оставил свой автомобиль в гараже отеля для техосмотра. В вестибюле отеля я купил карту местности. Один из служащих сообщил мне, что Парадин просил позвонить ему в номер 412.
Услышав мой голос, он сразу же попросил меня зайти к нему.
— Но я уезжаю во Франкфурт.
— Именно поэтому ты мне и нужен. Это займет немного времени.
— Хорошо, я через минуту буду, — ответил я и повернулся к клерку: — Мой брат у себя?
Тот взглянул на щиток с ключами.
— Нет, он вышел, герр Марк.
— Не оставил ли он мне записки?
— К сожалению, нет.
Я засунул купленную карту Трювеля во внутренний карман своего пальто и пошел к Парадину.
В его номере, полном табачного дыма, повсюду лежали папки и официальные документы. Эйлерс и молодой человек с длинными белыми волосами встали со стульев, когда Парадин, хромая, направился ко мне для рукопожатия.
— Хорошо, что ты пришел так скоро, Ричи. Как себя чувствует фрау Ломбард?
— Хорошо, благодарю тебя, — ответил я, несколько раздраженный присутствием посторонних. Серое лицо Эйлерса имело страшно усталый вид, с черными кругами под глазами. Пепельница перед ним до краев была наполнена окурками. Его рукопожатие оказалось более слабым, чем у молодого блондина.
— Ольсен, — представился тот.
Молодой человек имел приятную, открытую внешность, густые белые волосы, продолговатое лицо с умными серыми глазами и волевым подбородком.
— Герман Ольсен — один из моих людей. Отныне он будет присматривать за тобой, Ричи.
— Я буду вашей тенью, — подмигнув мне, сказал Ольсен.
— Всегда рад вас видеть, — широко улыбнулся я.
— Отныне вы часто будете меня видеть. — Он повернулся к Парадину. — Я вам еще нужен здесь, шеф?
— Нет, можете идти.
Ольсен поднял руку, прощаясь с нами, и вышел из комнаты.
— Так ты думаешь лететь во Франкфурт, Ричи? — спросил Парадин.
— Да, — ответил я. — Мне надо поговорить с Мински относительно клуба. Он сильно обеспокоен.
— Ну, это понятно, — равнодушно прокомментировал Эйлерс.
— Ты не возражаешь, если Эйлерс поедет с тобой? — спросил меня Парадин. — Ему тоже нужно во Франкфурт.
— Да, конечно, его сын… — сказал я и тут же осекся.
— Все в порядке, — произнес Эйлерс. Голос его дрогнул, и он поспешно отвернулся к окну. Эйлерс, казалось, готов был заплакать.
— Мы поедем, как только вы будете готовы, — сказал я.
— У меня теперь уйма времени, — сказал Эйлерс так тихо, что я едва расслышал его слова.
— Что это значит?
— Это значит, что шеф полиции отстранил на время Эйлерса от его обязанностей, — пояснил Парадин и, обратившись к Эйлерсу, добавил: — Вам следовало бы взять отпуск. Вы и так работаете на износ и, учитывая то обстоятельство, что ваш сын сейчас в тюрьме, а жена ушла от вас…
— Жена ушла от вас? — удивленно спросил я.
Эйлерс молча кивнул.
— Да, — продолжал Парадин. — Ему сейчас очень тяжело. Я знаю, что тебе тоже нелегко, но Эйлерсу нельзя сейчас подолгу оставаться наедине с самим собой. Ты ему нравишься, Ричи. Я остаюсь здесь, поэтому обещай мне, что поддержишь Эйлерса в это трудное для него время.
— Разумеется, — ответил я, остро ощущая, что я презренный предатель, которому доверяют друзья.
Йохан, восемнадцатилетний сын офицера тюремной охраны Столлинга, так отзывался о своем отце:
— Мой старик с каждым днем становится все глупее и глупее. Это невероятно.