— Должно быть, стыдно иметь такого отца, — заметил его друг.
— Я и стыжусь, — ответил Йохан. — Он глупый осел. Ну, я выскажу ему все, что думаю. Он ничего уже не говорит о моем поведении в школе. Он не хочет расстраивать мать, вступая со мной в полемику. Так он говорит. Конечно, мать больна, она меня любит и переживает за меня и сестру, но дело тут совсем в другом. Старик перестал придираться ко мне, потому что видит, какой позор я должен терпеть по его милости. Это свидетельствует о том, что он сознает свою вину. Если бы у меня было хоть немного денег, я давно бы ушел из дому. Я ужасно разочарован и в своем старике, и в своей матери, хоть мне и жаль ее. Она постоянно болеет, постоянно лежит в кровати и постоянно жалуется. Я стараюсь как можно меньше бывать дома, но иметь таких родителей, это, конечно, большое бремя!
Ганс Эйлерс был вполне достоин Йохана в его отношении к своему отцу. Он презирал отца с детства, а теперь еще и ненавидел его.
— Мой старик? Это дряхлый, старый дурак! Меня тошнит от его унылой болтовни. Я больше не могу его слушать. Я бы желал, чтобы он умер сегодня, а не завтра. Мать получала бы довольно приличную пенсию. Конечно, это не такое уж богатство, но мы могли бы прожить на это до тех пор, пока я не стал бы нормально зарабатывать. У нас есть дом. В стране существует вполне эффективная политика страхования жизни. Мой старик — мешок с дерьмом.
Мински покусывал нижнюю губу, беспрестанно качая головой. Я сидел на старой кожаной кушетке, глядя на него. Я рассказал ему все. Он слушал, не прерывая меня.
— Нет, — наконец сказал он. — Нет, Ричи, тебе не удастся это сделать. — Голос его звучал дружески, но весьма решительно. — Даже если твой брат будет шантажировать тебя, ты не сможешь выполнить то, что он требует.
— Но тогда он пойдет в полицию…
— А ты попадешь в тюрьму. Или ты предпочитаешь помочь убийце тысяч ни в чем неповинных людей вырваться из тюрьмы?!
— Тебе легко говорить, — сказал я. — Ты — вне опасности. Тебе не угрожает перспектива очутиться за решеткой. До сих пор ты даже не знал, что мои книги написал мой брат.
— Разумеется, я знал, — ответил Мински. — Или ты думаешь, я полнейший глупец? За кого ты меня принимаешь?
— Но если ты знал, тогда почему ты никогда не упоминал об этом?
— Потому что я люблю тебя, Ричи. — Мински улыбался, а глаза, его, как всегда, оставались печальными и серьезными. — Потому, что я не хотел смущать тебя. Я мягкосердечный, глубоко эмоциональный человек. Вот почему я говорю тебе, что ты не можешь помочь Делакорте улизнуть из тюрьмы. Я никогда бы не начал этот разговор, если бы ты был способен помочь этому негодяю. Кроме того, Ричи, ты ведь сам начал это дело. Ты опознал Камплоха на фотографии, ты установил его подлинное имя. У тебя было достаточно времени, чтобы все обдумать и вовремя остановиться. А теперь вспомни, как ты отнесся к моему требованию немедленно прекратить расследование и выпутаться из этой паутины, пока не поздно. Теперь же я требую от тебя оставаться верным своим принципам. Тебе, именно тебе нельзя участвовать в спасении убийцы тысяч людей. Впрочем, зачем я говорю тебе все это? Ты же сам прекрасно понимаешь, что я прав.
Я подошел к полке и, налив себе виски, залпом выпил и стал расхаживать по комнате.
— Что ты советуешь мне предпринять?
— Прежде всего не говорить так громко и поверить мне, что я тебе желаю только добра.
— Извини.
— А теперь сядь. Твои бесконечные передвижения по комнате действуют мне на нервы.
Я молча повиновался.
— Ну, продолжай.
— Надеюсь, ты не веришь тем небылицам, которые рассказал тебе брат?
— Конечно, нет, — пробормотал я.
— Если так, то остается лишь одно: пойти к Парадину и обо всем рассказать, в том числе и о том, что Вернер шантажирует тебя тем, что написал твои книги.
— Замечательное решение! — вспылил я.
— А если будешь орать, — сердито заявил Мински, — я заявлю сам. Чем не выход?
— Я давным-давно мог рассказать обо всем Парадину, но у меня нет никаких доказательств! В отсутствие брата я даже не смогу доказать, что это он написал мои книги! Рукописи у него, но он их никогда не покажет при таком повороте событий. Он скажет, что это лишь месть с моей стороны, что я хочу разорить его, что я просто выжил из ума! — Я осушил бокал, поднялся, налил и снова выпил. — Какой шантаж?! Вернер просто будет все отрицать! А «Паук», по крайней мере на время, воздержится от каких-либо мер против него, но не забудет обо мне. Это уже не просто шантаж или пустые угрозы. Ты знаешь, что они на все способны, и тут Вернер абсолютно прав: они слов на ветер не бросают!
— Все равно, — сказал Мински, — доктор Хесс убит, те двое детективов исчезли, ты ведь своими глазами видел, как они стреляли друг в друга. Мне же постоянно угрожают по телефону. Кроме того, эта мина с часовым механизмом в «Стрип-клубе». Смотри, сколько мы имеем доказательств. Все это зафиксировано в полицейских протоколах. Неужели это ничего не значит?
— Это доказывает лишь то, что есть люди, весьма заинтересованные в защите интересов Делакорте. Об этом Парадин знал еще двадцать лет тому назад. Но кто эти люди, вынуждающие моего брата шантажировать меня, не знает никто!
— Гм… — Борис угрюмо посмотрел на меня.
— Это ловушка, понимаешь? Только помогая им освободить Делакорте из тюрьмы, я смогу узнать, что они собой представляют. Формально ты прав: мое участие в освобождении Делакорте недопустимо и даже аморально — я ведь сам опознал его и добился его ареста, но сейчас я должен продолжать сотрудничать с «Пауком» либо делать вид, что сотрудничаю, иначе мне никогда не выбраться из этого порочного круга.
Борис долго молчал и наконец сказал:
— Боюсь, что ты прав. Они действительно все тщательно продумали. Раз они позволяют тебе все обсуждать со мной, значит сила на их стороне. — Мински сделал короткую паузу. — Я еврей, следовательно, о том, что я ненавижу фашизм, можно легко догадаться. И тем не менее они позволяют тебе советоваться со мной. — Мински тяжело вздохнул. — Меня загнали в тупик. — Борис пожал плечами. — Хорошо, я согласен с тобой. Пока что тебе придется сотрудничать с ними. Но, Ричи, мы должны быть начеку, чтобы Делакорте не ускользнул от нас безвозвратно. Ведь если он действительно сбежит, мы оба будем преступниками, настоящими преступниками!
— Согласен, Борис. Возможно, я виноват перед тобой. Я втянул тебя в эту историю. И для тебя это гораздо опаснее, чем для меня — арийца.
Неожиданно зазвонил телефон. Мински взял трубку, и я тут же заметил, как он побледнел.
— Профессор, случилось что-нибудь с Рашель?
Я вскочил на ноги. Он жестом попросил меня не двигаться с места. Его испуганное лицо побледнело еще больше.
— Да… — отрывисто сказал он. — Да… Нет… Нет… Да… Рашель ранена?.. Да, я вам верю… Со мной все в порядке, благодарю вас, профессор, благодарю вас…
Он бросил трубку на рычаг и затравленно посмотрел на меня.
— Что случилось, Борис?
— Свиньи, — тяжело дыша, сказал Мински. — Подлые, грязные свиньи.
— Кто? Что случилось? Скажи мне наконец!
— Теперь я знаю, почему они так уверены во мне!
— Борис! Прошу тебя, скажи мне, что случилось!
— Звонил профессор Мон. Он сообщил мне, что полчаса назад Рашель нашли в саду… Без сознания… Ее сбили с ног… Оглушили…
— Что?
— …Она ничего не помнит, за исключением того, что кто-то ударил ее сзади по голове.
— В саду?
— Да. На одной из боковых аллей. Я знаю это место. Там заканчивается парк и начинаются длинные ряды фруктовых деревьев. Она хотела немного прогуляться в своей новой шубе, и когда она шла…
— Но кто же это мог сделать?
— Профессор говорит, что это мог сделать кто угодно. Любой посетитель санатория мог легко пройти в сад через большой парк. Это мог быть также любой пациент. Профессор говорит, что в таком месте, как «Хорнштайн», организовать покушение не сложно.
«Покушение можно организовать не только в психиатрической клинике, — подумал я, — но даже в обычном госпитале. Уж я-то знаю».
— Напасть на нее мог и кто-то из медперсонала, хотя профессор считает это маловероятным. Он знает своих людей. И тем не менее он уже известил полицию. Впрочем, мало шансов, что виновного найдут. — Мински сокрушенно пожал плечами. — Практически никаких…
— Твоя жена получила серьезную травму?
— Слава Богу, нет. Но она потеряла много крови. Шоковое состояние… Она пролежала на холодной земле по меньшей мере полчаса. Профессор Мон лично позаботится о ней. Через несколько дней она уже сможет ходить. Но мне страшно подумать, что может случиться с ней, если я не соглашусь на условия этих негодяев?! — простонал Мински. — Я в ловушке, Ричи!.. Если я пойду против них, они убьют мою Рашель, и никакая полиция в мире мне не поможет. Вот почему «Паук» позволил тебе быть со мной до конца откровенным. Теперь я для них не представляю никакой опасности. — Он обреченно посмотрел на меня. — А раввин — умный человек, в конце концов он оказался прав. Нам не следовало впутываться в это дело. Ни в коем случае! Но мы впутались, и теперь нам придется платить по счету.
Результаты закончившейся на днях избирательной кампании НДП дали мне возможность проверить предсказания Мински относительно численности партии. Я вспомнил карту, на которой были отмечены эти данные, и обнаружил, что он был фантастически точен в своем предвидении. Они достигли наилучших результатов там, где некогда было наибольшее число нацистов.
Офицер Столлинг был, вероятно, восхищен этими результатами. Иногда мне нужна была его помощь: стричь мне ногти на левой руке, поскольку я левша. Он выражал озабоченность по поводу хрупкости моих ногтей, считая, что это вызвано недостатком в организме кальция, и об этом следует сообщить врачу во время его очередного посещения тюрьмы. Затем Столлинг цитировал политические прогнозы НДП и комментировал состояние экономики. Он был особенно счастлив, что вступил в эту партию именно в период ее образования. В прежние годы этим часто хвалились нацисты.