Шерр снова громко рассмеялся. Очевидно, он находился под влиянием наркотиков.
— Мы обязаны устроить побег Делакорте из тюрьмы. Те ребята, что находятся внизу, а также в случае необходимости и ребята из других отрядов, придут к нам на помощь. Хотя мне совсем не хочется использовать их в этом деле. Я рассчитываю на вашу искреннюю помощь и надеюсь, что все пройдет четко и быстро, без лишнего шума. У Шерра есть уже готовый план, конечно, он нуждается в доработке. Во время нашей следующей встречи уладим все проблемы. Я смогу найти вас в любое время, позвоню и сообщу о месте и времени встречи. Ясно?
Я снова молча кивнул.
— Еще один вопрос, — сказал Гейер. — У нас здесь нет секретов. Ваши дела хорошо известны. Хорошо также известно, что делал я. Вы знаете, что делал Шерр. Но не все. За последние несколько месяцев деятельность тюремного персонала подвергалась тщательному расследованию со стороны министерства юстиции. За прошедшие полтора года несколько узников получили ранения, трое умерли после заключения в штрафной изолятор, предназначенный для нарушителей тюремного режима. Пока что расследование ничего не дало. Узники боятся, что охрана покрывает друг друга. Одним из тех виновных охранников, фактически самым рьяным, был присутствующий здесь наш дорогой Шерр. У нас есть тому доказательства, не так ли Шерр?
— Верно, инспектор, — улыбаясь, сказал верзила, хотя улыбка его на этот раз скорее была похожа на гримасу испуга.
— Умница. Он всегда прекрасно понимает, когда я шучу, а когда шутки в сторону, верно, дружок?
Шерр быстро кивнул кудрявой головой.
— Точно так же у нас есть свидетельские показания против вас, герр Марк. Теперь вы понимаете, что все это значит?
— Разумеется.
— Помоги мне убрать со стола, — сказал Гейер Шерру, который сразу вскочил на ноги, готовый оказать услугу.
Гейер отодвинул в сторону бутылки и бумаги и развернул карту.
— Смотрите. Вот здесь здание суда, а здесь — тюрьма. Сейчас Шерр объяснит нам свой план.
Тюремщик, сознавая всю значимость своей персоны в этом рискованном предприятии, медленно, неуклюже, но гордо начал свою речь. Как часто случается с врожденными тупицами, он оказался коварным и интуитивно проницательным. По существу, его план представлял собой схему, включавшую четыре основных момента.
В ясный, холодный ноябрьский день я ходил по улицам Франкфурта и, погрузившись в воспоминания, пытался восстановить в памяти свое прошлое.
Бывший пункт военной полиции превратился в магазин игрушек. В его витринах было выставлено множество различных игрушек, в том числе и игрушечное оружие. Самое разнообразное по назначению и размерам, от охотничьих ножей и ружей до современного вооружения Бундесвера, включая миниатюрные подводные лодки и ракеты с ядерными боеголовками.
На улице Штреземанн-штрассе, где я так долго жил с Лилиан, я увидел незнакомые имена на почтовых ящиках недалеко от входа. Там играли две маленькие девочки и мальчик. Я повернулся, чтобы уйти. Солнце ослепило меня, и на глазах выступили слезы.
Полуразрушенной церкви, где мы с Лилиан присутствовали на полуночной мессе, уже не было, на ее месте стояла новая, современная церковь, суровая и безобразная. Я спросил о пасторе Мартене, и мне сообщили, что он недавно умер в госпитале. Затем я нашел узкий мост через железнодорожные пути, где мы впервые поцеловались с Лилиан в канун Рождества.
Спустя десять дней после того, как мы с Вернером вернулись из Берлина, он переехал в Бремен. Я знал его новый адрес, но мы не писали друг другу и не звонили по телефону. Книга Вернера уже вышла из печати и была восторженно принята критиками. Снова вернувшись в город, я прошел мимо книжных магазинов, в витринах которых были выставлены экземпляры «Мертвые не плачут», на которых красовался портрет Вернера.
«За первые шесть недель было продано пятьдесят тысяч экземпляров, — гласили рекламные объявления. — Книга года!»
«Хвалебные отзывы критиков и эффектная реклама дадут возможность продать к Рождеству еще пятьдесят тысяч! — рассуждал я. — В эту осень не было издано ни одной книги Рихарда Марка».
Я подошел к ночному бару «Солдат Джо», но заведение было закрыто. Когда я попытался открыть дверь, она оказалась запертой.
Вдруг я ощутил боль в ногах, меня знобило, и я подумал, что не следовало заходить так далеко. Остановив такси, я сообщил шоферу свой адрес.
У моего дома стояла спортивная машина итальянской марки. В последних лучах заходящего солнца я увидел Лилиан. Она сидела за рулем и курила.
Когда я положил ей руку на плечо, Лилиан не вздрогнула, а медленно подняла голову.
— Хэлло, Ричи.
— Хэлло, — сказал я. — Ты давно ждешь?
— Очень давно, — ответила она, — но это не имеет значения. Где ты был, Ричи?
— Гулял по городу.
— Я должна поговорить с тобой. Для этого я и приехала во Франкфурт. Я сама должна рассказать тебе, объяснить, чтобы ты понял.
— Что понял?
— Почему я собираюсь выйти замуж за твоего брата, — ответила Лилиан.
— Что ты собираешься сделать?
— Выйти замуж за твоего брата, — спокойно повторила она.
Воздух задрожал от шума пролетавшего над нами самолета. Я взглянул на яркую серебристую птицу на фоне кроваво-красного неба с заходящим на западе солнцем.
— Может, войдем в дом? — спросила Лилиан.
— Ах, да, конечно, — очнулся я. — Разумеется. Да. Извини меня. — Я помог ей выйти из спортивной машины. Она была одета в нарядную, модную накидку из белой шерсти.
Я открыл калитку и пошел впереди Лилиан, ступая по мягкому ковру разноцветных листьев.
Внутри было темно. Мы вошли в мою комнату на нижнем этаже. Я хотел было раздвинуть шторы и включить свет, но Лилиан сказала:
— Не надо.
— Ты снимешь свое пальто?
— Меня знобит.
В комнате было тепло, отопление включено.
— Хочешь выпить?
— Нет, благодарю.
Она села на широкую кушетку, стоявшую у камина, и, поджав под себя ноги, нервно закурила еще одну сигарету. Я бросил пальто на спинку стула и сел рядом с ней.
— Я мог бы разжечь огонь в камине, — предложил я.
— Нет, не надо, — тихо сказала Лилиан. — Тебя не было здесь три месяца. Никто не мог связаться с тобой целых три месяца.
— Верно, — сказал я.
Через день после отъезда моего брата я отправился в путешествие по маршруту Мадрид, Ницца, Рим, Каир, Дакар, Капри. Нигде я долго не задерживался и много пил. Я посещал бары, ходил на выставки, на бой быков, бодрствовал ночами, а днем высыпался. Я ничего не делал неделями, месяцами, только развлекался. Но это не приносило мне облегчения. Это не был отдых, скорее мое существование походило на болезненный бредовый полусон-полуобморок, цепко держащий меня в своих объятиях. Нервы, не получающие полноценного отдыха ни днем, ни ночью, были напряжены до предела. В то время у меня появилось новое ощущение — боязнь закрытого пространства. Этот болезненный страх заставлял меня избегать толпы, испытывать муки в самолете, покидать ресторан в разгар трапезы. Однажды я чуть не потерял сознание, застряв на десять минут в лифте отеля в Риме. И лишь насмешливый и любопытный взгляд десятилетнего мальчишки, стоявшего у противоположной стены рядом с матерью и младшей сестрой, заставил меня взять себя в руки. Но все равно я покидал кабину лифта, едва переставляя подгибающиеся в коленях ноги и вытирая платком взмокший лоб. Я поменял отель, потом из Италии отправился в Грецию, затем в Египет, но избавиться от этой мучительной фобии так и не смог. Фактически меня никогда уже не покидал этот страх. Я смутно помню те три месяца, прошедшие с тех пор, как брат уехал от меня. Никто и ничто не привлекало моего внимания, включая и Лилиан. Первый мой адрес, «Кастеллана Хилтон» в Мадриде, она узнала от моего издателя. С тех пор каждый отель сообщал ей мой очередной адрес. Она звонила мне по телефону, писала письма, слала телеграммы. Я выбрасывал их, не читая, так как знал, что в них содержалась просьба вернуться к ней либо разрешить Лилиан приехать ко мне. Но у меня не было желания встречаться с ней, выслушивать ее жалобы и выяснять отношения.
— За всем этим скрывается другая женщина, — утверждала она во время одного из телефонных разговоров.
— Нет, у меня никого нет.
— Что же тогда случилось с тобой?
— Спроси моего брата, — ответил я и дал ей его новый адрес.
После этого я не получал больше ни писем, ни телеграмм, не было и телефонных звонков. Мое путешествие превратилось в алкогольный кошмар. В конце концов я стал принимать бензедрин и прочие стимулирующие средства. Я не помнил женщин, с которыми спал, городов, которые посещал. Я не помнил, что делал, а о том, где бывал, я узнавал позднее только по счетам отелей и авиационным билетам. На Капри я перенес первый сердечный приступ; после этого я пришел в себя и вернулся во Франкфурт.
Пепел сигареты Лилиан упал на ее пальто. Она даже не заметила этого.
— Конечно, ты должен был понять, что со мной произошло что-то не совсем обычное, раз я так настойчиво преследовала тебя.
— Я понял.
— Но не обратил внимания.
— Именно это случилось и со мной, как тебе известно.
Она молча кивнула головой.
— Судьба, — сказала Лилиан. — То, что случилось с нами примерно в одно и то же время, вероятно, было предопределено судьбой.
— Конечно, — согласился я. — Разумеется, такова была судьба. Все, что случается с нами, предопределено судьбой. Сами мы со своими желаниями, мечтами, расчетами и планами ничего не стоим. Как видишь, судьба вертит нами, как ей вздумается, а нам остается лишь сетовать на нее за жестокость или благодарить за благосклонность. Это она наделила нас с тобой какими-то особыми свойствами, подобными магнитному притяжению, которые привязывают нас друг к другу.
Я поднялся и подошел к окну, выходившему в мрачный сад. Затем остановился у небольшой картины Утрильо. Я внимательно всматривался в нее, повернувшись спиной к Лилиан.
— Тебе известно, что я была любовницей Герфельда?