— Понятно. Между прочим, ты доволен Ольсеном?
— Очень.
— Приятный человек, не так ли?
— Очень приятный! Как прошел твой обед в «Интерконтинентале»?
— Отлично.
— Меня беспокоит еще одно обстоятельство, Ричи. Я не могу понять, но мы в конце концов узнаем, почему тебе отведена в этом деле ключевая роль. Пока что я не могу даже разгадать, в чем, собственно, твоя миссия заключается. Но все указывает на то, что я прав. И ты должен признать, что поведение Делакорте было более чем странным.
— Да, — согласился я, в упор глядя на Парадина. — Да, ты совершенно прав.
— Ольсен будет охранять тебя, но этого не достаточно. Ты сам должен быть предельно осторожным, Ричи. Пообещай, что ты сразу же сообщишь мне, как только заметишь что-нибудь необычное.
— Обещаю.
— В ближайшее время обязательно должно случиться нечто серьезное.
— Почему?
— Потому что я решил провести некоторые изменения, — ответил Парадин. — Они касаются твоего вопроса: можно ли практически помочь кому-нибудь бежать из тюрьмы.
Я невольно вздрогнул. Надеясь, что Парадин ничего не заметил, я старался поскорее скрыть свое замешательство.
— Стало быть, ты кое-что изменил в тюремном режиме, — спросил я, думая о том, как мне следует себя вести. Эта мысль лихорадочно сверлила мой мозг. Поразмыслив несколько мгновений, я решил, что теперь мне следует казаться спокойный, но любознательным.
— Вчера я провел там три часа, — продолжал Парадин. — Я все тщательно исследовал, внутри и снаружи.
— И что же?
Прокурор пожал плечами.
— Именно сейчас многие тюремщики находятся под следствием.
— В связи с чем?
— Понимаешь, на днях были выдвинуты обвинения в избиении узников, в результате которых несколько человек погибло. Некоторые охранники были отстранены от работы, а те, что дежурят сейчас, возможно, ни в чем не виноваты.
«Если бы ты только знал», — подумал я.
— Я думаю, побег маловероятен, но я действительно обнаружил одно слабое место.
Я промолчал.
— Видишь ли, Делакорте содержится в левом крыле тюремного здания. Ночью дежурят два охранника. У каждого из них есть четыре ключа, дающие им возможность патрулировать внутри тюрьмы и снаружи. Это слишком опасно. Если один из них в какой-то момент будет находиться снаружи и подвергнется нападению, то пропадут сразу четыре ключа.
— Понимаю, — сказал я.
Я внимательно слушал объяснения Парадина. Моя заинтересованность и внимание были вполне искренними, несмотря на то, что все это было мне хорошо известно. Именно это объяснял Шерр мне и Гейеру.
— Отныне один охранник остается внутри, другой патрулирует снаружи. Таким образом внешний охранник будет иметь только один ключ от ворот в ограде. Просто, не так ли? Я думаю, теперь это понятно всякому.
— Я тоже так думаю, — сказал я.
— Вот почему у меня такое предчувствие, что с тобой должно что-то случиться. Если что, сразу же звони мне, Ричи.
— Разумеется, — ответил я, а про себя подумал: «Я должен немедленно сообщить Гейеру об этих изменениях».
Прости, Парадин, но это была единственная мысль, пришедшая мне в голову в тот момент.
Я обедал с Крошкой в отеле.
Вернулись многие репортеры, и в ресторане было шумно. Вернера в отеле я больше не видел.
«Интересно бы знать, где он сейчас находится?» — мельком подумал я.
— Я хотел бы видеть Лилиан, — сказал Крошка. — Но сегодня вечером я улетаю в Берлин.
— Мы могли бы сходить сегодня в госпиталь, — сказал я, — если ты уже свободен.
Он молча кивнул головой. У Крошки была внушительная фигура, одет он был в тщательно подогнанный, отлично сшитый синий костюм, великолепную рубашку из тонкого и очень дорогого голландского полотна, отлично подобранный галстук. Одет он был безукоризненно и выглядел достаточно эффектно, как и подобает звезде оперной сцены, любимцу публики. Но все равно это был уже не прежний Крошка, всегда готовый пошутить, счастливый и довольный. Это был уже даже не тот Крошка, которого я встретил три месяца тому назад в Берлине. Теперь он выглядел усталым, встревоженным и озабоченным. Вполне возможно, что постороннему взгляду это было незаметно, но я, знающий много лет его неутомимую, неунывающую, шутливую и остроумную натуру, сразу ощутил его тревогу и внутреннюю напряженность.
— Что случилось, Крошка? — спросил я его.
— А по мне видно?
— Да.
Он не торопясь резал мясо, а я думал, что этот человек, родом из бедной семьи в Алабаме, теперь был знаменитой оперной звездой, талантливым артистом, состоятельным, но не счастливым. Я знал его более двадцати лет. Знал о его детстве в бедной семье американских негров. Помнил его рассказ о ужасной смерти родителей и брата в горящей церкви. Он первым назвал меня Ричи и первым, намного раньше меня самого, понял, как сильно мое чувство к Лилиан.
Сидя напротив старого друга, шутника и выдумщика, черного и белозубого Гомера Барлоу, я точно знал, что несмотря на блестящую карьеру и успех, славу и богатство, которое принесло ему долгожданное будущее, самые счастливые часы его и моей жизни уже в прошлом.
На черном блестящем лице Крошки ярко сверкнули белки глаз. Он пристально посмотрел на меня.
— С тобой что-нибудь случилось? У тебя неважный вид, какие-нибудь проблемы?
— Нет, все хорошо. Здесь не мешало бы улучшить освещение, не ресторан, а морг.
— Ну в таком случае, Ричи, выше голову, — сказал Крошка, подняв бокал с вином. — За третью мировую.
— Чтобы ее никогда не было, — добавил я, тоже подняв бокал.
— Она будет, — задумчиво сказал Крошка. — Будь счастлив с Лилиан.
— Теперь мы вместе, и мы уедем из Германии, — сказал я так, словно мои желания могли осуществиться от многократного упоминания. — Мы поедем в Швейцарию.
— Зачем?
— Я хочу жить в мире и спокойствии.
— Спокойствии? — с горечью вымолвил Крошка. — В следующий раз уже не будет спокойствия ни для кого и нигде. Вот почему я остаюсь в Берлине. Разницы никакой… — Он сделал паузу. — Это хорошее вино. Возьмем еще бутылочку, Ричи?
— Хорошая мысль, — согласился я. — Помнишь, как ты переходил на фальцет, когда речь шла о бутылке?
— Да, но как давно это было, — ответил Крошка.
Мариенкирхе в Трювеле имела массивную башню, крыша которой была покрыта зеленоватой паутиной. Будучи вначале церковным зданием, построенным в готическом стиле, во второй половине четырнадцатого века оно было дополнено боковыми нефами храма и часовнями, и здание церкви стало почти равным по ширине и длине. В шестнадцатом веке ее орга́н в стиле барокко, а в пятнадцатом веке резные украшения алтаря и рисунки считались одним из выдающихся произведений искусства той эпохи. Ризница имеет ковчег из позолоченного серебра с изображением готической церкви. Есть там две купели, готические свечи и украшенные резьбой места для хора. Темно между рядами кресел, мало людей в церкви. Тусклый дневной свет пробивается сквозь остроконечные, парящие в вышине окна из стали и стекла. В церкви пусто и очень тихо. Только время от времени раздается стрекотание сверчка, поселившегося где-то в углу у алтаря. На одной из длинных резных скамей, ближе к выходу, сидят двое мужчин, один из них, молодой, одет в черный кожаный плащ.
— Вы уверены, что поняли все? — спросил я командира отряда, сидевшего рядом со мной.
По моей просьбе Ольсен связался с Гейером, который, в свою очередь, организовал эту встречу.
— Вполне, — ответил он. — Мы узнаем, когда Шерр будет патрулировать снаружи. А до тех пор не будем обсуждать в деталях. Вы отлично справились с заданием. Мой товарищ будет доволен.
— Я хотел бы покончить со всем этим, — сказал я, думая о том, что это только начало.
— Мы тоже хотим этого. — Вожак стаи склонил голову на руки, сложенные на спинке стоящей перед ним церковной скамьи. Мимо прошли женщина и мужчина. Не поднимая головы, он проводил их долгим пристальным взглядом. Новые посетители направились вглубь церкви и остановились у алтаря. Минуту спустя командир выпрямился.
— Когда надо будет, мы свяжемся с вами. Выйдете через десять минут. — Он встал и направился к выходу.
Покидая наконец Мариенкирхе, я прошел мимо женщины, стоявшей в нефе. Она наклонилась вперед и, обратив лицо к алтарю, плакала, беззвучно шевеля губами. Фрау Эриксен. Жаль, что ее отчаянная молитва тут бессильна.
«Прошло уже более двух дней, как умер ее муж, — думал я. — Интересно знать, куда они действительно дели его тело?»
— Ричи, наконец-то! — Это был голос Лилиан, который я услышал по телефону в тот вечер, в январе. — Уже три дня я звоню тебе.
— Меня не было дома.
— Можно мне прийти к тебе?
— Где ты находишься?
— Здесь, во Франкфурте, в отеле.
— Одна?
— Да.
— А где Вернер?
— В Голливуде. Он там уже месяц и пробудет еще долго. По его последнему роману будет снят фильм. Он пишет сценарий.
— И он не взял тебя с собой?
— Нет.
— Почему?
— Наш брак не удался. — Она хрипло засмеялась. — Мы решили расстаться на некоторое время, а затем снова попытаться жить вместе. Если ничего не выйдет, тогда мы разведемся.
— Кто виноват?
— Мы оба, — сказала Лилиан. — Я вышла за него замуж, потому что он хотел этого. — Она помолчала минуту, о чем-то задумавшись, затем тихо сказала: — Правда, у меня все равно не было другого выхода. И я искренне поверила, что он хочет помочь мне. Вернер казался мне таким великодушным, и я все время чувствовала свою вину перед ним. Ты же знаешь, Ричи, я была очень благодарна твоему брату, пыталась привыкнуть и полюбить его, но вскоре почувствовала, что Вернеру безразлично, люблю я его или ненавижу. Он хотел добиться моего согласия на этот брак совсем не для того, чтобы спасти меня. Он хотел этого только для того, чтобы причинить тебе боль. Он ненавидит тебя.
— Не может быть!
Лилиан никогда не понимала иронии.
— Вернер только хотел разлучить нас с тобой. Вот почему он настаивал на нашей свадьбе. Мне и раньше иногда казалось, что причина его настойчивости именно в этом, но я запрещала себе так думать. Теперь-то я знаю это наверняка. О Ричи, почему тебя там не было! Все было бы иначе, если бы ты помог мне в то трудное время.