— Я настоящая свинья, да?
— Не будь циником. Я приехала во Франкфурт потому, что… — После короткой паузы она продолжила. — Потому что больше не могла терпеть. Я должна видеть тебя, позволь мне прийти к тебе, Ричи.
— Ты с ума сошла. Ты, должно быть, думаешь, что по-прежнему можешь делать все, что хочешь?
— А разве нет? — мягко сказала она.
Я бросил трубку. Хотя знал, что Лилиан сделает так, как захочет. И мне никуда от нее не скрыться.
Спустя полчаса зазвонил звонок у двери. Я медленно подошел к столу, взял пачку сигарет, медленно вынул одну и не торопясь закурил. Затем прошел через всю комнату к окну, повернул кресло и уселся спиной к двери. Я медленно курил и смотрел в окно, хотя понимал, что веду себя нелепо и смешно. Рано или поздно, все равно придется открыть, ведь Лилиан всегда добивается своего. Закрыв глаза, я упрямо заставлял себя задремать, но всякий раз проклятый звонок выводил меня из сонного оцепенения. Он звенел минут пятнадцать, прежде чем я открыл дверь. Передо мной стояла Лилиан. Она была одета в пальто на шиншилловом меху. Ее черные волосы были зачесаны вверх, а лицо сильно накрашено, ее губы искривились в презрительной улыбке.
— Я не хочу, чтобы ты была здесь, — сурово сказал я.
Она вошла в холл.
— Ты слышала, я не хочу, чтобы ты приходила сюда! Если ты сейчас же не уйдешь отсюда…
— Да? — спросила она, расстегнула пальто и томно улыбнулась. — Что тогда будет? Ты побьешь меня, как однажды побил, помнишь?
Я пристально смотрел на нее, не проронив ни слова.
— Какая великолепная возможность отомстить брату, — продолжала она.
Я открыл входную дверь.
— Вон! — грубо сказал я, глядя ей прямо в глаза.
Она подняла плиссированный подол платья — там были только чулки и маленький поясок с подвязкой. Лениво улыбаясь, она была похожа на проститутку, натуральную проститутку. Я закрыл дверь.
Когда я проснулся на следующее утро — голова раскалывалась от большой дозы виски, Лилиан уже ушла. На столе, рядом с кроватью, лежала записка со словами: «Пока мы живы».
Громко выругавшись, я неожиданно с яростью ударил кулаками в подушку, издающую сильных запах духов Лилиан.
— Я так рад, что вы снова вместе, — сказал Крошка.
Мы пили виски в баре отеля перед отъездом Крошки в аэропорт и возвращением в Берлин.
В тот день мы посетили Лилиан в госпитале. Она выглядела великолепно и чувствовала себя вполне сносно. Только временами сухой раздирающий кашель мешал ей говорить и дышать, и тогда лицо Лилиан приобретало мученическое выражение и становилось серовато-желтым. Но она уверяла, что наш визит нисколько не утомляет ее, и была искренне рада видеть Крошку, которого знала уже более двадцати лет и всегда с удовольствием слушала арии из итальянских опер в его исполнении. Крошка вручил ей миниатюрный проигрыватель и несколько пластинок с песнями Дорис Дей. Лилиан была очень тронута вниманием Крошки. Мы слушали пластинки и вспоминали. Теперь Крошка свободно говорил по-немецки и почти без акцента.
— Я часто думаю о пункте военной полиции, — сказал Крошка. — Когда Лилиан впервые пришла туда, она была одета в голубое платье, с лентой в волосах. Я хорошо помню, что она приехала на велосипеде. Мой дружок Ричи тогда работал над своей первой книгой. Теперь он знаменитый писатель.
— Который больше не пишет!
— Теперь, когда Лилиан снова с тобой, ты будешь писать. — Он повернулся к Лилиан. — Сколько времени ты еще пробудешь в госпитале?
— Еще несколько дней.
— В таком случае сразу поезжай в Швейцарию, как ты и планировала. И побыстрей. Сейчас смутные времена. И здоровье твое пойдет на поправку. Там чудесный климат, горный воздух, чистый и абсолютно прозрачный. В позапрошлом году я провел там почти всю зиму.
Лилиан с улыбкой смотрела на него и согласно кивала головой.
Врачи просили меня не говорить Лилиан всю правду о Делакорте. Но она со страхом расспрашивала меня о Вернере. Я сказал ей, что он уехал в Бремен, но должен скоро вернуться. Он все еще нужен Парадину.
В битком набитом, душном баре я спросил:
— В чем дело, Крошка? Все еще боишься грядущей войны?
— Наверное, а впрочем, забудь о моем страхе. Может, я ошибаюсь. Будем надеяться. Давай еще выпьем. Пьер, повторить!
Я бросил взгляд на Ольсена, читавшего газету за соседним столом. По бару медленно шел мальчик-портье, неся в руках объявление с моим именем. Отвечая на мой вопрос, он сказал, что меня просят к телефону. В телефонной будке было жарко. Из трубки доносился запыхавшийся голос Ванессы.
— Ричи! Ричи! Я так взволнована, что не нахожу слов. О Боже, Ричи…
— Ванесса! Успокойся!
— Ты первым должен узнать. Борису я еще не звонила.
— Где ты?
— Дома, я еще не работаю. А пять минут тому назад пришла телеграмма из Парижа! От Паноса! У него есть дело в университете во Франкфурте, и он хочет зайти ко мне на следующей неделе. Он прибывает во вторник, в шесть вечера. О Боже, Ричи! Едет Панос!
— Превосходно, — сказал я. — Я рад за тебя.
— Я знала, что так будет! Я хорошо знаю Паноса, и в один прекрасный день… я так счастлива.
Я несколько раз повторил Ванессе, как рад за нее, а она тем временем твердила одно и то же. Недобрые предчувствия охватили меня.
Когда я возвращался к Крошке, меня остановила молодая пара, которую я уже видел раньше. Не мог бы я представить их Гомеру Барлоу? Они хотели взять у него автограф. Крошка с обычной для него любезностью одним росчерком пера написал свое имя на карте вин, принесенной Пьером. Уходя, Крошка заметил:
— Так молоды, такая любовь, такая наивность.
— И такое счастье, — добавил я.
— Да, — согласился Крошка. — Надеюсь, ничто не сможет разлучить их с крошечным мгновением счастья, которое выпало на их долю. Такие мгновения бывали и у нас.
Самолет Крошки вылетел вовремя. Я уже хотел сесть в машину на автостоянке в аэропорту, когда ко мне подошел Ольсен, мой верный постоянный спутник.
— Сразу за Гифхорном, по правую сторону от дороги, вы увидите ферму. Дом под красной черепицей. Вокруг небольшой палисадник с кустами роз. Слева от дома растет старый тополь, сзади хозяйственные постройки и гараж. Перед входом на ферму лежит огромный гранитный валун. Ошибиться невозможно, одинокая ферма, вокруг кукурузное поле, а дальше за ним лес. Оттуда поедете со скоростью шестьдесят километров, считая в то же время до шестидесяти. Затем остановитесь и ждите.
— Кого ждать?
— Шефа, он хочет поговорить с вами. — С этими словами Ольсен повернулся и пошел к своей автомашине, а я сел в свою и, заводя двигатель, вспомнил, что однажды сказала Лилиан: «Очевидно, никто не сможет стать тем, чем он не является. Не знаю, почему я такая, какая есть. Если есть Бог, он должен знать, почему он создал меня такой…»
Склонившись над рулем своей машины и наблюдая за фарами Ольсена в зеркале заднего вида, я размышлял о том, что если есть Бог на свете, то это он сделал Ольсена предателем. Все от Бога. Ольсен — предатель, а его отец — военный преступник, повешенный чехами, — оправдание Ольсеном своего предательства. Если, конечно, он не лгал. Я предал и собираюсь предать вторично. Предательство — грех, имеющий наибольшее число оправданий. Вали все на Бога, у которого есть свои необъяснимые причины мирового беспорядка.
Ольсен, доверенный офицер, будучи предателем, облегчил мне путь к предательству. И все же все эти доводы не убедительны. Я ехал по безлюдным поселкам. Вот Гифхорн, вот домик фермера. Серый гранитный валун уютно устроился у самых ворот. Похоже, он обосновался здесь еще со времен ледникового периода. Крытая черепицей крыша, вдали чернеющая полоса хвойного леса. Я снизил скорость, притормозил и закурил сигарету. И почти сразу же услышал шаги. При тусклом красном свете сигнальных огней я узнал того крепкого юношу, которого Гейер звал Йенсом. Он поддерживал Гейера. Оба были одеты в кожаные пальто. Я открыл дверцу в пассажирской части машины. Гейер скользнул на сиденье. От него пахло духами.
— Следуй за нами на джипе, — приказал он Йенсу и, обернувшись ко мне, добавил: — Поезжайте, постоянная скорость — шестьдесят километров.
Я поехал.
— А вы проделали это прекрасно, — продолжал Гейер. — Узнали о новом порядке дежурства.
— Добрый вечер, — сказал я.
— Добрый вечер, — с удивлением ответил он.
— Как ваши ноги?
— Два-три дня — и я смогу ходить, только с тростью. Примите мои комплименты, вы действительно проделали это блестяще. Знаете ли, я снова начинаю себя чувствовать молодым. И вот работа с теми ребятами, как в старые, добрые времена в Вене перед аншлюссом! Как вам нравится Йенс? — И, не дожидаясь ответа, продолжал: — Замечательный парень, лучше, чем он, не встречал никого. Преданный, честный и… — Он прокашлялся. — Мы держим связь с Шерром. Сообщили о новом графике дежурства. Согласно этому графику Шерр будет дежурить послезавтра днем. В понедельник у него будет ночное дежурство, но это слишком рано для нас. Нам еще нужно закончить приготовления.
— Что вы имеете в виду? «Слишком рано для нас»? Сколько времени вы намерены еще ждать?
— Мы должны закончить подготовку, — упрямо сказал Гейер. — Поспешность в таком деле — гарантия провала. Мы знаем, что нам делать. Я понимаю ваше нетерпение, желание поскорее покончить с этим делом, выбросить из своей памяти навсегда, но сейчас вам не мешало бы тоже тщательно подготовиться к ответственному заданию.
— Какому, например?
— Не будьте столь любопытны. Скоро все узнаете, — проворчал он.
«С четверга в течение недели Шерр будет на ночной смене. Он сменяет своего коллегу в девять тридцать на внешнем посту. В ночь с первого на второе декабря».
Впереди дорога делала широкий, длинный поворот.
Внезапно полотно дороги ярко осветилось. Я нажал на тормоз и в зеркале заднего вида заметил фары идущей за мной машины. Вероятно, это был джип Пенса. Он часто мигал фарами. Сигнал тревоги.
Я выехал с поворота.