Михаил поискал глазами Настю, но не нашел и, предчувствуя неладное, обратился к одной из женщин. Чтобы согреться, она подпрыгивала на месте и куталась в платок. Показалось, что это ее он видел в Настином кабинете, когда впервые пришел в музей. На женщине были те самые синие нарукавники, которые запомнились лучше, чем ее лицо.
– Извините, а что случилось? Похоже, пожар?
– Да, пожар. Слава богу, потушили. Нас пожарные выгнали, говорят, только один кабинет сгорел и человек в нем какой-то, но не наш сотрудник. У нас сегодня мужчин на смене не было…
– Понятно. А вы, случайно, Анастасию Николаевну Трепцову не видели? С ней все в порядке?
Женщина внимательно посмотрела на Степанова и, отвернувшись, сквозь зубы процедила:
– У Трепцовой вчера в кабинете обыск был. Говорят, арестовали. Кабинет с вечера опечатали, и вдруг сегодня там пожар начался. Как такое могло случиться?
Женщина смотрела на него вопросительно и недобро. Кто-то крикнул, что можно запускать людей. Работники музея гуськом потянулись в здание, а Михаил стоял как громом пораженный. В голове стучало: «Арестовали! За что? Кто посмел!» Постояв недолго, он также вошел в здание – хотел найти вахтера и попробовать его разговорить. Пожарный, дежуривший на входе, не препятствовал.
Вахтера на месте не оказалось. На его столе, возле черного телефонного аппарата, стоял портфель. Михаил не обратил на него внимания, но, пробегая мимо, услышал сзади грохот: портфель упал, и из него вывалилась книга – их с Анастасией книга! В голове как молния промелькнула: «Откуда она тут? Ведь еще вчера Настя звонила, хотела отдать ему. А может, это она ее принесла? Нет, бред! Говорила, что, пока не разгадает загадку, в музей книгу не сдаст. Скорее всего, кто-то донес, а теперь в музей притащил как доказательство».
Оглянувшись по сторонам, Михаил затолкал книгу в портфель, быстро схватил его и устремился на улицу, почти в тот самый момент, когда в конце коридора показалась фигура вахтера, спешившего на пост. На улице ему хотелось побежать, но это могло вызвать подозрения, и он сдержал себя. Все мысли были только об одном: как помочь Насте? Но вдруг мелькнула еще одна мысль, и он замер как вкопанный: «А с чего это вдруг портфель упал? Стоял себе и стоял… Может, сквозняком от входной двери сдуло? Да нет, ерунда, портфель слишком тяжелый. Мало того что портфель упал, книга выпала из него прямо под ноги… Хотела, чтобы я ее заметил? Господи, чего только в голову не придет…»
В тот же день он попытался дозвониться своему другу из аппарата ЦК ВКП (б). Через него можно было выйти на следователей и хоть что-то разузнать. Но друга на месте не оказалось, а секретарь сообщила, что вернется товарищ Чиргунов не раньше чем через месяц.
Дойдя до дома, Михаил заглянул в почтовый ящик в надежде найти там весточку от Насти – глупо, конечно, но вдруг она успела отправить, вдруг кого-то попросила? – но вместо этого обнаружил повестку в районное отделение НКВД. Там был указан телефон следователя, который его вызывал, и стояла дата – девять утра следующего дня. Михаил позвонил по указанному телефону, чтобы сказать: на завтра у него была запланирована важная министерская летучка.
– Летучку отменяйте, – ответил следователь. – Мы будем с вами работать весь день.
Повестка его не напугала – все мысли по-прежнему крутились вокруг Насти. Кроме книги, в которую было вложено стило, в портфеле ничего не оказалось, а значит, его владельца теперь не найдешь.
Вечером он вышел на кухню, чтобы вскипятить воды, и разговорился с дедом Егором.
– Они тебя не посодют, – сказал дед Егор, узнав о повестке. – Ты им во как нужен! – И он провел ребром ладони по горлу.
Дед подтащил две табуретки к своему столу, достал шкалик, сковырнул крышку и разлил водку в два граненых стакана:
– Давай, Михайла, на посошок. Ты думаешь, дед Егор не сидел? А как же! Сейчас, поди, каждый второй сидел… – дед задумался на минуту, – или сидит. Было, значится, так: пронюхали, что батька мой сапоги самому царю шил, да не простые – с секретом, а я с малолетства при нем ходил в подмастерьях. Когда мне лет десять было, мог уже любые сапоги скроить. Батька-то мой в Гражданскую сгинул, а я, взрослый уже, его дело не похоронил. В сапожной мастерской работал, а мастерская наша считалась ведымственая. Тьфу, черт, слово не выговорить… Короче, для кремлевских начальников работали. Вызывают меня как-то мерки снимать, сажают в закрытую машину, чтоб не видел, куда едем, а когда приехали, подводят к стене, а в ней дыра и через нее одна нога просунута. Маленькая нога, но, понятное дело, мужская, значится. Ну, я мерки-то снял, а после меня на ковер. И приказали, чтоб никому ничего не говорил, а сапоги чтоб пошил такие, как батька делал, – в них каблук вроде снаружи, как обычно, но внутри еще один спрятан. Хозяину тех сапог сразу росту прибавляет. Догадался я тогда, чья нога-то была. Сапоги пошил, но по пьяни трепанул, что, мол, вождь у нас хоть и велик по всем статьям, да вот росточком не вышел. Так на следующий день меня под микитки и в эти, как их, органы, ага… Уж пужали, пужали, да не испужали. День посидел, второй, а на третий отпустили. Потому как некому стало вождю сапоги с секретом шить, ага… Правда, говорят, он и сам в сапожном деле разбирается. Может, поэтому и смог оценить работу… И тебя, Мишка, отпустят, потому что ты им сейчас позарез нужен. Давай мы с тобой выпьем за работу, которая нас завсегда спасает.
Утром старуха Прокофьева сунула Михаилу в карман пальто бутерброд «на дорожку»:
– Эти ж изверги будут мытарить целый день без еды и не покормят. – Она прослезилась и, как всегда, перекрестила в спину.
Дежурный на проходной долго разглядывал его паспорт.
– Ждите, – сказал наконец, – за вами придут.
Минут через пятнадцать подошел штатский «с глазами по стойке “смирно„» – так называл про себя всех служащих этой конторы Михаил.
– Пройдемте, там автомобиль, – последовала короткая команда.
Ехали недолго. Михаил понял: Бутырка. Въехали за двойные ворота, дважды проверили документы. Еще одна проходная у входа в здание, потом – коридоры, решетки, металлические тяжелые двери. Их открывали перед ним и тут же с лязгом захлопывали за спиной. Следователь завел Михаила в большую комнату, освещаемую одной тусклой лампочкой, и вышел; за ним лязгнул замок. Михаил осмотрелся: стены окрашены в темно-зеленый цвет, скамьи по периметру, наглухо прикрепленные к полу, окон нет, большой глазок в двери. Он взглянул на часы – десять утра. Нащупал в кармане бутерброд, мысленно поблагодарил соседку и съел половину. Выбрал угол, который, как ему казалось, не просматривается через глазок, и лег на лавку. Подумал: почему я здесь? Настя дала показания? Нет, это исключено. Это что-то другое. Незаметно задремал. Во сне ему показалось, что он падает в пропасть. Вздрогнул, проснулся – и сразу вспомнил, где находится. Часы показывали половину второго. Кто-то открывал дверь. Зашел следователь – вежливый, коротко стриженный, в форме.
– Михаил Александрович, у меня сегодня было много работы. Время сейчас обеденное, давайте зайдем в нашу столовую. Здесь готовят совсем по-домашнему.
Идея пообедать в Бутырке показалась Михаилу «неаппетитной».
– Я, знаете ли, не голоден.
– Ну, тогда будем работать.
Они прошли в небольшую комнату с письменным столом. Возле него стоял стул, а посреди комнаты – табурет. Следователь кивнул на табурет:
– Присаживайтесь, гражданин Степанов. Что вам известно об инциденте с экскаватором на строительстве цеха для метровагонов в селе Тайнинское? Почему экскаватор провалился под землю? Кто виноват в аварии, вы знаете?
– Ну, в общем, насколько я могу судить, никто не виноват. Разве мог кто-то предположить, что под землей существует подземный ход?
– Когда вы об этом узнали, почему так жестко потребовали остановить строительство нового цеха?
– Поймите, это история нашей страны.
– Ну, допустим, история НАШЕЙ страны началась с Октябрьской революции. А все, что было до нее, это история царской России. Это не наша история.
Михаил ошарашенно посмотрел на собеседника.
– Вам что, в университете про это не говорили? Кстати, какой вы заканчивали, в каком году? А что до того делали?
Следователь сыпал вопросами, как горохом из мешка, но Михаил, сохраняя терпение, обстоятельно отвечал. И вдруг:
– Вы, Михаил Александрович, сейчас здорово удивитесь. Совершенно случайно у нас тут оказалась ваша родственница.
Сердце ухнуло вниз, в глазах потемнело. Какая родственница?
В кабинет ввели худую, высокую женщину в черном платье. Прямо с порога, не глядя на Михаила, она затараторила:
– Братик мой, Мишенька, сразу после революции пропал, искала его. Он старшой был, в матросы на Балтфлот пошел. Мы сами костромские будем, пропал братик мой…
Следователь остановил ее слезливый поток и попросил взглянуть на Михаила. Женщина осеклась, замолчала и долго всматривалась:
– Нет, гражданин следователь, это не он. Наш покрасивше, не такой носатый. И чуб у него кудрявый был, светленький, и глазки серые, а этот больно чернявый.
– Так, значит, не он, гражданка Степанова? А год рождения, имя, отчество и фамилия совпадают, так?
– Да пусть и так, но не похож.
Он снял трубку:
– Уведите!
Женщину вывели из кабинета.
– И как вы это объясните, Михаил Александрович?
– Обычное совпадение.
– Допустим. Но ваша биография полна неясностей. Матрос Михайло Степанов был полуграмотен, а вы после службы на Балтфлоте закончили бригадным методом институт.
– На то он и бригадный метод – за нас умники сдавали экзамены. Один умник за десяток студентов.
– Насколько я знаю, экзамены за десятерых на механико-математическом факультете сдавали именно вы. И вся ваша головокружительная карьера как-то не вяжется с полуграмотным прошлым матроса Степанова.
– Ну, ведь вы сами только что получили подтверждение, что Степановых Михаилов Александровичей было по меньшей мере два. И к тому, костромскому, я отношения не имею.