Облокотившись на перила, они с Михаилом смотрели, как солнце садится за рекой в поля.
– Настя, ты только глянь, дивно-то как, – прошептал Михаил. – Теперь каждый закат будет наш.
– И восход тоже, – ответила Настя, положив голову на его плечо. – Наша комната окнами на восток смотрит. Миша, а давай новоселье справим, – предложила она, – гостей позовем, соседей твоих старых и еще кого хочешь.
– Скажи, Настёна, ты ведь в Москве долго жила, почему у тебя подруг совсем нет?
Настя вздохнула:
– Знаешь, Семен говорил, с кем попало общаться нельзя – может работе помешать. Всех моих подружек от дома отвадил, а его друзья мне не нравились. Вот если бы можно было моих девчонок лагерных созвать – Татьяну, Зинаиду, Катьку… Я часто о них думаю, все жду письма. Татьяна обещала своей почтой голубиной переслать, но пока ничего. Молюсь за них и верю, что вернутся они живые. Ну, не может же быть, чтобы Татьяну Карпинскую, любимицу народную, сгноили в лагерях. Не верю!
Михаил грустно усмехнулся. Закатное солнце погружалось во тьму, напоследок зловеще вспыхивая кровавыми струйками в темных водах Москвы-реки. Он укутал потеплее в платок Настины плечи и ничего не сказал.
Все попытки Михаила навести справки о Настином отце заканчивались ничем. Нигде по документации о репрессированных и отбывающих наказание он не значился. После долгих поисков наконец выяснилось, что протоиерея Иоанна Пермского расстреляли еще до войны и что дело его вел Семен Трепцов. Врал Сема Насте, врал с первого дня.
После вести о смерти отца Настя, страдая, вспоминала свою гадкую жизнь с Семеном – унижения, побои бесконечные, и еще ей часто снились лагерные подруги. Она ждала писем от Татьяны, но приходили они очень редко. В одном из писем, полученном накануне нового, 1948 года, Таня сообщила, что Зинаида умерла от внутреннего кровотечения, надорвавшись на лесозаготовках, куда опять вернули женщин, а Катя – от гнойного аппендицита: ее побоялся оперировать местный фельдшер. Настя проплакала всю ночь, мучаясь от сострадания и стыда за то, что ее собственная жизнь теперь так безоблачна: любящий муж – министерский начальник, дом – полная чаша, нянька при сыне, шофер по первому требованию, нет отказа ни в чем, спецпайки и спецбольницы, а подруги погибли, только бы Танечка выжила…
Впереди предстоял ответственный год – Миша пойдет в школу. Приступы ярости и сквернословия у него почти прошли, он рос бойким и сообразительным парнем, с феноменальной памятью и восприимчивостью к наукам. Слета его стали готовить к школе: купили новую школьную форму с белым пикейным воротничком, клеенчатый портфель, чернильницу-непроливашку, ручку-вставочку, перышки к ней и тетрадки в косую линейку. Настя очень боялась, что дети станут дразнить сына из-за шрамов, но тот с первых дней школьного года в обиду себя не давал, хотя и приходил домой с шишками и синяками. Учился легко, уроки делал моментально и тут же убегал во двор играть с ребятами в футбол. Насте разрешили вернуться на работу в музей. Она с головой ушла в изучение истории письменности и собиралась защищать диссертацию. Все для того, чтобы постепенно, шаг за шагом, расшифровывать язык древней книги.
Расшифровка шла тяжело. Она вела дневник, куда записывала свои маленькие открытия, составляя ряды частотности употребления тех или иных знаков в книге, но по-прежнему не могла прочесть ни слова. Настю мучила совесть, что она из-за своего эгоизма, трусости и тщеславия ставит препоны полноценному научному исследованию. Но желание передать книгу в музей для продолжения работы в команде с историками и лингвистами отпало после очередного необъяснимого события. В тот день, когда она твердо решила, что не имеет больше права скрывать историческую ценность, что бессильна перед таинственным текстом, начались мелкие странности, которые переросли в большие проблемы.
Утром, перед уходом на работу, сняв с шеи стило и заложив его в корешок, пошла за бумагой, чтобы обернуть книгу. Вернувшись, обнаружила, что книга пропала со стола. В доме находилась только Серафима. Мишка, «заклятый враг» книги, был в школе. Настя спросила Серафиму, не она ли, часом, ее куда переложила, но та лишь пожала плечами. Настя обыскалась, заглядывая под стол, стулья, под конец даже под диван полезла – и там пусто. Обычно книга хранилась в сейфе, и Настя вынимала ее только тогда, когда сын уходил в школу или крепко спал. Сейф был пуст. Не веря своим глазам, чувствуя, что не может найти объяснения пропаже, она обессиленно опустилась на пол. Вдруг хлопнула входная дверь.
– Серафима! – крикнула Настя. – Ты ушла?
– Кудыть ушла? У меня котлетки жарятся, как я могу отойтить! – Серафима, обтирая о фартук мокрые руки, появилась перед глазами.
– А кто дверью хлопнул входной?
– Так это Мишаня, как ураган пронесси, котлетку цапнул. У них учительница заболела, урок отменили, вот он домой и сбегал подкрепиться. А тебе что, и слова не сказал? Вот негодник!
– Серафима! Это он книгу взял. Господи, надо бежать за ним.
– Погоди бежать, пустой уходил. Сама видела. Портфельчика даже не было.
– Мог под одеждой спрятать.
– Да как он спрячет? Ее и поднять-то тяжело. Может, к себе в комнату утащил?
Они перерыли все ящики и шкаф в Мишиной комнате. Пусто. Пока искали, в дверь позвонили. На пороге стоял участковый и крепко держал упирающегося Мишку.
– Это ваш? – грозно спросил милиционер.
– Наш, – хором ответили женщины.
– Вот, пытался перебежать улицу в неположенном месте, создал аварийную ситуацию. Если бы не это, – милиционер протянул Насте тяжелый портфель, – был бы сбит проезжающим транспортом. Водитель затормозил, говорит, сам не понимает как. Машина словно об стену ударилась, когда под колеса портфель попал. Ваш сын бросил его на дорогу – и бежать. Считайте, чудом спасся. Теперь я должен оформить протокол и провести воспитательную работу с родителями. Учить надо детей улицу переходить.
Миша стоял, не поднимая глаз. Серафима утерла набежавшие слезы, а Настя изменилась в лице. Она поблагодарила милиционера и пообещала вместе с мужем и сыном зайти в отделение милиции для беседы.
Когда за участковым захлопнулась дверь, Настя открыла портфель. В нем лежала книга. Серафима ойкнула:
– А как же это объяснить? Он же без портфеля был?
Настя крепко тряхнула за плечи Мишку и посмотрела в зареванные глаза:
– Ты украл книгу! Зачем? Что удумал на этот раз? Ты специально оставил портфель за порогом, так? Чтобы мы не заметили, как книгу уносишь?
Миша громко заревел и, заикаясь, стал оправдываться:
– Я просто ребятам хотел показать, что тут такого? Я им сказал, что книга не горит, а они не верят.
Настя сглотнула:
– Ты хотел им доказать, что она не горит? А для этого собирался еще раз ее поджечь, так?
– Так она ж не горит!
– Запомни: никогда никакие книги нельзя сжигать. Так поступали только фашисты. И не смей брать чужое. Это моя книга, МОЯ. И будь любезен с этим считаться, иначе ты – вор. А теперь ты понял, что книга тебя спасла? Если бы не она, тебя бы уже не было.
Настя ничего не рассказала мужу, но решила, что теперь точно книгу не отдаст в чужие руки. Она не могла сформулировать «по науке» какую-то внятную материалистическую теорию, но могла поспорить, что книга мстит тем, кто на нее посягает. Семен захотел отнять ее – и погиб. Мишка, задумав книгу сжечь, – сам чуть не сгорел. Если бы не бросил портфель с книгой на дорогу, угодил бы под колеса. Настя все яснее осознавала, что книга вовсе не зло, а живой организм, борющийся за свою безопасность.
Михаил-старший давно потерял интерес к разгадке тайны и намекал, что с радостью закопал бы книгу поглубже. Не нравилось ему то, что Настя вечерами погружается в ее изучение, как в омут. Сидит, склонившись над страницами, с безумными глазами. Не мог он принять и того, что из-за «чертовой книги» Мишка весь в шрамах, но Настя теперь знала наверняка: шрамы – ерунда, книга от большего зла отвратила, сын остался живым, вот что главное. Однако она согласилась, что в доме держать книгу не стоит, в этом Михаил прав. Лучше всего устроить тайник под елкой и самой на дачу почаще наведываться. Вот и будет спокойнее двум Михаилам. Кстати, надо бы съездить, пока погода стоит хорошая, соседей пригласить по грибы, а потом на пироги с яблоками.
Сестры Прокофьевы и дед Егор с радостью откликнулись на предложение. Они приехали электричкой и сразу пошли в лес, а когда вернулись, пили чай с клубничным вареньем в компании с няней Серафимой. Во время чаепития одна из Прокофьевых подмигнула Насте и заговорщически прошептала:
– Ну что, девка, заждалась свою подружку? Тут от нее опять тебе письмецо, надеется, что скоро выпустят.
Но этим надеждам не суждено было сбыться до самой смерти вождя. Зато, когда Татьяна вернулась, казалось, пол-Москвы встречает ее цветами. Ее тут же вернули и на сцену, и на экраны. Того, кто упек в лагеря, давно расстреляли по доносу, а ей за главную роль в нашумевшем фильме присвоили звание народной и выдали ордер на квартиру в сталинской высотке.
Настю и Михаила Карпинская считала самыми близкими друзьями. Приглашала их на все премьеры, а на «Бесприданницу», где Татьяна играла Ларису, и на ее Катерину в «Грозе» они ходили по многу раз.
Накануне Нового года Татьяна объявила, что после спектакля все едут к ней отмечать новоселье. И она приготовила еще один сюрприз.
– Знакомьтесь, это мой муж Котя. – Татьяна потянула за руку хорошенького юношу, который был намного моложе и смотрел на нее по-собачьи преданно. – Котечка, не отпускай их никуда! – крикнула она, ныряя в гримерку. – Нет, Настя, ты со мной, пусть мужики на улице ждут, мне надо с тобой поговорить… Ну, как он тебе? – спросила Карпинская, как только закрылась дверь.
– Кто?
– Ну, Котя же? Только не говори, что молоденький очень, это и так понятно, но ведь красавец и умница большой. А любит как, с ума сойти можно. Осуждаешь?
– Танюшка, даже в голову не пришло. Ты-то любишь? Сама-то счастлива?