к стропилу, с которого свисал маленький сверток. Я начал догадываться, к чему он клонит, и знаком велел ему спустить сверток. Он повиновался с быстротою молнии, и, когда он развернул кусок тапы, в нем, к немалому моему удивлению, оказались те самые сандалии, которые я давно почитал уничтоженными.
Желание его было мне ясно, и я благородно передал в его собственность эту рваную и к тому же проплесневевшую пару матросской обуви, хотя для чего она ему понадобилась, я понятия не имел.
В тот же вечер престарелый воин явился предо мною во всем великолепии — он торжественными шагами приближался к дому, знаменитые серьги торчали у него в ушах, в руке было копье, а вокруг шеи, связанные полоской коры, висели в виде самых роскошных украшений мои злосчастные сандалии, плавно покачиваясь из стороны в сторону на его мужественной груди. С тех пор эти изящные брезентовые подвески стали у старого щеголя Мархейо неотъемлемой деталью парадного костюма.
Но вернемся к делам более важным. Хотя обитатели долины вели жизнь, не отягощенную трудами и заботами, у них все же были кое-какие занятия, которые скорее можно почесть забавой, чем работой, но без которых, однако, была бы невозможна эта их чудесная жизнь. Среди таких занятий главным было изготовление местной «ткани» — тапы, в разных видах хорошо известной по всей Полинезии. Этот предмет обихода островитян, весьма удобный, а иногда и красивый, делается, как все слыхали, из коры определенных деревьев. Но, насколько могу судить, способ ее изготовления нигде не был описан, и потому я изложу здесь все, что знаю об этом.
При изготовлении красивой белой тапы, служащей обыкновенно одеждой для жителей Маркизских островов, начинают с того, что собирают молодые побеги так называемого «бумажного» дерева. Наружная зеленая кора с них удаляется, под ней остается тонкий слой волокнистого вещества, плотно прилегающий к древесине, от которой его тщательно отделяют. Когда этого вещества наберется довольно, его заворачивают в большие листья, которые заменяют островитянам оберточную бумагу, и сверху раза два перехватывают веревочкой. Готовый пакет затем кладут на дно ручья, придавив тяжелым камнем, чтобы не унесло водой. Там он лежит дня два или три, после чего его вынимают, оставляют на короткое время на воздухе, а потом тщательно разглядывают содержимое: все ли куски готовы к дальнейшим операциям. Если нужно, кладут мокнуть снова и снова, пока не будет достигнут желаемый результат.
Когда появляются первые признаки загнивания, — волокнистое вещество считается созревшим для дальнейшей обработки. Волокна его размякли, потеряли упругость, с ними можно делать что угодно. Теперь его укладывают слой за слоем на какой-нибудь ровной поверхности — обычно на поваленном стволе кокосовой пальмы — и при этом каждый раз, уложив новый слой, легонько бьют деревянной колотушкой. Колотушки делаются из твердого тяжелого дерева, похожего на черное, в длину имеют дюймов двенадцать и около двух в толщину и снабжены округлой ручкой; они весьма напоминают наши четырехсторонние ремни для правки бритв. Плоскости этого орудия снабжены небольшими бороздками, на каждой стороне — разной глубины. Они-то и придают готовому изделию приятный рубчатый вид. Постепенно слои сбиваются в однородную массу, ее опрыскивают водой и продолжают понемногу колотить, как делают у нас золотобои, и расплющивают до любой потребной толщины. Таким образом производится материя разной прочности и плотности на все случаи и нужды.
По окончании описанной процедуры вновь выделанная тапа расстилается на траве для просушки и под действием воздуха и солнца скоро становится ослепительно белой. В некоторых случаях на первоначальных стадиях обработки волокнистую массу пропитывают соками разных растений, отчего она приобретает ровный устойчивый цвет. Встречается тапа темно-коричневая и ярко-желтая, но народ Тайпи с его простыми вкусами всему предпочитает природный оттенок.
Знаменитая супруга короля Камеамеа[31], прославленного покорителя Сандвичевых островов, некогда гордилась своим искусством окрашивать тапу в контрастные цвета, и притом определенным узором. На склоне лет, в наши обуянные новшествами времена, она считалась дамой старомодной за то, что до конца дней предпочитала традиционную одежду своего народа мишуре европейских ситцев. Но на Маркизских островах секрет набивки тапы неизвестен.
Гуляя в долине, я часто слышал стук колотушки — удары твердого тяжелого дерева производили ясный мелодичный звон, разносившийся на большие расстояния. Когда по соседству друг с другом работали сразу несколько таких орудий, издалека это звучало как прелестная музыка.
XX
Невозможно представить себе ничего более однообразного и размеренного, чем жизнь в долине Тайпи; один за другим мирной чередой следуют светлые дни безмятежного, непринужденного довольства. День для этих простых душ все равно что целая жизнь. Поэтому я сейчас, насколько сумею, коротко опишу один день в долине.
Начнем с утра. Вставали мы не рано — солнце уже метало золотые стрелы своих лучей над Хаппарским хребтом, когда я откидывал покрывало из тапы и, подпоясав мою длинную тунику, выходил из дому вместе с Файавэй, Кори-Кори и остальными обитателями нашего жилища, направляя шаги свои к берегу речки. Здесь собирались те, кто жили в нашем конце долины; и мы все вместе купались. Свежий утренний воздух и прохлада речных струй вливали бодрость и в душу, и в тело, и через полчаса мы пускались в обратный путь. По дороге Тайнор и Мархейо собирали сухие палки на растопку, молодые люди взимали дань с кокосовых пальм, под которыми мы проходили, Кори-Кори дурачился, развлекая меня, а мы с Файавэй, иногда под ручку, а иногда держась за руки, шли не спеша, в мире со всей вселенной и в полном согласии друг с другом.
Скоро поспевал завтрак. Островитяне довольно воздержанны за утренней трапезой, приберегая основные силы своего аппетита на потом. Я, например, при содействии моего верного телохранителя, который в этих случаях, как я описывал выше, неизменно служил мне вместо ложки, отведывал немного пои-пои с одного из деревянных блюд Тайнор, специально для меня предназначенного, где в обычную кашу была подмешана белая молочная мякоть спелого кокоса. Долька поджаренного хлебного плода, лепешка эймара или порция коку, два-три банана или яблоко моми, плод аннуи или еще какой-нибудь приятный на вкус и питательный фрукт служили день ото дня для придания разнообразия этой трапезе, которую под конец еще запивали жидким соком двух-трех молодых кокосовых орехов.
Во время еды обитатели дома Мархейо возлежали, на манер изнеженных римлян, на циновках домашнего дивана и вели между собой для лучшего пищеварения приятную беседу.
После завтрака зажигались трубки, и среди них моя, подарок благородного Мехеви. Островитяне, которые делали подряд не больше двух-трех затяжек и передавали свои трубки по кругу, очень удивлялись тому, как я выкуриваю в один присест несколько трубок. Когда пущенные вкруговую трубки подымали целую завесу дыма, домочадцы Мархейо начинали понемногу расходиться «из-за стола». Мархейо отправлялся к своей хижинке, которую он без конца строил и перестраивал. Тайнор принималась наводить порядок в запасах тапы или садилась плести своими быстрыми пальцами тростниковые циновки. Девушки умащивали себя ароматными маслами, укладывали волосы во всевозможные прически или перебирали свои уборы, красуясь друг перед дружкой драгоценностями из кабаньего клыка или кашалотова зуба. Юноши и молодые воины извлекали копья, весла, украшения для челноков, боевые дубинки и раковины, в которые трубят во время битвы, и покрывали их хитроумной резьбой с помощью острых обломков кремня или увешивали, в особенности раковины, длинными кистями из коры и человеческих волос. Иные, поев, тут же снова растягивались на циновках и предавались занятию, прерванному наступлением дня, и сон их был так крепок, словно они неделю перед тем не смыкали глаз. Другие углублялись в рощи, чтобы собрать плодов, а также волокнистой коры и листьев, которые шли на сотни разных нужд и были всегда полезны. Кое-кто из девушек уходил в лес за цветами или на речку с горкой тыквенных мисочек и кокосовых скорлуп, чтобы полировать их в воде, натирая гладким камнем. Право же, эти простые души не затруднялись вопросом, на что потратить время, и нелегко было бы перечислить все их занятия, вернее — развлечения.
Я проводил утро по-разному. Иногда бродил от дома к дому, повсюду неизменно встречая самый сердечный прием; или гулял в тенистых рощах вместе с Кори-Кори и Файавэй, в сопровождении шумного пестрого сборища молодых бездельников. Порою мне было лень разгуливать, и я, приняв одно из многочисленных приглашений, отовсюду мною получаемых, подолгу валялся на циновках в каком-нибудь гостеприимном соседнем доме, либо с удовольствием наблюдая за тем, что делают его обитатели, либо принимая участие в их делах. В этом последнем случаи восторгу туземцев не было границ, и всегда не было отбоя от жаждущих преподать мне секреты соответствующего ремесла. Так я стал неплохо управляться с изготовлением тапы — научился не хуже прочих плести соломенные веревки, — а однажды лезвием своего ножа нарезал на рукояти копья такие красивые узоры, что Карнуну, владелец этого копья, по сю пору хранит его как редкостный образец высокого искусства — я в этом ни на минуту не сомневаюсь.
Ближе к полудню разбредшиеся по долине домочадцы Мархейо начинали возвращаться, а когда полдень и в самом деле вступал в свои права, все звуки в долине умолкали; повсюду воцарялся глубокий сон. Эта сладостная сиеста соблюдалась неукоснительно всеми — кроме разве старого Мархейо, который отличался настолько большими чудачествами, что вообще знать не желал никаких правил, а просто спал, ел или ковырялся в своей хижинке когда ему бог на душу положит, совершенно не сообразуясь с требованиями времени и места. Его можно было застать спящим на солнцепеке в полдень или купающимся в самую полночь. Раз как-то я заметил его в восьмидесяти футах над землей — он забрался на верхушку кокосовой пальмы и там сидел и курил. И нередко можно было видеть, как он стоит по пояс в воде и выщипывает редкие волосы своей бороды, пользуясь, как пинцетом,