В «Тайпи» романтически утопическое представление об идеальной демократии и свободном, естественном существовании человека органически связано с резкой, публицистической по форме, критикой буржуазной цивилизации. Действие повести происходит на одном из Маркизских островов — Нукухива. Юго-восточная часть этих островов была открыта испанским мореплавателем Альваро де Нейра Менданья в 1595 г. В 1774 г. Джеймс Кук нанес на карту еще один остров. В 1804 г. Маркизы посещал Иван Федорович Крузенштерн, ряд архипелагов в Океании исследовал и Отто Евстафьевич Коцебу, участник экспедиции Крузенштерна. Мелвилл хорошо знал «Журнал плавания по Тихому океану» (1815) офицера военно-морского флота США Дэвида Портера, книгу «Плавание в Южных морях» (1831) американского миссионера Чарлза Стюарта, книгу «Полинезийские исследования» (1831) английского миссионера Уильяма Эллиса. Писатель и ссылается на эти книги в «Тайпи» и полемизирует с ними, выдвигая собственное видение трагических судеб Маркизских островов и населяющих их племен. Он был свидетелем того, как в 1842 г. эскадра вице-адмирала Абеля дю Пти-Туара устанавливала протекторат Франции над архипелагом. И в «Тайпи» приводятся бесчисленные примеры «цивилизованного варварства» белых, «вопиющего нарушения человеческих прав». Там, где появлялся «триумвират» миссионера, солдата и торговца, творились грабежи и убийства, и на одних Маркизах за первую половину XIX в. население сократилось с тридцати тысяч до двух тысяч трехсот человек. Население многолюдных и цветущих некогда Гавайских островов было обречено на болезни, голод, вымирание. «Дьявольское искусство, с каким мы изобретаем все новые орудия убийства, беспощадность, с какой мы ведем свои нескончаемые войны, беды и разорения, какие они повсеместно несут за собой, — всего этого вполне довольно, чтобы белый цивилизованный человек предстал самым кровожадным на земле существом». Писатель обладал мужеством открыто и резко разоблачать перед всем миром преступную бесчеловечность колонизаторской политики. Он прекрасно понимал, что «христианство в любом разоблачении любого преступления церковников склонно усматривать враждебность себе и отсутствие религиозного чувства», но не устрашился сказать правду о миссионерах и миссионерстве. И, разумеется, навлек на себя гнев и поношения религиозных журналов, незамедлительно прореагировавших на появление «Тайпи» и пытавшихся дискредитировать писателя упреками в «недостоверности» его книги. «Тайпи» была спором с робинзонадой: не мир и добро несет цивилизованный белый человек дикарям, но «болезни, пороки и смерть», и Нукухива — этот Сад Эдема — обречена на гибель.
Картина земного рая, поэтически живописно запечатленная писателем, отмечена пафосом познания неведомого мира, открытия нового. Достоверность и научная точность описаний жизни полинезийского племени сочетается у Мелвилла с увлекательностью повествования, фактографичность — с вольным полетом воображения, публицистические интонации, сатирические нотки — с лиризмом. Писателя восхищает физическое совершенство тайпийцев, «мощь и красота их обнаженных тел», европейский склад их лиц, их классически правильный профиль. Восхищает их справедливость, правда, равенство, единство интересов, согласие, дружелюбие, простота нравов, полная свобода и непринужденность. Это мир, в котором царит неизменное веселье, в котором не существует изнурительного труда, забот, печалей, обид, огорчений, нет ничего похожего на сплин, ипохондрию, мировую скорбь. Картина эта нужна писателю не сама по себе, но для контрастного противопоставления современной цивилизации. Писатель верно отражал начавшийся на Маркизах распад родоплеменного и утверждение сословно-кастового строя. От него не укрылись теневые стороны жизни тайпийцев — межплеменная вражда и войны, принесение в жертву богам людей другого племени. Для рассказчика повести райская жизнь среди каннибалов становится в конце концов невыносимой. Да и сам Мелвилл не смог бы жить так. Отречься от разума он не мог, как не мог и «раствориться в природе». Возврат в прошлое невозможен. Идиллии приходит конец.
После «Тайпи» и «Ому» (1847) — ярких, увлекательных приключенческих книг — писатель включает в роман «Марди» (1849), разгромленный критиками, наряду с романтическим повествованием о Полинезии обширные сатирические и философские части, порожденные его размышлениями о революциях 1848 г. Но следующие романы — «Редберн» (1849) — о первом плавании в Ливерпуль, о разочаровании и отчаянии молодого человека при соприкосновении с жизнью — и «Белый бушлат» (1850) — о бесчеловечных нравах, царящих в военном флоте, — укрепили всеобщее признание писателя. Более того, выход «Белого бушлата» стал побудительным мотивом для требований общественности (преимущественно аболиционистов) об отмене телесных наказаний в военном флоте, и американский сенат в год выхода книги принял такой закон. Вера в американскую демократию соседствовала у Мелвилла с усиливающимся сомнением в ней, — горе и лишения простых людей хорошо были известны ему. «Кто проложил бездонную пропасть между американским капитаном и американским матросом?» Вопрос этот встает со страниц «Белого бушлата», и здесь же констатируется: «как писаные, так и неписаные законы американского флота в той же мере не предусматривают гарантии личных прав массы матросов, что и Свод законов деспотической Российской империи».
Постепенно между Мелвиллом и его читающей публикой пролегла трещина, со временем ставшая разделившей их пропастью. Признание, сделанное в письме к Готорну: «То, о чем я расположен писать больше всего, — под запретом: его не продать. А вместе с тем писать иначе я не могу», — приоткрывает завесу над драмой, пережитой писателем на вершине его славы. От Мелвилла ждали лишь приключенческих историй, над ним тяготел диктат издателей и неразвитых читательских вкусов. Глубочайшее интеллектуальное осмысление мира писателем оставалось недоступным его современникам. Вопреки всему с наивысшей полнотой и свободой он выразил себя в «Моби Дике». Единственным, кто постиг этот роман, был Готорн. И даже Эрнест Хемингуэй, высоко оценивая в «Зеленых холмах Африки» (1935) точность знания Мелвиллом «вещей всамделишных, настоящих вещей, например, китов»; принимал философичность писателя за «риторику», хотя и верно полемизировал с теми его поклонниками, которые вычитывали из его произведений совсем не то, что в них было: «Такие почитатели вкладывают в его книгу мистичность, которой там нет». Риторика Мелвилла для нас не менее важна, чем, скажем, философия истории в «Войне и мире» Льва Толстого. И хотя сдержанный и лаконичный Хемингуэй исключал ее начисто из своей основанной на подтексте и «принципе айсберга» прозы, все же без «Моби Дика» не был бы возможен «Старик и море». И для Уильяма Фолкнера, постоянно перечитывавшего «Моби Дика», «одну из лучших книг, когда-либо написанных» (как отзывался его брат Марри Фолкнер), близки были «мощь и стремительный натиск Мелвилла».
Рассказ о сражении одержимого капитана «Пекода» Ахава с воинственным гигантским Белым Китом — не только сага о «величии и достоинстве китобойного промысла», о борьбе человека со стихиями природы, — это и символическое осмысление исторических судеб Америки и всего человечества. «Белый Кит плыл у него перед глазами, как бредовое воплощение всякого зла, какое снедает порой душу глубоко чувствующего человека, покуда не оставит его с половиной сердца… Все, что туманит разум и мучит, что подымает со дна муть вещей, все зловредные истины, все, что рвет жилы и сушит мозг, вся подспудная чертовщина жизни и мысли, — все зло в представлении безумного Ахава стало видимым и доступным для мести в облике Моби Дика. На белый горб кита обрушил он всю ярость, всю ненависть, испытываемую родом человеческим со времен Адама; и бил в него раскаленным ядром своего сердца, словно грудь его была боевой мортирой». В финале романа линь гарпуна обвился вокруг шеи Ахава и увлек его вслед за китом в пучину. Краснокожая рука индейца, над головой которого сомкнулись воды, еще прочнее прибивает флаг к стеньге, и ястреб, эта «птица небесная, с архангельским криком», вырвавшимся из ее царственного клюва, — все они, как и «Пекод», до последней его щепки скрываются в морской бездне, «и вот уже бесконечный саван моря снова колыхался кругом, как и пять тысяч лет назад».
Роман «Пьер, или Двусмысленности» (1852), посвященный мучительной запутанности человеческих отношений, затронувший запретную тему инцеста, оцененный критикой как «безнравственный», шокировал американскую критику, однако проложил путь, по которому пойдут Генри Джеймс, Дэвид Герберт Лоренс, Вирджиния Вулф. Роман «Израиль Поттер» (1855) — история солдата американской революции, на долю которого выпали все муки и несчастья, в то время как «герой» Пол Джонс извлек из нее для себя все возможные выгоды, — остался почти незамеченным. Писатель переключается на рассказы, повести, публикует четыре сборника стихов. Но время славы его прошло. Отныне и до конца дней ему суждены болезни, нужда, утрата близких — матери, братьев и сестер, сывовей — Малькольма в восемнадцать лет, Станвикса в тридцать пять. В 1866–1885 г. писатель живет на скудный заработок, служа инспектором почтовой таможни в Нью-Йорке.
Творческий путь Мелвилл достойно завершил повестью «Билли Бадд, фор-марсовый матрос». Нет, автор не пришел к примирению с действительностью, к полной покорности судьбе, хотя для него оставался трагически неразрешимый конфликт личности и мира, а мироустройство — несовершенным, негуманным, гибельным для человека. Писатель поднялся в повести до шекспировских высот трагизма. Основные темы и символические образы творчества Мелвилла предстают в ней в итоговом воплощении и решении. Разнородные жанровые начала, синтезированные в повести: историческое повествование, сцены корабельной жизни, морально-психологические и философско-исторические экскурсы-размышления — слиты благодаря единой, всеведущей авторской точке зрения (как в «Моби Дике») в неразделимый сплав, окрашенный трагической иронией и сарказмом, нежным лиризмом и горьким потрясающим драматизмом.