Нас поразил вид этих людей: и мужчины, и женщины казались гораздо здоровее, чем островитяне, жившие в бухтах. Девушки были застенчивее и скромнее, аккуратнее одеты и значительно и красивее, чем жительницы побережья. «Как жаль, – подумал я, – что таким очаровательным созданиям приходится прозябать в глухой долине…»
Вечер мы провели в доме Рарту, гостеприимного старого вождя. Дом стоял на берегу озера, и за ужином мы смотрели сквозь листву на освещенную звездами водную гладь.
Следующий день мы посвятили прогулкам и познакомились с маленькой счастливой общиной, свободной от тех зол, от которых страдало остальное население острова.
Кроме того, люди здесь были больше заняты. В нескольких домах производили таппу. Европейский ситец встречался редко, да и других иностранных изделий было мало.
Жители Тамаи были христианами, но так как находились далеко от духовных властей, то бремя религии не слишком ощущалось. Нам рассказывали, что в их долине еще бывают тайные языческие игры и танцы.
Надежда увидеть старинный таитянский танец хевар была одной из причин прийти сюда. Поэтому, обнаружив, что Рарту не слишком строг в религиозных взглядах, мы сообщили ему о нашем желании. Сначала он колебался и, пожимая плечами, заявлял, что это невозможно – попытка связана со слишком большим риском и может доставить неприятности ее участникам. Но, отклонив все доводы, мы убедили его в осуществимости нашей затеи, и хевар, настоящий языческий праздник, был назначен на тот же вечер.
Видимо, в Тамаи имелись доносчики, а потому приготовления к танцам сохранялись в большой тайне.
Часа за два до полуночи Рарту вошел в хижину и, накинув на нас плащи из таппы, велел следовать за собой на некотором расстоянии и до выхода из деревни скрывать лица. Захваченные таинственностью, мы повиновались.
Сделав большой крюк, мы вышли к дальнему берегу озера. Там раскинулась широкая, влажная от росы поляна, освещенная полной луной и поросшая папоротником. Поляна подступала к самой воде. Напротив виднелись деревенские дома.
На краю поляны близ деревьев на сотни футов тянулся разрушенный каменный помост, где когда-то стоял храм Оро. Теперь там не было ничего, кроме грубой хижины, построенной на нижней террасе. Ею, овидимо, пользовались в качестве «таппа херри» – помещения для изготовления таппы.
Сквозь бамбуковую стену проникал свет, отбрасывавший на землю длинные тени. Слышались голоса. Мы поднялись к хижине и, заглянув внутрь, увидели танцовщиц, готовившихся к выступлению. Там было около двадцати девушек; их охраняли уродливые старухи. Доктор предложил выпроводить последних, но Рарту сказал, что ничего не выйдет, и пришлось смириться с их присутствием.
Мы настаивали, чтобы нам открыли дверь, которая была заперта. Но после громкого спора с одной из находившихся внутри старух Рарту забеспокоился и посоветовал прекратить шум, иначе все будет испорчено. Затем он предложил нам отойти подальше, так как девушки, по его словам, не хотели, чтобы их узнали. Более того, он взял с нас обещание не двигаться с места, пока хевар не закончится и танцовщицы не удалятся.
Мы с нетерпением ждали. Наконец они появились. На них были короткие туники из белой таппы, а в волосах – гирлянды цветов. Одновременно вышли и старухи, остановившиеся возле самого дома.
Девушки сделали несколько шагов вперед. Через мгновение две из них, самые высокие, уже стояли рядом посреди круга, который остальные образовали, взявшись за руки. Все это было проделано в полной тишине.
Девушки сплели руки над головой и, восклицая «Ахлу! Ахлу!», стали ритмично двигать ими из стороны в сторону.
Хоровод начал медленно кружиться; танцовщицы шли, слегка опустив руки. Постепенно движения ускорялись, и наконец девушки понеслись вихрем; их грудь тяжело вздымалась, волосы рассыпались, цветы падали, а глаза сверкали, образуя сплошное кольцо света…
Девушки внутри хоровода не переставая сходились и расходились. Изогнувшись в одну сторону, так что их длинные волосы развевались, они скользили туда и сюда и, выбросив вперед руки с вытянутыми пальцами, кружились на одной ноге в лунном свете.
– Ахлу! Ахлу! – воскликнули девушки и, приблизившись друг к другу в центре круга, еще раз подняли руки над головой – и застыли.
– Ахлу! Ахлу!
Хоровод рассыпался, и девушки, с трудом переводя дыхание, остановились. Несколько мгновений они тяжело и часто дышали, а затем, когда яркий румянец начал сходить с их лиц, медленно отступили, расширяя круг.
Две главные танцовщицы ритмично двигали руками, а остальные неподвижно стояли в отдалении, напоминая в тихом свете луны сказочных волшебниц. Но вот, затянув странную песню, они начали мягко покачиваться, постепенно ускоряя движения; наконец, с трепещущей грудью и горящими щеками, они на несколько мгновений страстно, самозабвенно отдались танцу, забыв обо всем. Вскоре ритм снова замедлился и стал томным, как раньше, и девушки замерли; затем, сверкая глазами, они вихрем бросились вперед друг к другу в объятия.
Таков лори-лори, как его, кажется, называют, – танец девушек из Тамаи.
Нам стоило больших усилий сдерживать доктора, чтобы он не кинулся вперед и не схватил какую-нибудь из танцовщиц.
Рарту чуть ли не силой увел нас к пироге, оставленной на берегу озера. Мы неохотно уселись в нее и поплыли в деревню. Добрались мы до нее довольно быстро и до восхода солнца хорошо выспались.
На следующий день доктор бродил по деревне, стараясь отыскать вчерашних танцовщиц. Он рассчитывал, что они поздно встанут и так их можно будет узнать.
Но он жестоко ошибся, так как, когда он совершил вылазку, вся деревня спала и ее жители проснулись часом позже.
Однако в течение дня он встретил нескольких девушек, которых сразу обвинил в том, что они принимали участие в хеваре. Рядом стояли какие-то парни (вероятно, пришедшие из Афрехиту навестить родителей), и девушки смутились, но очень ловко опровергли выдвинутое против них обвинение.
Обычно кроткие, женщины Тамаи тем не менее не лишены, хотя и в очень слабой степени, того забавного свойства, называющегося «перчинка». Когда доктор слишком настойчиво приставал к одной из девушек, она мгновенно повернулась к нему и, влепив пощечину, предложила убираться.
В Тамаи жил очень уродливый старик, который в грубой мантии из таппы ходил по деревне, пританцовывая, распевая и кривляясь. Он сопровождал нас повсюду, куда бы мы ни шли, и, когда вблизи никого не было, хватал за одежду, таинственными знаками предлагая куда-то пойти с ним и что-то посмотреть.
Мы с доктором напрасно пытались отвязаться от него. Дело дошло до того, что мы пинали его и били; он кричал как одержимый, но не уходил и все время бегал за нами. В конце концов мы стали умолять туземцев избавить нас от него, но те только смеялись. Пришлось нам смириться с этой бедой.
На четвертый день нашего пребывания в Тамаи, возвращаясь вечером домой после того, как побывали в гостях у нескольких жителей деревни, мы наткнулись на нашего приятеля, который, как всегда, что-то бормотал и размахивал руками. Доктор, выругавшись, поспешил вперед, но я, поддавшись какому-то порыву, не уклонился от встречи, решив выяснить, чего этот безумец хочет от нас. Увидев, что я остановился, старик подкрался ко мне вплотную, взглянул в лицо, а затем отошел, знаками приглашая следовать за ним; я так и поступил.
Через несколько минут деревня осталась позади; идя за своим проводником, я очутился у подножия возвышенности, с которой открывался вид на долину. Там мой проводник подождал, пока я не поравнялся с ним, а затем мы молча поднялись на холм.
Вскоре мы приблизились к бедной хижине, едва различимой в тени деревьев. Открыв грубую раздвижную дверь, скрепленную гибкими ветками, старик сделал мне знак войти. Внутри была кромешная тьма, и я дал ему понять, что он должен зажечь огонь и войти первым. Ничего не ответив, он исчез; я услышал, как он пробирался на ощупь, а затем раздался звук трения двух палочек, и вскоре мелькнула искра. Зажегся туземный светильник, и я нагнулся и шагнул в хижину.
Это была убогая лачуга. На земляном полу валялись четыре старые циновки, скорлупа кокосовых орехов и тыквенные сосуды; сквозь щели в крыше были видны звезды, в нескольких местах тростник провалился.
Я сказал старику, чтобы он немедленно занялся тем, что собирался делать, или достал то, что хотел показать. Испуганно оглянувшись, как бы опасаясь какой-то неожиданности, он начал перебирать хлам, лежавший в углу. Наконец он схватил выкрашенный в черный цвет тыквенный сосуд с обломанным горлышком; с одной стороны в нем была большая дыра. Очевидно, в сосуд что-то запихали; старик извлек старые заплесневелые матросские штаны и, старательно встряхивая их, осведомился, сколько табаку я за них дам.
Ничего не ответив, я поспешил прочь; старик, громко крича, гнался за мной, пока я бежал в деревню. Там я ускользнул и отправился домой.
Напрасно на следующее утро мой товарищ упрашивал меня рассказать ему о ночных похождениях; я хранил молчание, решив никогда не признаваться в таком приключении.
Впрочем, этот случай сослужил мне хорошую службу; до самого конца нашего пребывания в Тамаи старик больше не тревожил меня, но все время преследовал доктора, тщетно молившего Небеса об избавлении от него.
– Отчего бы, доктор, – воскликнул я через несколько дней, когда мы как-то утром валялись на циновках в хижине нашего хозяина, покуривая тростниковые трубки, – нам не поселиться здесь? Тамаи – прекрасное место!
– Неплохая мысль, Поль! Вы думаете, они разрешат нам остаться?
– Ну, конечно; они будут счастливы получить сограждане двух «кархоури».
– Вы правы, дружище! Я повешу вывеску из бананового листа: «Врач из Лондона. Читаю лекции о полинезийских древностях. Обучаю английскому языку за пять уроков. Устанавливаю станки для производства таппы. Разбиваю парк посреди деревни. Учреждаю празднества в честь капитана Кука!»