– Кто та девушка? Темноволосая, в синем платье?
– А, это Челиса.
– Кто она такая?
– Ее отец бывший каесан, потом выбился в книжники.
– Как это? Разве так бывает? – спросила Бьёке и покосилась на Мэтла.
– Почему нет? – пожал плечами Лайпс. – Книжники – это ведь не народ. Это те, кто пробился. Отец Челисы очень богатый и купил себе права книжников.
– Бывают богатые не книжники? – приподняла брови Бьёке.
– Ну, встречаются. Ее отец водил торговые караваны через степи, вот и разбогател.
– То есть ему можно было покидать Рилу?
– Ну, кто-то же должен водить караваны. Да и кто бы говорил! – Лайпс обнял одной рукой Тайрин, другой Ауту. – Будто вы не нарушаете закон каждый вечер…
Аута засмеялась.
– Но все же, – не унималась Бьёке, – как каесан стал книжником?
– Заработал много денег, открыл лавочку, потом еще одну, и еще одну… «Самые нужные товары», вы их знаете.
– А-а-а, – откликнулись они почти хором. – Да, конечно, знаем!
– Ну вот, это лавки ее отца. А от богатства до получения прав книжников один шаг. И женился он уже на дочери книжника Сваку.
Бьёке фыркнула. А Тайрин с тревогой смотрела на Лайпса.
– Откуда ты все это знаешь?
– Не помню, наверное, отец рассказывал.
Она протянула руку к его лицу, хотела дотронуться до разбитой скулы, но Лайпс перехватил ее руку. Она спросила шепотом:
– Очень больно?
Лайпс промолчал, но почти коснулся губами кончиков ее пальцев.
Все остальные сделали вид, что ничего не заметили. У Тайрин кружилась голова. «Он будет тем, кто поцелует меня впервые», – поняла в эту секунду Тайрин. Поняла так отчетливо, будто это уже случилось.
Челиса и драка с тем тощим не шли у Тайрин из головы. Что же такого он сказал, если Лайпс бросился с кулаками на своего приятеля? Может – что бродить по городу в компании побежденных унизительно? Или что Лайпс мог бы влюбиться в кого-то получше? Тайрин не знала ответа, и ни Тинбо, ни Лайпс не хотели об этом говорить.
– Забудь, – сказал Лайпс, – это наше дело.
– Да какая разница, Тари? – сказал Тинбо. – Главное, Лайпс дал им отпор, да?
«Да», – думала Тайрин, но мучилась оттого, что Лайпс продолжает общаться с Челисой и ее друзьями, будто ничего не произошло. Несколько раз после драки они встречались на улицах, парни обменивались рукопожатиями, как добрые приятели, и расходились, но еще долго Тайрин жег взгляд серо-голубых глаз Челисы. Изучающий и насмешливый.
Бывали дни, когда она чувствовала себя до краев наполненной любовью и силой, и тогда казалось, что никакая красавица Челиса ей нипочем, но иногда тоска закрадывалась в сердце и зудела там осой. Особенно если Лайпс вдруг скажет:
– Неплохой спектакль вчера смотрели, да, Саро?
И они с Саро и Микасом начнут обсуждать спектакль, не замечая хмурых взглядов тех, кто идет рядом и кто никогда не сможет поддержать этот разговор, ведь для побежденных народов вход в театр закрыт. В эти минуты Тайрин чувствовала себя так же, как под взглядом Кинату, когда только-только училась перерисовывать картинки.
Осенью Эйла вышла замуж за Хетла, и они поселились в их доме, потому что Хетл был беден, чтобы купить свой дом, а у его родителей места было еще меньше, чем у Литтэров. Бабушка стала спать на кухне, а Элту – с Тайрин и Тинбо. Тайрин радовалась, что их с Тинбо оставили вместе в детской.
Хетл рассказывал по вечерам страшные хэл-марские сказки про меревишу, драфей и женщину с тремя петухами вместо головы. Отцу это не нравилось, но Тайрин не могла насытиться и просила еще. Ее завораживали жуткие истории, будто только поднявшиеся из глубин хэл-марских болот. Она видела, как Эйла счастлива, что наконец-то стала его женой, и чувствовала, будто что-то в ее собственной жизни идет не так, где-то она свернула не на ту дорогу. Огонек из их подвала унесли в дом Миттеров, и ей казалось, что все дело в этом. Она потерялась во тьме без него.
Тайрин подсела к бабушке, взяла ее за руку, погладила по внутренней стороне ладони.
– Тайрин?
– Это я, бабушка, я.
Бабушка совсем перестала видеть, все чаще уходила куда-то в глубь своих воспоминаний, и с каждым днем все труднее было ее дозваться, вернуть оттуда. Но Тайрин нужен был совет. Очень нужен!
– Бабушка…
– Это ты, Тайрин?
– Да, это Тайрин, твоя внучка. Бабушка, расскажи, как ты встретила Тинбо? Как ты поняла, что любишь его?
Бабушка молчала долго, и Тайрин подумала, что она опять уплыла в свою призрачную страну. Она уже отпустила ее руку, но тут бабушка заговорила.
– Мне было тогда лет четырнадцать или пятнадцать, а Тинбо, он взрослый совсем мужчина, он на десять лет меня старше. Красивый. Я его до этого не знала, мы из разных деревень, а познакомились в Риле, уже после поражения. Я с Эйлой дружила, так вот, Эйла жила с ним раньше в одной деревне, только она маленькая совсем была, когда нас сюда привезли, ну, как и я. Вот она-то нас и познакомила, то есть так было: мы с ней по улице шли, а навстречу нам мужчина, и вдруг хватает он Эйлу за руку и говорит: ты же Эйла, Эйла Гаррэт, сестра Этьена! Эйла сначала очень испугалась, она уже Тинбо и не помнила, да и разве узнать его? Он такой взрослый стал… Он и говорит: я же друг твоего брата, а он-то думает, вы все погибли. Тут уж Эйла завизжала и на шею ему бросилась, потому что они как раз брата своего считали погибшим. Сколько слез там было пролито! Мы сразу Тинбо повели к Эйле домой, оказалось, что они с ее братом спаслись, потому что были высоко на пастбище, когда в их деревню солдаты пришли, и с тех пор вместе по стране скитаются. С мамой Эйлы чуть удар не случился, так она плакала. Тинбо пообещал, что скоро приведет им их Этьена, и ушел. Вскорости нас из Рилы отправили в каесанские степи. Мы должны были там землю пахать, чтобы можно было хлеб сеять. А как ее пахать? Лошадей нет, плуга нет… Дали лопаты – копайте. Много наших там умерло, мама вот моя тоже надорвалась, очень уж тяжело. Детей берегли, конечно. Спали прямо в поле, холод ли, дождь, солнце – все равно. Года четыре мы там прожили, прежде чем первый урожай смогли собрать, тогда нас в Рилу вернули, а туда новую партию работников отправили. Мне повезло, я вернулась, а мама моя там осталась…
Бабушка опять замолчала, но Тайрин не дала ей улизнуть.
– Бабушка, а Тинбо? Ты сразу поняла, что он твоя судьба? Сразу, как увидела?
– Да кто же сразу поймет? Я и не видела его четыре года. Ничего не видела, кроме этой проклятой степи. Но я его помнила. Он красивый такой и сразу мне понравился. А когда нас в Рилу вернули, тут он опять появился. Я уже поняла тогда, что он не простой человек: хофолар, а может туда-сюда спокойно из Рилы ходить; он и одет был как книжник, и разговаривал тоже… Сказал, что это ему так надо – притворяться. Я у Эйлы жила, они меня к себе забрали, как мама умерла, у меня же никого не было больше. Тинбо горевал очень, говорил, что он Этьена приводил, а нас никого не нашел, как сквозь землю мы провалились. А теперь Этьен сбежал из Рилы, и куда подался – неизвестно. Так мы его больше и не видели.
– А Тинбо-то?
– А Тинбо остался. Посмотрел на меня и говорит: «Пойдешь за меня замуж?»
– А ты?
– А я и пошла.
– Но ты ведь его любила? Ты же не просто так за него вышла?
– Конечно, любила! Как его было не любить…
Бабушка отвернулась к окну. Тайрин еще посидела с ней и ушла к себе. Ничего не понять, сколько других ни расспрашивай. Все твердят одно и то же, будто нарочно. Мама говорит: «Слушай свое сердце, оно подскажет». Эйла говорит: «Как встретишь своего суженого, сама поймешь, что это он». Тетя Итела говорит: «Сердце не обманет». Но у Тайрин какое-то неправильное сердце, оно то любит Лайпса, то терпеть не может.
В мастерской дела шли своим чередом. Пролетели зима и весна, лето подходило к концу, и, как всегда, к осени прибавлялось заказов, а мастер Гута становился все придирчивее и строже. Однажды Тайрин чуть-чуть задержалась в Библиотеке, потому что ей надо было дождаться, когда высохнет последний лист с рисунком, и переложить его на стол переписчиков, чтобы они с утра приступили к работе. Шел дождь, и гулять сегодня никто не собирался. Тайрин попросила Бьёке и Ауту не ждать ее, она любила бывать в мастерской одна. Она немного почитала, пока высыхал рисунок, потом прибрала на столе, погасила лампы и вышла из мастерской. Теперь надо было дойти до стража, сказать, что она уходит, чтобы он отметил это в своей книге учета рабочего времени. Но, спустившись в зал Приветствий, она вдруг услышала, как кто-то плачет под лестницей. Тайрин пошла на звук и наткнулась на Ауту.
– Что случилось?
Тайрин присела рядом. Аута всхлипнула.
– Ты почему здесь одна? А где Бьёке? Вы поссорились? Ты поругалась с Тинбо?
– Да при чем тут Тинбо! Не могу, совсем не могу рисовать…
– Что? – растерялась Тайрин.
Она не знала никого, кто рисовал бы как Аута! Даже Кинату давно уступает ей в мастерстве!
– Я не рисую! Понимаешь? Совсем! Я только срисовываю чужое, переношу эти чертовы чужие линии с одного листа на другой! И даже если вижу, что рисунок плохой, не могу его исправить, нельзя! Все должно быть как в оригинале. И я разучилась рисовать, Тари. Чтобы просто от себя, своей рукой и головой. Понимаешь?
Тайрин не понимала.
– Ну вот представь, что тебе велели танцевать один и тот же танец. Который придумал кто-то другой, не ты. Под музыку, которая тебе не нравится. И ты вроде бы и хочешь в свободное время танцевать по-своему, но никак не получается уже, все время сбиваешься на ту же музыку. Понимаешь?
Тайрин медленно кивнула. Да, теперь она поняла.
– Что же делать?
– Я не знаю.
Они сидели в темном закутке Библиотеки, которая так много дала одной и так много забрала у другой, за стенами ее шел дождь, где-то там по раскисшим улицам тащились домой после работы их друзья, приятели, соседи… Тоска заливала Ауту.
– Иногда я думаю, что, если бы у меня была своя бумага и краски, если бы я могла рисовать не на работе, а просто так, для себя, как нарисовала тогда зверюшек Тинбо, может, тогда оно бы вернулось, мое умение?.. Но я весь город обошла, ни в одной лавке бумага не продается. Только тетрадки разлинованные, да и то нам их не продают, говорят, это для книжников, для школы.