– Город побежденных – вот что ты такое, моя Рила, – прошептал в окно Гута. – Город побежденных и горстки тех, кого они однажды победят.
Мастер над словами Гута начал одеваться. Сегодня он увидит новых девочек, из которых выберет тех, кого надо будет обучить своему тонкому ремеслу во славу Империи.
И не попасться.
Дом с секретом
Бабушка рассказывала, что ружья изобрели в Шестую имперскую. Тинбо, дед Тайрин, держал в руках одно из первых ружей. Он был тогда молод, но уже много чего повидал. Если твоя юность пришлась на имперскую войну, разве может быть иначе? Бабушка вздыхала и с нежностью смотрела на внука, названного в честь деда – Тинбо.
Тинбо-младший и Тайрин – близнецы. В утробе матери они так дрались, что бедная Гела не спала ночами и до крови кусала руку, чтобы стонами не разбудить мужа и старшую дочку. Но стоило близнецам родиться, и двух таких дружных малышей было не найти во всей Риле.
Они не были похожи. Тинбо – смуглый, темнокудрый, с глазами синими, как озера Хофоларии. Тайрин же родилась темноглазой и медно-рыжей, как белка. И такой же порывистой и легкой. Крепыш Тинбо еще только учился ползать, когда она сделала первые шаги, и это было так неожиданно, что бабушка не успела пойти следом с пучком мяты и замести ее невидимые следы, чтобы Боль, Страх и Одиночество не догнали девочку. С тех пор бабушка не выпускала мяту из рук, опасаясь не угнаться и за внуком. Когда Тинбо пошел, Тайрин научилась танцевать.
– Ему за ней не поспеть, – вздыхала Гела.
Но бабушка радовалась. Тинбо был настоящим хофоларом и так напоминал ей мужа, сгинувшего в дебрях войны, что она всерьез думала: его душа нашла новое пристанище, чтобы утешить ее на старости лет. И правду сказать – разве не заслужила она такого подарка судьбы, разве она кого-то любила так же сильно, как своего мужа? И хоть овдовела совсем девчонкой с годовалой Гелой на руках и Ителой в животе, никогда и в мыслях у нее не было выйти замуж еще раз.
Каждый год то одна, то другая хофоларская семья отправляла к ней сватов. И все три брата Миттера, и Туфен Таррсэн, и кто-то из Гаррэтов. Она всем отказывала. Ее не понимали. «Мало осталось хофоларов, единицы выжили, а ты чтишь память давно погибшего. Какой ему от этого прок?» Вот что говорили ей. Она опускала глаза и кивала. Да, они должны выстоять и сохранить Хофоларию хотя бы в своих сердцах и своих детях, надо рожать и рожать детей, пусть их будет много, пусть народ их не исчезнет в веках, как исчезли халаимы. Она кивала, она соглашалась, но мысль о чужом мужчине на месте ее любимого Тинбо вызывала отвращение. И она отказывала сватам год за годом, пока не состарилась. Только тогда и выдохнула с облегчением. Никто больше не потревожит ее покой упреками, никто не омрачит светлую память о Тинбо. Девочки ее выросли, вышли замуж, обе за достойных хофоларов из семейства Литтэров. Теперь можно спокойно воспитывать внуков и рассказывать им о Хофоларии. Учить их таить самый главный секрет. Везде и всюду они называют себя хэл-марами, притворяются ими, все семьи поменяли фамилии, сделали их похожими по звучанию на хэл-марские, оставив хофоларский корень, ведь официально считается, что Хофолария стерта с лица земли. Сколько осталось их тогда? Пятьдесят человек. Сейчас с детьми – около сорока. И есть ли хофолары за пределами Рилы – неизвестно. А был большой дружный народ, испокон веков селившийся в горах, что разделяют пьятанскую равнину и хэл-марский лес. Никто в Риле не знает, что они хофолары, никто не должен узнать.
Только тогда и были похожи близнецы Тинбо-младший и Тайрин – когда слушали бабушкины истории о деде и утерянной навсегда родине.
– Она в моем сердце, – говорила бабушка, и все повторяли за ней, хотя никогда там не были, не видели своими глазами эти неприступные скалы, синие озера, скрывающиеся в складках гор, эти бурные реки, берущие начало в ледниках, эти курумники и нежные луга, где трава не поднимается выше щиколоток.
Если ты родился и вырос в Риле, трудно представить все это. Рила – каменный город, разлинованный прямыми улицами. Город, где невозможно заблудиться.
Дом Литтэров стоял на нечетной стороне улицы, а потому был выкрашен в нежно-голубой цвет. «Как утреннее небо над перевалом Чок», – говорила бабушка. Услышав это, Эйла, старшая сестра близнецов, поклялась, что выйдет замуж только за того, кто будет жить по нечетной стороне.
– Главное, чтобы он был хофоларом, милая, – засмеялась тогда бабушка.
Но вышло иначе, и Эйла полюбила хэл-мара Хетла с соседней улицы. Она долго не могла признаться в этом родителям, а когда рассказывала – плакала.
– Они такие бедные, – вздохнула тогда мама. – И где вы станете жить?
– Он же работает камнетесом? Трудное дело, тяжелое. Подумай, дочка, – сказал отец.
Бабушка плакала, что он не хофолар и Эйла уйдет из семьи, растворится в другом народе.
– Мало кто выжил в той бойне, вот что, – говорила бабушка, вытирая слезы. – И мы должны держаться все вместе. Говорить на своем языке хотя бы дома. И чтить своих богов. Носить Хофоларию в своем сердце…
– А я люблю Хетла! И мне все равно, кто он! – упрямо твердила Эйла.
И тогда мама сказала:
– Да где ей взять хофолара, подумайте сами? Ее ровесников среди нас и нет. Либо малышня, либо уже взрослые мужчины. Один только младший Вишшер, но…
– Мама! – завопила Эйла, будто ей предложили в мужья лягушку. Рилс Вишшер и правда был скользким и нудным типом, никто из Литтэров его не любил.
– Пусть выбирает сердцем, а не из чувства долга, – решил отец, и Эйла бросилась ему на шею. А мама сказала:
– Тебе всего четырнадцать, еще есть время подумать.
Но Эйла только фыркнула в ответ.
Тайрин засыпала и видела сны о горах и озерах. Их дом был с секретом, в их доме был подвал. А в подвале всегда горела маленькая свеча в круглом фонаре. Это был огонь Хофоларии, община доверила их семье хранить его. Мама была недовольна, она боялась за детей, но отец и бабушка строго глянули на нее тогда, и она спрятала свой страх глубоко в сердце. Тайрин нравилось смотреть на огонек свечи. Он будто танцевал какой-то танец. И Тайрин повторяла за ним движения.
Раз в месяц хофолары-мужчины собирались в доме у Таррсэнов, а женщины – в доме Миттеров. Детей в такие дни приглашали то к Гаррэтам, то к Вишшерам, но иногда они ходили вместе со взрослыми, надо же им слушать и серьезные разговоры, не только играть. Но к дому Литтэров старались не привлекать внимания, поэтому община почти никогда не собиралась у них. Зато каждый хофолар мог прийти сюда в любое время, спуститься в подвал, посмотреть на огонь, помолиться, попросить у богов помощи или найти утешение.
– Почему именно мы храним огонек? – спросил как-то раз Тинбо.
– Потому что ваш дед Тинбо вынес его из пепла наших сожженных деревень, сохранил и принес сюда.
– Он герой, да?
– О да! Настоящий герой!
– Расскажи про него, бабушка! Расскажи еще! – просили Тайрин и Тинбо и, дождавшись, когда бабушка согласно кивнет, бросали свои дела и усаживались перед ней.
Бабушкины руки всегда были заняты какой-нибудь работой. Сейчас она распускала прохудившуюся шерстяную юбку Гелы, чтобы связать носки из уцелевших ниток. Эйла ей помогала, сматывала клубки. Бабушка тянула нить и рассказывала о своем любимом Тинбо и его подвигах.
– Вот как-то Тинбо пошел в лес. У нас-то там лесов нет, на такой высоте и деревья-то уже не растут, но под боком же Хэл-Мария, а уж что есть в Хэл-Марии – так это лес. Тинбо был тогда еще совсем мальчишкой, но хофолары все очень смелые, и хоть лес нам непривычен, Тинбо не боялся. А пошел он туда потому, что потерялся один барашек из стада, которое он пас. Совсем крохотный ягненочек, беленький, с розовым носиком. Тинбо боялся, что он может упасть в пропасть или угодить в когти дикой кошке…
– Или волку, – вставила Тайрин.
– Или волку. А еще в лесу водились рыси, и медведи тоже. Да такого крохотного ягненка даже орел мог унести! Орлы у нас в горах огромные, с лошадь! Так вот… Эйла, передай мне ножницы, спасибо. Поискал Тинбо ягненочка на пастбищах, нигде не нашел, пришлось в хэл-марский лес идти, а леса там дремучие, иногда деревья стоят так близко друг к другу, что даже заяц не прошмыгнет, даже белка не проскочит.
– Я бы проскочила! – вскинулась Тайрин.
– Сиди, егоза! Вот бродил, бродил по лесу Тинбо, уже смеркается, ночь все ближе, а ягненка не видать, и вот слышит Тинбо, плачет кто-то, будто ребеночек, но он-то знал, что в лесу почудиться может всякое, хотел мимо пройти, только подумалось ему: а вдруг это мой ягненочек плачет? И пошел на зов, забыл, видно, что так тягуны людей заманивают.
– Тягуны? – прошептал Тинбо.
– Ну да, лесные люди. Они днем в деревья превращаются, старые такие, кряжистые, а по ночам оживают и в чащу заманивают тех, кто ночью по лесу блуждает.
– А зачем? – спросила Тайрин.
– Вот зачем-зачем… сама подумай! Детей-то тягуны рожать не могут, а надо же им как-то свой род продлевать.
– Так люди же не тягуны…
– Вот именно! Поэтому они их и караулят в лесу, околдовывают и превращают. Но есть верное средство… вот так руки складываешь, смотри, и три раза над головой проводишь, и говоришь: «Не тронь – вокруг меня огонь». Все тягуны огня боятся.
– А Тинбо-то что?
– Тинбо… – Бабушка вздохнула, глянула на клубки в руках Эйлы. – Тинбо забыл про тягунов, он про барашка своего думал. Вот и пошел на зов, а защитный знак не поставил.
– Какой защитный знак?
– Какой! Я же тебе только что его показала!
– А…
– Ты будешь слушать или нет? Из-за ваших вопросов у меня нитка запуталась!
– Я слушаю! – сказали близнецы хором, и бабушка хмыкнула.
– Не перебивайте больше, – попросила она. – А то стара я стала, мысли мои, как нитка, путаются. Вот идет Тинбо по лесу, пробирается сквозь бурелом, а голос барашка то ближе, то дальше, то похож на плач ребенка, то не похож. Совсем тягуны ему голову задурили. Но дед ваш упрямым был. Все шел и шел. Вдруг смотрит – лежит его ягненочек на мху, еле дышит. От страха или от жажды, не знаю. Поднял его Тинбо на руки и повернул было обратно, смотрит, а вокруг него тягуны стоят и назад не пускают. «Ага, – подумал Тинбо, – вот вы как». Положил он снова ягненочка на мох, закатал рукава и как ударит самого главного тягуна! Хрясь! Тот в труху! Тогда он второму – бац! Схватил ягненка – и бежать. Тягуны медленные очень. Пока они сообразили, что с ними случилось, куда этот мальчишка убежал, в какую сторону… Смелым был ваш дед, очень смелым… Это потому, что он огонь Хофоларии вот тут носил, в самом сердце.