За несколько дней до занятия турками Баку и нашим «освобождением» из тюрьмы заболел дизентерией тов. Канделаки, и его поместили в тюремную больницу. Поэтому из списка довольствующихся он был вычеркнут.
Я был освобожден за два дня до эвакуации из Баку на поруки. Моя фамилия также была вычеркнута из списка.
Месхи, Мудрый и Клевцов с нами на Красноводск на наш пароход не попали и на каком-то другом судне вместе с беженцами попали в Петровск (к бичераховцам), а оттуда пробрались в Советскую Россию.
Когда нас арестовали в Красноводске, у старосты тов. Корганова при обыске случайно нашли список, о котором я говорил выше. После этого уже стали арестовывать и вылавливать из общей массы беженцев (600 чел.) по этому списку.
Кроме имевшихся в списке арестовали еще нескольких товарищей, а именно: 1) Анастаса Микояна, 2) Самсона Канделаки, 3) Варвару Джапаридзе, 4) меня, 5) моего младшего брата — Леона, 6) Ольгу Фиолетову, 7) Татевоса Амирова, 8) Марию Амирову, 9) Сатеник Мартикян и 10) Маро Туманян. Всех перечисленных красноводские власти не знали и арестовали лишь по указаниям провокаторов из числа беженцев. Лишь Татевоса Амирова они знали как известного советского партизана, поэтому его впоследствии добавили к цифре «25», и таким образом получилась цифра «26».
Этим объясняется то обстоятельство, что такие видные большевики, как Анастас Микоян и Самсон Канделаки, остались живы, тогда как в число 26-ти попали несколько работников незначительной величины (Николайшвили, Метакса, младший Богданов) и даже случайные товарищи (Мишне), арестованные в Баку по недоразумению. Будучи случайно арестованными в Баку, они попали в список старосты, впоследствии оказавшийся проскрипционным.
Не будь у тов. Канделаки дизентерии — попал бы и он так же, как попал бы и я, если бы меня не освободили на поруки накануне эвакуации.
Красноводские же эсеры рассуждали так, что раз лица, перечисленные в списке, были арестованы в Баку, значит, это и есть то, что им нужно, и их следует уничтожить.
В случае, если бы этого списка у старосты не нашли, то могло бы случиться, что 1) расстреляли бы всех арестованных 35 человек или 2) расстреляли бы наиболее крупных работников, фамилии коих им были известны...»
* * *
Точно в таком же положении, как Канделаки, оказался и член Военно-революционного комитета кавказской Красной Армии Эммануил Гигоян, ныне здравствующий. Он был арестован в Баку вместе со всеми, но также не оказался в списке, обнаруженном у Корганова, ввиду того что заболел и попал в тюремную больницу.
Что касается меня, то я вообще никуда не выезжал из Баку, а как член Бакинского комитета партии был оставлен там для нелегальной партийной работы и при контрреволюционной власти и после победы турок. Находясь на свободе, я принимал меры к спасению арестованных товарищей. Именно потому, что в Баку я арестован тогда не был, фамилии моей не было ни в упоминаемом выше списке тюремного старосты, ни в аналогичном списке, опубликованном в газетах, по которым позднее, в Красноводске, были арестованы бакинские комиссары. В этом списке не было имен и жен комиссаров — большевичек Варвары Джапаридзе и Ольги Фиолетовой, которые в Баку тоже не арестовывались.
Так сложились обстоятельства, вследствие которых трагическая судьба 26 бакинских комиссаров миновала нас троих — Канделаки, Гигояна и меня ответственных работников Бакинской коммуны, а также Варвары Джапаридзе и Ольги Фиолетовой.
Проводив товарищей, ночь мы спали спокойно. Проснулись бодрые, полные надежд. В ожидании освобождения мы думали о том, как, выйдя на свободу и связавшись с местными товарищами, будем искать какой-либо транспорт до Астрахани.
Через два-три дня в камеру попали ашхабадские газеты за 20 сентября. В газете содержалась угроза, что закаспийское правительство расправится с комиссарами, отомстит большевикам «за их зверства в России» и не остановится даже перед их четвертованием. Это вызвало у нас большую тревогу за судьбы наших товарищей.
Примерно через неделю один новый арестованный сообщил о слухе, будто арестованные бакинские комиссары переданы английскому командованию, которое переправило их в Индию. Мы ломали головы над тем, что лучше: суд в Ашхабаде, грозящий смертным приговором, или отправка в Индию? Нам казалось, что отправка в Индию лучше, ибо выигрывалось время для их обмена.
Прошло еще около месяца, и в нашу камеру пришла ужасная весть. Проводник с железной дороги рассказал красноводским товарищам, что был в поезде, на котором везли бакинских комиссаров, и стал очевидцем, как на рассвете 20 сентября между станциями Ахча-Куйма и Перевал, на 207-й версте от Красноводска, комиссары были выведены из вагона в пески и частью расстреляны, а частью зарублены.
В тот трагический день, 20 сентября 1918 г., по злодейскому плану, составленному эсеровскими наймитами сообща с английским командованием и по указке последнего, пали смертью храбрых:
Степан Шаумян — чрезвычайный комиссар Кавказа, председатель Бакинского Совнаркома, член Учредительного собрания; Прокофий Джапаридзе (партийная кличка Алеша) — председатель Бакинского Совета рабочих, крестьянских, солдатских и матросских депутатов; Мешади Азизбеков — бакинский губернский комиссар; Иван Фиолетов — председатель Совета народного хозяйства; Мир-Гасан Везиров — народный комиссар земледелия; Григорий Корганов — комиссар по военно-морским делам Бакинского Совнаркома; Яков Зевин — народный комиссар труда; Григорий Петров — председатель центральной военной власти в Баку, командир отряда; Владимир Полухин — комиссар по военно-морским делам из Центра; Арсен Амирян — редактор газеты «Бакинский рабочий»; Сурен Овсепян редактор газеты «Известия Бакинского Совета»; Иван Малыгин — заместитель председателя Военно-революционного комитета Кавказской армии; Багдасар Авакян — комендант города Баку; Меер Басин — член Военно-революционного комитета Кавказской армии; Марк Коганов — член Военно-революционного комитета; Федор Солнцев — военный работник; Арам Костандян — заместитель народного комиссара продовольствия; Соломон Богданов — член Военно-революционного комитета; Анатолий Богданов — советский служащий; Арменак Борян — советский работник, журналист; Эйжен Берг — матрос; Иван Габышев — бригадный комиссар; Татевос Амиров — командир кавалерийского отряда; Ираклий Метакса и Иван Николайшвили коммунисты, назначенные партией для личной охраны Шаумяна и Джапаридзе; Исай Мишне — делопроизводитель Военно-революционного комитета, беспартийный.
Более полувека прошло со дня трагической гибели бакинских комиссаров. Но время не стерло, да и не может стереть светлые образы этих бесстрашных рыцарей революции.
Не могу не вспомнить вновь Степана Шаумяна. Сколько нереализованных человеческих возможностей ушло вместе с ним! Когда он погиб, ему было всего лишь сорок лет. А Степан был богато наделен самыми разными талантами крупного общественного и государственного деятеля: образованнейший человек, выдающийся организатор, блестящий оратор, человек идейно непоколебимый, решительный, смелый, принципиальный в политике и вместе с тем очень гибкий в вопросах стратегии и тактики классовой борьбы. В некоторых тогдашних газетах Шаумяна иначе и не называли как «кавказский Ленин». И в этом было немало правды.
Шаумян счастливо соединял в себе высокие достоинства профессионального революционера с мягким, каким-то по-особому очаровательным характером. Он располагал к себе каждого честного человека, с ним было легко, под его руководством каждый мог найти применение своим силам.
В конце августа 1920 г. из Баку в Закаспий была направлена специальная комиссия, в составе которой были Сурен Шаумян, старый бакинский революционер Гандюрин и другие, чтобы перевезти останки погибших товарищей и похоронить их с почетом в Баку.
Похороны состоялись 8 сентября.
Всех волновал вопрос: кто же прямой виновник? Кто фактически и юридически несет ответственность за это злодеяние?
Арест комиссаров в Баку, предание их там военно-полевому суду были проведены «Диктатурой Центрокаспия», лидерами трех политических партий правых эсеров, меньшевиков и дашнаков, действовавших с согласия и по прямому указанию командования английских оккупационных войск, возглавляемых генералом Денстервилем и консулом Мак-Доннелом.
После ареста бакинских комиссаров в Красноводске руководитель местной контрреволюционной власти Кун направил радиотелеграмму в Петровск «Диктатуре Центрокаспия» и командующему ее войсками Бичерахову. Кун просил их согласия на предание арестованных военно-полевому суду и сразу же получил ответ Бичерахова о том, что он, Бичерахов, и «Диктатура Центрокаспия» согласны на это. Но уже через три дня закаспийское правительство, возглавляемое правым эсером Фунтиковым, по указанию английского командования воровски, тайком, без суда и следствия, зверски уничтожило их.
Как же все это могло получиться? Ведь эсерам — для оправдания — нужна была хотя бы видимость законности. К тому же, играя в демократию, они обязательно постарались бы «оформить» расправу с большевистскими комиссарами.
Мы недоумевали: почему и нас не допрашивают и не предъявляют никаких обвинений?
Начальник полиции Алания отделывался ничего не значащими фразами. Все это давало нам основание делать вывод, что местная контрреволюция действовала под давлением своих английских хозяев. А тем никакие наши допросы были не нужны. Поэтому — и отсутствие протокола допросов бакинских комиссаров, и поспешность, с какой была учинена ночная расправа над ними в пустыне, и тщательное сокрытие самого убийства, и, наконец, тот факт, что после этой расправы никого из нас, оставшихся в тюрьме, не допрашивали, — все это звенья одной цепи. Английское командование не хотело оставлять никаких следов, никаких документов, свидетельствующих о его причастности к совершенному преступлению. Как показал Фунтиков на суде в 1926 г., Тиг-Джонс, торопясь расправиться с комиссарами, всячески «подбадривал» эсеров, обещал помочь им замести следы преступления: от лица своего командования заверил их, что выдаст официаль