реща, горели каобы, дубы, лавры. Крысы и змеи спасались от огня.
— Что будем делать? — спросил Эрмидио. — Можно попробовать зажечь огонь навстречу, хотя при таком ветре…
— Не надо, пусть горит, — сказал Каетано, привстав в седле, чтобы лучше видеть. — Пусть все сгорит, больше будет места для тростника.
— А люди?
— Найдите лошадей и вывезите.
— Чтобы продолжать корчевать и выжигать кустарник, дон Каетано, надо подождать, пока утихнет ветер.
— Ничего не надо ждать. Если ждать, то не останется времени обработать эту землю под следующий урожай. Пусть само выгорит.
Пожар длился десять дней и десять ночей. Доклад управляющего был краток: тридцать квадратных километров леса исчезли с лица земли.
Три дня спустя Каетано выехал в Гавану. Он завтракал с мистером Моррисом, управляющим «Кэррибен шугар компани», который и ссудил его деньгами для приобретения «Мануэлиты». За завтраком американец сказал:
— Владея сентралями «Мануэлита» и «Курухей», вы получаете возможность контролировать значительный сектор сахарной промышленности. Мы будем покупать у вас сахар.
— Можем поговорить об этом, когда вам угодно-, мистер Моррис.
— Вам известно, что будущее сахарной промышленности зависит от американского рынка?
— Да, известно, — сказал Каетано.
Вернувшись в «Курухей», он сообщил Лоле, что купил «Мануэлиту».
— Знаешь, Лола, я ведь миллионер! И не один миллион у меня!
— Я уже давно это знаю. Как ты думаешь, откуда?
— Понятия не имею. Мне бы и в голову никогда не пришло, что я смогу стать миллионером. Вот ведь как. А все кажется, будто я только вчера высадился в Гаване.
— Нет, давно.
— Очень давно. Я много потрудился.
— И трудишься. Я тебе все время это говорю.
— Это хорошо, — сказал Каетано. — Труд — это хорошо.
ЧЕТВЕРГ, 24 ЯНВАРЯ 1952 ГОДА
Кристина Сантос колечком накрутила на свои длинные пальцы его волосы, смазанные душистым жиром.
— Не надо мазаться бриллиантином. Это вульгарно, — сказала она.
— У меня непослушные волосы, — ответил Луис Даскаль.
— Оставь их как есть, так лучше. В тебе что-то от негра.
— Может быть. На Кубе в каждом есть что-то от негра.
Кристина пошла в кухню за льдом. Даскаль растянулся на софе и закурил сигарету. Потом подошел к окну и стал смотреть на крыши. Ведадо.
— Милая квартирка, Кристина, кто тебя сюда пустил?
— Не волнуйся, — ответила она из кухни, — не будь меня, мы бы до сих пор бегали по номерам.
— У меня нет таких средств.
Кристина вошла с чашей, наполненной кубиками льда.
— Попробуй-ка, это виски называется «Ват-69».
— Мне нравится этот «Ват».
— Есть и получше, но я торопилась, и это единственное, что мне удалось достать.
— Может, есть и лучше, но мне нравится это.
Даскаль снова лег на софу, положив голову Кристине на колени.
— Уже темнеет, — сказала она.
— Самое приятное время. Мне с тобой хорошо, Кристина. Никогда ни одной женщине я ничего не решался сказать. Я мужчина очень робкий.
— Со мной ты не робок.
— С тобой мне очень хорошо. А сегодня я чувствую, что способен на все. Сегодня я бы мог даже лечь с тобой в ту самую постель, где ты спишь со своим мужем.
— Мы спим в разных комнатах.
Кристина поправила складки своей юбки и полезла в сумочку за сигаретой. Она закурила «Парламент». Даскаль, все еще в пижаме, залпом допил стакан.
— Иди одевайся.
— Есть, сеньора. Сию минуту, сеньора. Моя дорогая, добрая, желанная и сладостная сеньора.
— Пошел бы ты к психиатру, тебе бы мгновенно поставили диагноз. Он у тебя на лбу написан.
— Какой же?
— Состояние острой неуверенности и комплекс неполноценности.
— Точно. С ними можно жить, это мои добрые друзья. Жить можно с любыми комплексами. Мой друг Неполноценность и мой друг Неуверенность… Мои дружественные комплексы. Вернее, закомплексованные друзья.
— Однако тон у тебя дерзкий.
— А ты не этого хотела? Ты ведь и «Ват» для этого притащила. А меня не надо подстегивать. Ты это знаешь.
— Ну вот, опять за свои грубости.
— Оказывается, я грубый. Когда я груб в постели, ты не возражаешь.
— Лучше бы ты не пил виски.
— Нет. Сеньор «Ват» тоже добрый приятель. Когда он приходит, то мой друг Неуверенность и мой друг Неполноценность удаляются. Но я не чувствую одиночества, потому что «Ват» может составить компанию: он умеет поддержать разговор.
Даскаль поставил стакан на комод и пошел в ванную. Кристина услышала, как капли воды застучали по кафелю. Она приготовила выпить и, забрав чашку с остатками арахиса, лед и пустой стакан, отнесла все это на кухню, в раковину. Потом вернулась в комнату и села перед трюмо. Достала из сумки маленькую белую фарфоровую баночку и принялась накладывать на лицо крем, намазаться которым «все равно что вымыть кожу шампанским». Кончив, отпила глоток виски и стала подкрашивать губы помадой теплого оранжевого цвета.
Даскаль вошел в комнату, завязывая галстук.
— Ты готова?
— Почти. Не забудь прийти к нам сегодня вечером.
— Опять терпеть этих паразитов. Нет уж, благодарю покорно.
— Не глупи. Это блестящая возможность. Они вкладывают в это дело большие деньги. А тебе предлагают завидное место.
— Мне? Никто из них даже имени моего не знает.
— Слушайся меня.
— А уж ты затеешь салонную интригу.
— Когда эти люди тебя узнают, то, как и я, сумеют оценить по достоинству.
— Только в ином качестве.
— Опять грубость… Тебе предоставляется прекрасная возможность.
— Это ты мне ее предоставляешь.
— А ты поговори с ними, и они оценят твой ум.
— Маленький непризнанный гений намеревается впрячься в колесницу Великих Моголов.
— Так ты придешь? Правда?
— Не знаю.
— Мне надо знать сейчас, чтобы поставить тебе прибор.
— Ладно. Приду. Ради выпивки.
— К восьми.
— Ну ладно, пошли.
Кристина спустилась сразу же, как только ей сказали, что Даскаль в вестибюле.
— Ты точен. Еще никто не пришел.
— Дай мне выпить.
— Ты так весь день и пил?
— Дай мне выпить.
Они вышли на зимнюю террасу. Мягкие кресла и диваны обиты белой тканью. Алюминиевые столики с никелированными краями. Серебряные сигаретницы, пепельницы, спичечницы. Лишь бы никакой пестроты. Словно в черно-белом фильме выпуска 1936 года. Кристина приготовила два виски с водой. На ней было черное платье. Низко вырезанный ворот чуть отставал, и Даскаль угадал под ним белые и твердые груди. Он подошел и поцеловал ее в вырез.
— Тебе что, жить надоело? — спросила Кристина, отступая назад.
— Да. Я должен сделать тебе великое признание. Я трус. К тому же я живу под стеклянным колпаком. Не будь я трусом, я бы окунулся в самый водоворот жизни и как следует выкупался в дерьме. Где Алехандро?
— У себя, кончает одеваться.
— Как ты думаешь, что бы я сделал, если бы Алехандро с пистолетом в руке вошел сюда в тот момент, когда я тебя целовал?
— Не знаю.
— Кругом правит насилие. И каждому приходится насиловать самого себя. Алехандро способен на насилие?
— Нет, он человек спокойный, правильный.
— В мире насилия правила следует прославлять. Жаль, что я не верю в бога, я всегда завидую тем, кто по воскресеньям ходит в церковь.
— Правила не для таких, как мы.
— Но они создают респектабельность. Ты бы хотела быть респектабельной, Кристина?
— Я и так респектабельная.
— Когда мечтаешь об успехе, необходимо запастись доспехами респектабельности: Честью, Богом, Родиной, Семьей.
— И работой. Надо работать. Алехандро говорит, что, будь он цыганом, он бы придумал такое проклятье: «Чтоб тебе жить на Кубе и любить работу!»
— Нет, вовсе не труд правит у нас, хозяйничают у нас совсем другие духи: Идолопоклонство, Риск, Чувственность, Чанго[45], Подпольная лотерея, Бой быков и Пиво «Атуэй». А полезная энергия растрачивается на Сизифов труд: камень вверх — бум! — камень вниз.
— Но респектабельность всегда остается, — сказала Кристина. — И семья — ее основа. Род Сантосов очень респектабельный.
— Казалось бы, все весьма просто: мы респектабельны, если у нас есть Честь, Бог, Родина, Семья. Но у нас, на Кубе, слова — пустой звук, за ними ничего не стоит. Что значит Честь, Бог, Родина, Семья?
— Не знаю, а ты что, не читаешь газет?
— Конечно, об этом пишут в «Диарио де ла Марина» и говорят преподаватели в колледже «Вифлеем». Но что это такое — не знаю. Никто не знает. А вот как играть в лотерее — знают все на свете.
— Я никогда не играла в лотерее, — сказала Кристина.
— Зачем тебе играть!
— Что такое? — спросил Алехандро Сарриа, входя в комнату вместе с Габриэлем Седроном.
Кристина встала поздороваться.
— Сенатор, как приятно! Вы знакомы с Луисом Даскалем?
— Не имел удовольствия.
— Я знаком с вашей дочерью, по Варадеро, — сказал Даскаль.
— А, да, Варадеро. Прекрасный курорт. Все иностранцы завидуют, что у нас есть Варадеро.
Алехандро Сарриа поздоровался с Даскалем и спросил сенатора, что он будет пить, тот выбрал виски. Алехандро подошел к алюминиевому бару и наполнил бокалы. Раскупоривая бутылку, он спросил:
— Так о чем это вы говорили, когда мы вошли?
— О суевериях, — сказал Даскаль.
— У нас, на Кубе, куда ни глянь, все суеверны, — снова высказался Седрон.
— Да, у нас только и есть конкретного, — сказал Даскаль, — реального что старая подкова, гвозди от гроба, лапка ящерицы, веревка повешенного, монета с дыркой, магнитный камень, стеклярус; есть и еще талисманы: драгоценные камни, креветка, олень, трубка, монахиня, пушечный выстрел, змея и дым.
— У нас все поголовно верят в колдовство, — сказал сенатор Седрон.
— Ну, это глупые суеверия, — сказал Алехандро Сарриа, отходя от бара. — А на деле нам нужен мощный рычаг. — Он передал Седрону виски. — Американцы придумали конвейер, русские — партийную дисциплину. С таким оружием можно стать великой державой. А вот у Кубы ничего подобного нет.