— Добрый вечер, — робко поздоровался Карлос Сарриа. — Простите, что опоздал, но я задержался на гребле.
— Ты теперь и ночевать будешь у своих лодок? — спросила Кристина.
— Да, мама, но, если очень хочешь, сбежать всегда можно, — сказал Карлос, целуя ее в щеку.
Карлос подал руку Седрону, потом Даскалю и кивнул отцу. Алехандро Сарриа предложил ему выпить.
— Мне нельзя, я тренируюсь.
— Не хватает только Панчете, — сказала Кристина.
— Его ужасно заинтересовала газета, — отозвался Седрон. — На днях он с таким жаром о ней говорил.
— Он будет директором, — заметил Алехандро.
— Да, он сказал. Это его новое увлечение. Он как ребенок в новых ботинках.
— Вот в чем наша сила, — сказал Даскаль.
— В чем? — спросил Алехандро.
— Вы же хотели найти рычаг, чтобы сдвинуть с места Кубу? Есть такой рычаг: кубинцу нужна забава — вроде дудочки «уйди-уйди».
— Дудочки? — заинтересовался Седрон.
— Ну да, вы когда-нибудь видели, как серьезно дудят ребята в дудочку? Вот и взрослому кубинцу нужна дудочка.
— А что общего у дудочки с Панчете? — спросил сенатор.
— Когда имеешь дело с посредственностью, без дудочки не обойтись, — заключил Даскаль.
Кристина торопливо поднялась.
— Лед растаял. Надо приготовить свежие коктейли. Луис, ты поможешь мне?
Расставляя стаканы в ряд на доске черного дерева, Кристина шепнула:
— Перестань. Ты портишь все дело.
— Почему ты не поставишь пластинку? Все лучше этого идиотского разговора. Ты же знаешь правило: «Soft lights and sweet music»[46].
— Нет!
Даскаль опустил в каждый стакан по кубику льда.
— Поцелуй меня.
— Ты с ума сошел! — прошептала Кристина.
Алехандро Сарриа разговаривал с сенатором Седроном о выборах. На другом конце террасы Карлос листал «Нью-Йоркер».
— Я не сошел с ума, потому что я мыслю. Я мыслю, следовательно, я не схожу с ума.
— Мыслишь, как Клавелито[47],— сказала Кристина и улыбнулась, наливая виски в стаканы.
— Гадаю на кофейной гуще.
— Как Клавелито.
— Вложи свои мысли в меня, и сила моих убеждений подействует на тебя, — пропел Даскаль.
— Тебе я не наливаю, ты сегодня уже достаточно выпил.
— Днем я проводил время в обществе «Вата», а вечер мы проводим с мистером Коктейлем. Поцелуй меня.
— Алехандро смотрит, — сказала Кристина.
— Он при оружии?
— У него вообще нет оружия.
— Напрасно.
— Перестань.
— Он не способен разрушать.
— Зато ты способен, — сказала Кристина.
— Я не виноват, если ты от этого разрушаешься.
— Приходи завтра еще поразрушать меня.
— Нет, я больше не буду тебя разрушать. Некоторые вещи вовсе не следовало разрушать, а их разрушали.
— Ты мне нужен. И ты знаешь почему, — сказала она шепотом, приготовляя два виски с простой водой и два с содовой. Они отошли от бара, и Даскаль помог ей разнести напитки.
Панчете Росалес вошел, крепко сжимая в зубах длинную дымящуюся сигару. Седрон энергично пожал ему руку, а Алехандро Сарриа сердечно потрепал по плечу.
— Ну как урожай? — спросил Алехандро.
Панчете поздоровался с Кристиной, и та представила ему Даскаля.
— Хорошо, хорошо, — ответил Панчете, помахав рукой Карлосу.
— Не так уж хорошо. Ты читал сегодняшние сводки лондонской биржи? — спросил Алехандро.
— Никогда их не читаю. Слишком сложно. Этим у меня занимается зять.
Кристина нажала кнопку звонка.
— Мы говорили о газете, — сказал Седрон.
— У нас уже все идет к концу. Землевладелец из меня вышел, посмотрим, будет ли из меня толк в этом деле.
— Не беспокойся, тебе и не придется ничего делать, — сказал Алехандро. — Нам ведь важно твое имя, а работать за тебя будет штат.
Слуга в белой куртке подошел к Кристине, и та отдала ему какие-то распоряжения насчет сервировки стола.
— Заместителем директора мы сделаем Густаво Дуарте, он уже занимал эту должность в «Ультима ора» и «Ла Насьон», — сказал Алехандро. — Он наш умом и сердцем. Два дня назад он уехал в Нью-Йорк сделать последние закупки для типографии.
Алехандро, Панчете и сенатор Седрон заспорили о предвыборной пропаганде, потом заговорили о заседаниях аутентиков в Лас-Вильясе. И тут Седрон пошел рассказывать старые анекдоты из жизни Капитолия и про дуэли, в частности про дуэль Майдике с Сайасом Басаном около Альмендарес; постепенно дошли до самых последних — между Васконселосом и Рубеном де Леон (Васконселос был ранен в палец) и между Аскарате и Диего Висенте.
Кристина и Даскаль отошли к софе на другой конец террасы.
— Вот ты называешь суеверия глупостью, — сказал Даскаль, — а это неверно. Твой муж тоже с презрением относится к суевериям. А между тем у нас правят фетиши и те, кто владеет этими фетишами: бойцовыми петухами, игорными домами и притонами — вот они, подлинные институты республики, и так будет до тех пор, пока лотерейный билет остается единственным путем к счастью.
— Это ты о чем? — спросила Кристина.
— О фетишах. Смотри-ка. Вот перед тобой стоят и разговаривают три фетиша, а у каждого из них — свои фетиши.
— А что это такое — фетиш?
— Для многих людей — они, — сказал Даскаль, пальцем показывая на разговаривающих.
— Не надо, увидят.
— Плохое правительство, циклоны, мертвый сезон в полевых работах — во всем этом повинна судьба, вот людям и не остается ничего другого, как по субботам слушать приютских сирот, зазывающих публику поглядеть, как они вынимают из колеса лотерейные шары. Все хотят счастья, вот и отдаются в руки служителей обмана, которые зовут к нирване, проповедуют пассивность, отказ от борьбы, смирение перед роком.
— Но ведь везде одинаково, Луис, все люди хотят покоя и счастья.
— Да, но все-таки сначала пытаются их добыть.
Алехандро Сарриа позвал Кристину, и она отошла к ним. Алехандро шепнул ей что-то; Кристина вышла и тут же вернулась, неся на подносе анчоусы и соленое печенье; поставив все это на алюминиевый столик перед софой, она опять подошла к Даскалю.
— А анчоусы тоже фетиш? — спросила Кристина.
— Только классом пониже, просто талисман.
— Талисман для чего?
— Для того чтобы удавались такие вот интимные приемы. Заметь-ка, Седрон сменил сегодня свой обычный костюм из голубого дриля на зимний, шерстяной. Для политиков костюм из дриля — фетиш, освещающий успех. Они уже сменили несколько фетишей. В первые годы республики толстая пальмовая трость для них была как четки для богомолок. В наше время фетиши подорожали: на смену костюму из чистого дриля пришел модный «кадиллак».
— Я ненавижу «кадиллаки», — сказала Кристина.
— У тебя другие божества. Например, старик Приап. У каждого свое. У кого фетиш — перстень, у кого — золотая цепочка на шее, маленькая ножка, сласти из яичного желтка; разврат у нас тоже фетиш, и политический пост, и сахарный тростник, и толстые ляжки.
— А у них какой фетиш?
— Не знаю… урожай сахарного тростника, выборы…
Все тот же слуга в белой куртке подошел так же спокойно, как и в прошлый раз, и сказал безразличным, равнодушным голосом:
— Кушать подано, сеньора.
Кристина пригласила всех в столовую.
Когда они шли через большой зал, она шепнула Даскалю:
— Постарайся произвести впечатление, только не будь желчным.
Кристина и Алехандро сели на разных концах стола. Сенатор и Панчете Росалес — друг против друга — в центре, а Карлос и Даскаль заняли оставшиеся места. Стены в столовой были обшиты блестящими, отделанными резьбой панелями из светлого красного дерева. В витринах стояли фигурки из яшмы.
— О чем вы там говорили? — спросил Алехандро.
— О судьбе, о ее превратностях, — сказала Кристина.
— Мы говорили о фетишах, это не совсем то же самое.
— У Луиса насчет фетишей целая теория, — сказала Кристина.
Разлили по бокалам минеральную воду.
— Расскажите нам о фетишах, Луис, — сказал Алехандро.
— О каких? О фетишах — растениях, камнях или людях? Что касается людей — это очень интересно.
— У нас, на Кубе, в колдовские штучки верят все, — сказал сенатор Седрон.
— О людях.
— Все очень просто: всякий вождь, всякий каудильо — фетиш для людей, — сказал Даскаль. — Хосе Мигель Гомес и Марио Менокаль были фетишами. Петух и плуг, символ либеральной партии, тоже фетиши, только другого рода. Было время, когда они подняли народные массы. А Хосе Мигель и Менокаль олицетворяли мужество, силу, непоколебимую власть. Каудильизм, как и лотерея, несет надежду на счастье. Хосе Мигель был акулой, Менокаль — правителем. Акула и правитель означают власть прочную, прихоти которой обжалованию не подлежат; такая власть защищает, но может и причинять страдание, и если пользоваться ее защитой, то порою надо сносить и ее жестокость. Акула и правитель символизируют энергию, насилие, иерархию. У нас были разные каудильо, и от каждого из них мы ждали решения национальных проблем. Ореол каудильо привлекает, он сулит благополучие: этакий новоявленный Моисей, ведущий свой народ к земле обетованной. Но они всегда предавали. Все до одного умирали развенчанными, и народ возвращался к скептицизму. Последним крушением наших надежд были Грау[48] и поколение тридцатых годов, которое сейчас правит нами. Вечно повторяется одно и то же. Каудильо умирает, мы хороним его и опять погрязаем в разврате до тех пор, пока кто-нибудь снова не возродит в нас надежду.
— Насмешка — враг повиновения, — сказал Алехандро. — Кубинец не любит подчиняться.
— Нет, насмешка означает мятеж против посредственности, которая правит нами, насмешка — это убежище от вновь и вновь повторяющегося крушения надежд, выход из нищеты, конца которой не видно.
Легким движением руки Кристина приказала убрать посуду. Двое слуг, которые не ходили, а словно плыли по полу, подали фаршированных крабов в панцирях.