Донья Луиса положила медаль на место и легким движением руки пригласила их сесть.
— А где папа?
— В ванной. Сейчас, выйдет. Ему уже сказали, что ты пришла. — И донья Луиса продолжала: — Да, хорошее было время, и люди жили тогда достойные — первые сбережения тратили на приобретение рояля или экипажа. У нас была очень красивая коляска, такая с длинными дышлами, в нее можно было запрячь четырех лошадей. Мы запрягали двух. А лошадей мы держали в конюшне, в глубине двора. Потом я покажу вам дом.
Донья Луиса позвала служанку и велела приготовить кофе, а сама спросила Даскаля, не хочет ли он еще чего, например рюмочку ликера. Он ответил, что достаточно кофе.
— Вот эти стулья, на которых ты сидишь, — копия тех, что были у генерал-капитана во дворце правительства. Они из палисандрового дерева, а его, как и красное дерево, никакой жучок не берет. Генерал-капитан воскресными вечерами приказывал устраивать на плацу гулянье под военный оркестр. Иногда и мы, кто жил здесь, в Серро, ходили туда или гуляли в парке «Тюльпан».
Волоча ноги, вошел Франсиско Сантос.
— А это мой муж, — сказала донья Луиса. — Я представлю тебя… Франсиско, это Луис Даскаль Сеги, сын Энкарнасьон Сеги.
— Порядочный человек?
— Конечно, иначе как бы он пришел с нашей дочерью.
Кристина поцеловала отца в щеку. И Даскаль стал свидетелем привычного, устоявшегося ритуала: чувства тут отсутствовали. Франсиско Сантос повалился в кресло и в молчании стал пристально разглядывать Даскаля, а тот переводил взгляд с предмета на предмет.
— Я вижу, тебя заинтересовали эти блюда. Такие есть у каждого старейшего семейства Серро. Каждая семья раньше имела свою посуду, на которой подавали в торжественные дни. Заказывали ее во Франции, Англии и Испании, и стоило это целого состояния.
Висевшие по стенам тарелки были разрисованы нежно-зелеными или голубыми гербами; по красоте расцветок они уступали изделиям Веджвуда, а светлый фон был чуть мутным в сравнении с молочно-белой поверхностью настоящего фарфора.
Принесли кофе, и Кристина поспешила опередить мать и раздать чашечки. Размешивая сахар серебряной ложкой, Даскаль заметил, чтобы только поддержать разговор:
— Надо хорошенько беречь эти блюда. Когда-нибудь в будущем вы сможете отдать их в музей.
Франсиско Сантос раскрыл свой впалый рот так, что стали видны розовые десны.
— Вы верите в будущее, молодой человек?
Даскаль промолчал и посмотрел на Кристину, не зная, как ответить.
— Мы, старики, — сказала донья Луиса, — уже близки к великому путешествию и думаем, что весь мир тоже к нему готовится. Франсиско считает, что все кончится взрывом атомной бомбы.
Франсиско не отвечал, но опущенные уголки его рта явно говорили о том, что гость ему неприятен. Однако донья Луиса не позволила, чтобы смутное недовольство мужа лишило ее радости провести гостя по дому.
— Вот на этой стене у нас — знатные люди. — Она стала показывать: — Граф де Пеньальвер, маркиз де Бехукаль, маркиз де Пинар дель Рио, граф де Сантовениа, маркиз де ла Реаль Прокламасьон, маркиз де ла Гратитуд, граф де Вильянуэва, граф Де Фернандина. Все они жили в Серро и были достойными людьми. И когда прибыла инфанта Эулалия, они встречали ее на пристани. Инфанта была симпатичная. Она жила во дворце генерал-капитана, но часто бывала в Серро и каждый раз, проезжая в своем экипаже по шоссе, бросала монеты негритятам, которые бежали за ней вслед. Мы дали в ее честь бал. Тогда Центральный парк еще назывался площадью Изабеллы Второй, улица Королевы — улицей Святого Луиса Гонзаги, а Пасео-дель-Прадо — проспектом Экстрамурос. А еще один большой праздник устроил граф де Сантовениа — в честь принца Алексея, сына русского царя.
— Мама, — прервала Кристина поток имен, — ты получила корзину с фруктами, которую я послала?
— Да, отцу очень понравились мамеи. Правда, Франсиско?
— Да, очень вкусные. Я пойду к себе. Очень приятно было, молодой человек. — И он удалился, волоча ноги.
— Бедный Франсиско, он думает, что скоро разразится война. Уж очень накалились в мире страсти. В наше время было спокойнее и понимали мы друг друга лучше.
— И не бывало, чтобы друг друга ненавидели? И никто не умирал? — спросил Даскаль.
— Люди из хороших семей умели вести себя. Конечно, случались и неприятности, но это исключение. Вот, например, во время испанской войны Хуан Бруно Сайас ушел в лес, а его семья жила здесь неподалеку, на шоссе. Хуан Бруно переоделся продавцом молока и пришел навестить свою мать, а патрульные узнали его и даже поздоровались, назвав по имени, но никто его не выдал. Та война была несерьезная.
— Предположим, война была несерьезная, но было же что-то всерьез.
— Конечно: Честь, Семья, Религия, Мораль.
— В это верили все?
— Все, и это было для нас законом.
— Должно быть, приятно жить под такой защитой, — сказал Даскаль.
— Я вот расскажу тебе, чтобы понятнее было, — сказала донья Луиса. — Кастильская знать имела право ставить перед входом в дом каменных львов. Даже во время республики можно было видеть таких львов перед домами на шоссе. Семья Карвахаль жила напротив семейства Фернандина. У дона Леопольдо Гонсалеса де Карвахаль была табачная фабрика, на которой он разбогател, но старая аристократия Серро называла его презрительно Табачником. Другое дело граф де Фернандина — знатный сеньор из древнего рода; у него было имение в сто десять кабальерий и вдобавок множество рабов. Карвахаль отправился в Испанию и пожертвовал деньги на церковь, другими словами, на богоугодные дела монархии. И за это ему пожаловали титул маркиза де Пинар дель Рио. Вернувшись обратно, он приказал поставить у своего дома двух мраморных львов. Графиню де Фернандина оскорбила наглость Табачника, и она велела своих львов убрать, чтобы они не страдали от обиды, глядя каждый день на незаконных львов Карвахалей. Годы шли. Дети подросли, и настал день, когда молодой граф де Фернандина открылся родителям, что хочет жениться на дочери Карвахалей, юной маркизе де Пинар дель Рио. Однако сеньора Карвахаль, не забывшая оскорбления, воспротивилась браку и отправила дочь в Испанию, к родственникам, пока она и думать забудет о свадьбе. Сот так почитали традиции уважаемые гаванские семьи.
— А что было потом? — спросил Даскаль.
— Ничего.
— Они не поженились?
— Нет.
— Живи они в другой стране, они либо убежали из дому, либо он, дойдя до отчаяния, закололся шпагой, а то и оба отравились бы. Но на Кубе такого не бывает.
— У достойных людей дети повинуются родителям.
— Как ни поверни, а конец у этой истории плохой. Нет драмы.
— В Серро, молодой человек, драма считается дурным тоном.
Кристина предложила прогуляться по саду. Вставая, донья Луиса продолжала объяснять:
— Стоило кому-нибудь чаще двух раз сходить в театр, как его начинали подозревать в склонности к комедиантству. А большего несчастья, чем иметь в семье комедианта, не было.
Они прошли через столовую, где стоял длинный овальный стол, накрытый потертой скатертью из красного плюша, и для украшения — поднос из белого фаянса. Через зашторенную стеклянную дверь вышли под увитый растениями свод.
— Ты уж прости, сад очень запущен, — сказала донья Луиса.
Все здесь росло в беспорядке. От шоссе сад скрывала ограда из железных прутьев, скрепленных оцинкованными пластинами. Где-то совсем неподалеку был Королевский канал. Донья Луиса обратила внимание гостя на две мраморные скамейки, подарок маркиза де ла Реаль Прокламасьон. Дорожка привела их к покрытой арабесками деревянной беседке. Донье Луисе захотелось немного отдохнуть здесь и насладиться свежим ветерком, колыхавшим длинные стебли растений. Отсюда, из беседки, видна была голубая, потускневшая от дождей галерея, которая шла вокруг дома.
Послышался сдержанный смех. Из дверей кухни на галерею пятилась служанка. Дон Франсиско Сантос, обняв ее за талию, запускал руку за расстегнутый ворот платья. Улыбаясь, служанка сопротивлялась и одновременно пыталась оправить форменное платье. Донья Луиса сделала вид, что не замечает их.
— А тут у нас много цветов: жасмин, душистый табак, цветущий кактус, жимолость, ромашка. Хочешь, отнеси своей матушке жасмин. Она приготовит добрый настой.
Они вернулись в дом, пройдя под тем же самым увитым растениями сводом, Попросив у Луиса извинения, Кристина задержалась с матерью в столовой. Даскаль прошел в зал, сел в кресло из палисандрового дерева и принялся разглядывать в зеркале свое неясное отражение. Через застекленную перегородку до него доносились голоса.
— Он совсем старый, мама. Просто в голове не укладывается такое!
— Ты же видела своими глазами. Я ничего не могу поделать. Ах, доченька, как это горько! Целые дни он проводит в винном погребе и со всем кварталом пьет ром. Он забыл о том, кем мы были раньше.
— Этого нельзя допускать. Запри его.
— Невозможно. Не забудь, он ведь очень болен и скоро умрет, пусть его. Но эта женщина… Ах, доченька!
Донья Луиса рыдала.
— Успокойся, мама.
— Бывает, что ночами он берет ее в нашу постель, а мне приходится уходить в другую комнату. Какая гадость, какая гадость! Пожалуйста, не говори ничего Аурелио. И весь день он торчит в кухне с этой женщиной.
— Рассчитай ее!
— Не поможет. Он делает ей подарки, дает деньги.
Донья Луиса плакала странно: жалобно и в то же время пронзительно, это напоминало звучание какого-то инструмента. Потом шаги удалились в глубь дома. Кристина вернулась через четверть часа.
— Мама просила извинить ее, ты же видел, какая трагедия.
Отвечать Даскалю не хотелось. Часы, украшенные херувимами, показывали шесть. Кристина с Даскалем вышли из дома. В эти предвечерние часы проспект был затоплен потоком машин. С металлическим скрежетом катили огромные автобусы. Черный дымок выхлопных газов облачками стоял над облупившимися фасадами. Это ничуть не походило на гравюры Миаля, где проспект в Серро середины девятнадцатого века изображался просторным и спокойным и по нему шли толстые негритянки в широченных юбках и нагруженные тюками рабы, по небу плыли ястребы, а дома с плоскими крышами, увенчанными огромными фаянсовыми вазонами, хвастливо выставляли себя напоказ.