ГЕНЕРАЛ МЕНДЬЕТА ОТОРВАЛ ГОЛОВУ БОЙЦОВОМУ
ПЕТУХУ ЗА ТО, ЧТО ТОТ ПЛОХО ДРАЛСЯ
Где б ты ни плавал,
Всюду с тобой,
Мой милый,
Я полечу голубкою сизокрылой.
Палачи, ваш час близится!
10 МАРТА 1952 ГОДА
«Заговорщики — капитаны и лейтенанты военного городка Колумбия — с огромным энтузиазмом приняли своего старого начальника, который в свою очередь не мог скрыть волнения и чувства удовлетворенности. Ему тотчас же сообщили, что весь рядовой состав гарнизона принял присягу на верность, а высший командный состав находится под домашним арестом».
Звонок у дверей звонил беспрерывно, резко и раздражающе.
— Ритика, погляди, кто там, — сказал сенатор Седрон. — Да будь поосторожней.
Седрон прохаживался по залу: доходил до террасы, но яркий свет, отражавшийся от белого, выложенного плиткой пола, заставлял его отступать, широким шагом он возвращался к двери и там поворачивал обратно. Он жевал незажженную дорогую сигару. Сидя на софе, сенаторы Вейтиа и Санчес Эрринг молча глядели, как он ходит взад-вперед.
— Это Маркес, — сказала Ритика.
Сенатор Маркес вошел с таким же, как у его коллег, печальным видом.
— Похоже, все кончено. Ничего нельзя поделать.
— А как же президент? Что известно о президенте? — спросил Вейтиа.
— Я звонил во дворец, мне сказали, что он поехал по провинциям заручиться поддержкой войск, которые остались ему верны, — ответил Маркес.
— Какая нелепость! — возразил Санчес Эрринг. — Ведь это означает гражданскую войну, кровь!
— В такие моменты на карту ставится все. Или сохранишь достоинство сегодня, или навсегда потеряешь его, — сказал Маркес.
— Не говори чепухи, — сказал Седрон, — надо смотреть на вещи трезво.
— А если смотреть трезво, то Батиста взял власть, вот и все, — сказал Санчес Эрринг.
— Это еще неизвестно. Кажется, провинции Ориенте и Матансас остались верны закону, — сказал Вейтиа.
— Закон — это сила. Закон — это власть. На стороне Батисты сила, а значит, и власть. Отныне и впредь все, что бы он ни сделал, будет освящено законом! — возразил Санчес Эрринг.
Ритика спросила, подать ли кофе, сенаторы согласились. Наступило молчание — все думали. Санчес Эрринг закурил сигару и жадно затянулся.
— Сеньоры, ведь существует еще и народ. Что мы скажем народу? — спросил Маркес. — Что мы будем делать с общественным мнением, если сами поступаем сегодня не так, как следовало бы, учитывая опыт нашей истории.
— Какой еще истории! — бросил Санчес Эрринг.
— Давайте не будем горячиться, — сказал Седрон, — ведь правда, что против танков ни народа, ни общественного мнения не выставишь.
— Так что ты предлагаешь, Маркес? — спросил Вейтиа.
— Пойдемте в Капитолий, соберем заседание сената и выскажем неодобрение государственному перевороту.
— Мы не соберем кворума, на этот раз нас меньше, чем когда бы то ни было, — сказал Санчес Эрринг.
— Не важно, и нескольких голосов достаточно. Это будет символический протест.
— Об этом и речи быть не может. — Седрон зажег сигару. — Я звонил туда сегодня перед тем, как выйти из дому: Капитолий окружен полицией. К тому же я еще плохо себя чувствую и на такие трюки не гожусь.
— По правде говоря, я не могу себе представить, как ты сюда приехал после такой операции, — сказал Вейтиа.
— А ты что хочешь — чтобы я оставался дома и чтоб меня забрали?
— Как знать, может, они уже идут за нами сюда, — задумчиво сказал Санчес Эрринг.
— Не думаю, — сказал Маркес, — методы, какими Батиста совершил переворот, говорят о том, что он не хочет крови.
— Но стоит ему натолкнуться на сопротивление, как он ожесточится, — сказал Санчес Эрринг, — и именно поэтому меня беспокоит, что президент отправился возглавить войска, которые остались ему верны. Ведь совершенно ясно, сеньоры, что у нас только два пути: изгнание или соглашение. Власть перешла в другие руки, и назад дороги нет.
— А если Прио поднимет центральные провинции страны? Тебе не кажется, что это может напугать Батисту и он сдастся? — спросил Маркес.
— Видно, что не знаешь ты Батисту, — ответил Санчес.
— Ну, что там с кофе? — спросил Вейтиа.
— Пойду посмотрю, — сказал Седрон.
В кухне Ритика кончала процеживать кофе.
— Помоги-ка мне расставить чашки, — сказала она вошедшему Седрону.
Сенатор открыл деревянный шкафчик и, вынув маленький позолоченный поднос, поставил на него четыре крошечные чашечки.
— Габриэль, я только что говорила со своим двоюродным братом Майито, лейтенантом…
— Он был здесь?
— Да нет, по телефону.
— Ты сказала ему, что я тут?
— Нет. Он говорит, что в «Колумбии» полным-полно народу. Он говорит, что все там, все разговаривают с Батистой, все переходят на его сторону. Почему же ты не идешь?
— Ты что, с ума сошла? А долг перед партией?! Да и положение еще неясно, все еще может перемениться.
— Послушайся моего совета. Пошли ты всех этих к чертям, а сам иди в «Колумбию».
— Нет, нет, все не так, как ты думаешь. И потом, разве ты не понимаешь, что они ничуть не меньше меня хотят найти выход.
Некоторое время студенты глядели на него с участием и некоторой жалостью: в конце концов, несмотря на все его недостатки — и как политического деятеля, и как человека, — он представляет гражданскую власть, все те институты, которые следует защищать всегда. «Мы на вашей стороне, президент, потому что мы на стороне конституции, на стороне закона. И если вы намерены сопротивляться, можете рассчитывать на нас».
Даскаль открыл глаза и посмотрел на свои часы, лежавшие на ночном столике. Потом принял душ и надел гуайяберу. В этом году он первый раз надевал ее — уже было достаточно жарко.
Был понедельник, и потому газет не приносили; пока готовили завтрак, Даскаль разглядывал фотографии в каком-то старом журнале.
Фина вышла из кухни, неся дымящуюся чашку кофе с молоком.
— Сеньор слышал? Говорят, Батиста занял «Колумбию».
— Не обращай внимания, Фина. Это болтовня. Вечно что-нибудь болтают.
— Нет, сеньор, это правда. Когда я ехала сюда в автобусе, то видела, что у участков полно полицейских. Кругом волнение. Все говорят, что Батиста сделал переворот.
Даскаль включил радио: все станции передавали музыку. Вместо утренних известий гуарачи и дансоны.
— А старики встали?
— Нет еще.
Даскаль постучался к ним в комнату. Из-за двери раздался чуть хриплый отцовский голос: «Кто там, что такое?»
— Это я, папа. Говорят, Батиста совершил государственный переворот.
Скрипнула сетка кровати, и вышел отец, накинувший на плечи халат.
— Неужели это правда?
— Не знаю, по радио не передают утренних известий.
Даскаль позвонил Марии дель Кармен.
— Мария, это правда?
— Да. Папе сказали на рассвете, и он ушел.
— Что же теперь будет?
— Не знаю. Никто ничего не знает. У нас телефон обрывают — все задают тот же вопрос.
Даскаль позвонил Маркосу Мальгору. Его мать, всхлипывая, ответила, что Маркос рано утром ушел в университет.
Даскаль повесил трубку и поплел к дверям.
— Ты куда, Луис? Не стоит сегодня выходить.
— Я только на минутку в университет.
«В «Колумбии» на каждом мосту разместили по двадцать пять солдат под началом офицера. У каждого — ручной пулемет. По обе стороны от входа — по станковому пулемету и расчету из пяти солдат. Позже охрану еще усилили.
Между половиной седьмого и семью часами утра послышалась сильная перестрелка со стороны Монсеррате, где-то в районе Рефухио и Колона; в президентском дворце переполошились; позже узнали, что перестрелка возникла между охраной дворца и людьми, которые преследовали кого-то в полицейской машине. В результате двое было убито и несколько человек ранено».
Они то медленно продвигались, точно муравьи, то вдруг решительно бросались вперед, чтобы тут же отступить, и снова, колеблясь и сомневаясь, нащупывали путь. Так они двигались и точно так спорили. Студенты на площади Каденас готовили контрпереворот. Даскаль смотрел, как они спорили и разговаривали, размахивая руками, яростно выкрикивая какое-нибудь слово, и вдруг выжидающе замолкали; говорили все разом, желая сказать одно и то же или совершенно противоположное. Даскаль искал Маркоса.
Швейцар на факультете права сказал, что видел его в ректорате. Маркос был там, у телефона.
— Какие новости? — спросил он, увидев Даскаля.
— Я и старого не знаю. Вот пришел, чтоб узнать.
— Подожди. — Маркос кончил разговаривать и повесил трубку. — Сейчас мне звонили наши. Они были во дворце. Говорят, что Прио послал нам грузовик оружия.
— Значит, будет сопротивление. Это начало гражданской войны.
— Не знаю, никто ничего не знает. Надо подождать. Батиста зашел слишком далеко, чтобы наши попытки могли чем-нибудь увенчаться.
— Зачем же пытаться тогда? — спросил Даскаль.
— Надо что-то делать.
Они направились в сторону площади Каденас, и там, подойдя к группе студентов, Маркос Мальгор рассказал им об оружии. В ответ раздались аплодисменты и восклицания, но радость, пожалуй, была не очень велика.
— Никому не хочется умирать, — сказал Маркос, — но, я думаю, такого случая и не представится.
Маркос с Даскалем зашли в буфет на факультете права. Спросили кока-колу.
— Кто привезет оружие? — поинтересовался Луис.
— Сенатор Техера. Прио Сам отдал ему приказ.
— А что вы станете делать с оружием?
— Не знаю, просто укрепимся здесь. Можно немного пошуметь.
— Но против танков и полицейских машин вы ничего не сможете.
— Никто и не собирается выступать против них.
— Тогда зачем же оружие?
— Ни за чем, просто надо что-то делать.
— Что значит «что-то»? Либо вы попытаетесь совершить контрпереворот, либо нет. А кто руководит всем этим?
— Никто никем не руководит. Просто ребята возбуждены. Только и всего.