— Тогда я не понимаю тебя, Маркос. И не понимаю, что ты тут делаешь. Совсем недавно ты сам говорил мне, что теперь ты выше всех этих глупостей.
— А ты что тут делаешь?
— Я пришел из любопытства, просто разобраться, что к чему.
— И сражаться не собираешься?
Даскаль мгновение колебался, потом ответил:
— Нет, сражаться я не буду.
— А почему ты не будешь сражаться?
— Потому что, я думаю, это бессмысленно. Один другого стоит: что Прио, что Батиста — одинаковое дерьмо.
— А другой причины нет?
— Что ты имеешь в виду?
— Ничего.
— Я еще в жизни не брал в руки оружия.
— Ну, это несложно.
— Может, я немного трушу. Ты это имел в виду? Что я трус? Может, и так. Не стану отрицать. Я не люблю насилия. Но скорее всего, я трус. А ты — нет?
— Нет, — сказал Маркос.
— Должно быть, приятно это сознавать и приятно доказать. По правде говоря, эта борьба меня ничуть не интересует.
— Ты всегда остаешься в стороне: будто ты выше всего происходящего и ни во что не вмешиваешься. А на деле просто оберегаешь свой покой.
— Пусть так, но то, что ты здесь, еще более противоестественно. Этого я никак не пойму.
— А ты знаешь, что некоторые даже ринулись в «Колумбию», чтобы присоединиться к перевороту?
— Не знал. Но вполне представляю.
— Это настоящие бандиты. В такой день, как сегодня, все мы должны бы отказаться от эгоизма.
— А ты, почему ты здесь, Маркос?
— Я здесь потому, что я нужен Кубе, сегодня нужен.
— Но это же дерьмо, все дерьмо.
— Ты не понял меня.
— А если кого-нибудь из студентов убьют? Ведь здесь есть и такие, что верят.
— Никто не умрет.
Тучный юноша с прыщавым лицом, задыхаясь, подошел к ним. Ребятам не терпелось: выбрали делегацию, которая пойдет просить оружие у начальника университетской полиции.
— Он вам не даст, — сказал Маркос, — не станет путаться в это дело.
— Он и сказал, что не даст, — ответил толстяк, — но некоторые из наших говорят, что надо бы отобрать силой. Как ты думаешь?
— Не знаю, пойдем, своими глазами посмотрим, что там.
Они вышли из буфета. На улице уже вовсю сияло полуденное солнце, но жара еще не наступила, и мягкий морской ветер шевелил листья лавровых деревьев. Подъехали три машины и остановились на улице, напротив факультета педагогики. Несколько человек вышли из машин и направились к центру площади Каденас.
Узнав их, Маркос Мальгор остановился.
— Давай-ка подождем здесь. Лучше не встречаться с ними, — сказал он.
— Что? — переспросил Даскаль.
Толстяк студент смешался с толпой, окружившей только что приехавших людей.
— Это Масферрер[107]. А второй — Эль Кампесино[108].
— Тот, что был во время войны в Испании?
— Не понимаю, как он осмелился. Если бы сегодня здесь не происходило то, что происходит, он бы сильно рисковал: у него тут много врагов. Вот в это я уже вмешиваться не стану, — сказал Маркос.
Несколько студентов, отделившись от толпы, сели на лестнице факультета естественных наук. Масферрер, Эль Кампесино и их люди направились к входу в ректорат.
— Я ухожу, — сказал Даскаль.
— Почему? Может, оружие, которое обещал Прио, вовсе и не прибудет.
— Это дело гиблое, — сказал Луис, — и потом, все они одинаковое дерьмо. Сейчас на всей Кубе только Батиста знает, что делает.
Мимо пробежал студент, и Маркос остановил его, схватив за руку.
— Что там такое? Куда ты бежишь?
— Говорят, полки в Матансас и Ориенте капитулировали. Теперь в руках Батисты вся страна.
— Я ухожу, — сказал Даскаль.
— Оставайся, тут ты по крайней мере хоть что-нибудь поймешь.
— Нет, я ухожу.
Он несколько минут постоял в гараже, все еще колеблясь, пока наконец не выбрал автомобиль с частным номером. Вместе с ним сели его брат Антонио и сенаторы Техера и Мехиас. Позади следовала машина с правительственным номером 49, в которой находилась часть личной охраны президента.
Когда они прибыли на место, один из высших офицеров спросил, не отдал ли свергнутый президент каких-либо распоряжений относительно дворца.
— Отдал, — ответил контр-адмирал. — Он распорядился не отражать нападения.
— Теперь ты, должно быть, раскаиваешься, что не согласился на предложение Гарсии Монтеса договориться с ПЕД[109],— сказала Ритика.
— Немногого стоит такая договоренность, — ответил сенатор Седрон, — вот Кастельянос…
— Алькальд?
— Да… У него было соглашение с Батистой, а несколько дней назад он его нарушил. Вот это самое опасное — Батиста злопамятен и гнева на милость не меняет.
— А какие у тебя с ним отношения?
— Ни плохие, ни хорошие. Мы просто знакомы. Он всегда приветливо со мной здоровался. У меня никогда не было с ним столкновений.
— В таком случае у тебя есть шансы.
— Думаю, что есть.
— Ко-о-фе! — крикнул Маркос.
Седрон вернулся в гостиную.
Совершенно очевидно, что результатом всего этого явилась отмена конституции, получить которую нам стоило большого труда и которую одобрили все делегаты, избранные кубинским народом. Итак, обманута великая мечта о народном волеизъявлении. В эти минуты меня переполняет глубокая гражданская скорбь. И я выражаю эти чувства от имени всех кубинцев, которые лишены возможности высказать свои чаяния громко, чтобы все о них услышали.
Луис Даскаль шел по улице Л. в сторону Двадцать третьей улицы. Все было как обычно. Проезжали битком набитые автобусы; на углах их поджидали новые пассажиры; продавцы торговали лотерейными билетами; кафе были открыты, там пили прохладительные напитки; солнце стояло невысоко, время жары еще не наступило. Все было спокойно, все шло своим чередом, как всегда, на углу улицы Л. и Двадцать третьей Даскаль сел в двадцать шестой автобус. Никто не разговаривал, пассажиры ехали молча, и даже шофер с кондуктором не обменивались привычными замечаниями, а это давалось им нелегко, если учесть сложившуюся ситуацию.
Сначала Даскаль читал объявления на потолке автобуса: «Оптический магазин «Очки», «Фотостудия Нуньеса», «Ешьте шоколад «Кресто», а потом стал разглядывать оформление реклам и не отрывался до тех пор, пока автобус не остановился на углу Пасео и Линеа. Выйдя, он побрел по солнечной стороне.
Даскаль зашел в кафе и по телефону позвонил Карлосу. К Сарриа он идти не хотел: боялся встретиться с Алехандро или Кристиной. После того несчастного случая — если его можно было так назвать, — после того случая в доме Мендосы он не звонил Кристине, да и она как будто не интересовалась им. Карлос сказал, что можно встретиться в «Эль Кармело».
Он появился там с толстым томом под мышкой, и, когда положил его на стол, Даскаль тайком прочитал название: «От Нью-Дил к Пирл-Харбору». Они заговорили о перевороте, и Карлос рассказал, что ему стало не по себе, когда он услышал об этом, но потом, за завтраком, он поговорил с отцом, и, пожалуй, тот прав: разложение на Кубе достигло такого предела, что уже пора кому-нибудь покончить с этим; гангстерство, хищение общественных богатств, демагогия рабочих — все это мешает развитию страны. Батиста даст мир и спокойствие кубинской семье. Батиста уважает традиции. У Батисты только один недостаток: стремление управлять, опираясь на силу, но, учитывая сегодняшнее состояние страны, этот его недостаток оборачивается достоинством. Даскаль сказал, что лично ему все равно — тот или другой, но по крайней мере переворот нарушил привычную рутину. Они решили проехаться на машине Карлоса, посмотреть, как выглядит Гавана.
Поток машин старался обогнуть полицейские участки. Мундиры на полицейских были расстегнуты в знак того, что они присоединились к перевороту. Луис с Карлосом поехали по Прадо в сторону Центрального парка и напротив президентского дворца увидели танки. Несколько полицейских машин прикрывали подступы к Капитолию. Чтобы попасть на Ведадо, они поехали по улице Королевы, до улицы Инфанты и свернули на Сан-Ласаро. Перед университетом грозно ощерились плоские морды броневиков; они дежурили под убаюкивающее бормотание радиоприемников, которое неслось из полицейских машин, — передавались шифрованные приказания. Возле альма-матер репродуктор выкрикивал лозунги против государственного переворота, но едва ли люди, спешившие по улице Сан-Ласаро, слушали их. Полицейские только расхохотались, когда репродуктор зычно выкрикнул: «Батиста — убийца Гитераса!»
Карлос пригласил Даскаля поехать к ним, разузнать, что нового. Но Даскаль соврал, что пойдет в редакцию и попробует что-нибудь узнать там. Он уже несколько дней не ходил на службу, ссылаясь на нездоровье, и его мать даже посылала записки сеньору Дуарте, в которых сообщала, что «сын тяжело болел гриппом, но теперь поправляется». Когда они проезжали по Набережной, Карлос сказал, что думает поехать в Нью-Йорк учиться живописи. Хочет поступить в Академию изобразительных искусств, чтобы только вырваться отсюда. Отец не особенно в него верит и на его призвание к живописи смотрит косо. Но тут он себя чувствует худо. К тому же в последнее время мать с отцом что-то ссорятся, не разговаривают. Дома обстановка напряженная, и в довершение всего, пожалуйста, этот Батиста еще больше все осложнил. Даскаль сухо сказал, что, по его мнению, будет хорошо, если Карлос поедет в Нью-Йорк, и попросил подвезти его к дому Марии дель Кармен.
Вашингтон. (Ассошиэйтед Пресс.) Здесь стало известно, что американская администрация не замедлит признать режим Батисты де-факто, ибо он отвечает требованиям, которые выдвигают Соединенные Штаты в области внешней политики.
В газетах, отражающих мнение Уолл-стрита, сообщается, что деловые люди Северной Америки ничуть не обеспокоены новой ситуацией на Кубе.
«Джёрнал оф коммерс» — известная нью-йоркская торговая газета — выражает оптимистические надежды в связи с тем, что победа режима Батисты на Кубе может означать благоприятную конъюнктуру для пересмотра таможенных пошлин, установленных на конференции в Торки, которые обеспечивали существование кубинской текстильной промышленности.