— А что собираешься делать ты?
— Не знаю, но что-то делать надо. Я до сих пор еще не узнала, где Тони, — сказала Мария дель Кармен, которую Даскаль уже начинал раздражать, и потому она подчеркнула слова: «что-то делать».
Даскаль интуитивно почувствовал, что в ней загорается робкое, но священное пламя, которое принято называть патриотизмом и которое было ему неведомо, а посему он пожелал Марии сгореть в этом очистительном огне, но говорить больше ничего не стал. Он просто не знал, что сказать, и молчал, вертя в руках фаянсовую пепельницу. Мария дель Кармен извинилась, вышла ненадолго и, вернувшись, сказала, что стол уже накрыт и, может, он останется пообедать с ними. Даскаль отказался и, пообещав позвонить, если узнает что-нибудь новое, ушел.
«Батиста сообщил корреспондентам телеграфных агентств, что сформированное им «правительство — временное и что сразу же, как только положение нормализуется, он проведет справедливые и честные выборы».
Одним из первых мероприятий генерала Батисты было увеличение жалованья полицейским и солдатам до ста пятидесяти и ста песо соответственно.
Можно сказать, что после совершения государственного переворота административный аппарат перестал функционировать; общественные работы замерли, учебные заведения почти пустуют, на улицах скапливается мусор.
Странное положение, когда радио не передавало до часу дня никаких сообщений и комментариев, а только музыку, объясняется тем, что радиостанции были заняты вооруженными полицейскими».
Пообедав дома, Даскаль лег поспать. Проснулся он около четырех, отыскал воскресные газеты и, читая объявления, обнаружил, что в «Трианоне» хорошая программа. Он пришел в кино, когда открывали кассу, купил кулечек конфет, уселся в еще освещенном зале, разглядывая белый экран, едва заметно порванный в углу. Погасили свет, на экране появился лев — эмблема студии «Метро-Голдвин-Майер», и он забыл обо всем.
В восемь вечера он вышел из кино и, увидев на углу улицы Линеа и А. разговаривавших о чем-то людей, направился к ним. Это были журналисты. С Антонио Тельесом Аурой из отдела информации Даскаль был знаком и подошел к нему порасспросить. Прио временно предоставили убежище в мексиканском посольстве, и теперь они ждали, не согласится ли он принять их или сделать какое-нибудь заявление. Вспышка магниевой лампы осветила улицу. Даскаль пошел к дому. Остановившись около продавца газет, он купил одну и под фонарем прочитал заголовки:
КАРЛОС ПРИО И ЕГО ПРАВИТЕЛЬСТВО СВЕРГНУТЫ В РЕЗУЛЬТАТЕ ГОСУДАРСТВЕННОГО ПЕРЕВОРОТА, КОТОРЫЙ ВОЗГЛАВИЛ ГЕНЕРАЛ ФУЛЬХЕНСИО БАТИСТА
В девять часов утра президент Карлос Прио покинул дворец…
Развитие событий в центральных провинциях страны
Кабрера, Сока и Уриа[111] прибыли в Майами на военном самолете…
Подтверждаются сообщения о том, что коммунисты не будут больше контролировать деятельность КТК[112]
Судя по всему, Соединенные Штаты не замедлят признать режим Батисты…
Ничего существенного сегодня не произошло, подумал Даскаль, ничего существенного, что могло бы изменить этот остров — цветущий остров сахарного тростника; остров, погруженный в море дерьма; остров, плывущий в никуда; остров, утопающий в разврате и сладострастии, отданный на милость "случайности, фетишей и азарта, растерзанный бездействием, испохабленный алчным насилием; остров, над которым пролетают циклоны и который скучает под сенью пальм; остров печальный, разбитый, анархичный, бурный и всегда хмельной, всегда в судорогах, в шуме и грохоте. Никто не чувствует себя здесь хорошо, и то, что поначалу кажется новым, оказывается все тем же: сколько ни есть дней, на каждый будет свой Прио, и на все рассветы хватит Батист, и вечно пребудут Мачадо, Грау, Сайасы, чтобы ломать и растрачивать нашу жизнь, которая между тем уходит.
Нет, и на этот раз ничего не произошло.
ОТЦЫ ОТЕЧЕСТВА
И так настало время палачей, и так случилось это: мутное, жестокое и сильное море, бушуя, выгрызало рифы — таков был натиск; черное облако поднималось к небу, оставляя на земле слой пепла; лютый вихрь втягивал все в свое кровавое кружение. Шквал скрутил пять лет в один час.
Габриэль Седрон жил во время революции, делал революцию, но теперь его память была не в силах удержать поток неясных, разрозненных воспоминаний, растворившийся шквал впечатлений. Когда он приехал из Сагуа? Вчера? Тридцать лет назад? Когда познакомился с Лауритой? Когда он видел, как умирал Трехо? Кто кем оказался в свой смертный час? В час смерти, в час палачей и мучеников, в час, за который незаметно для тебя проходят годы, в час скорби, в час радости, в час жизни, в час революции.
Теперь настал иной час, иное время. Начинался добрый 1935 год, и надо было самому отвечать за себя. Седрон зашел в магазин «Мансана де Гомес» и попросил холодного ананасового сока. Было без четверти одиннадцать, и предстояло убить время до свидания с доном Эрнестом Менендесом.
Фернандо Ороско сказал бы, что это капитуляция, но Фернандо теперь уже ничего не мог сказать, потому что он был мертв. Мертв, мертв, мертв навсегда. Габриэль видел его своими глазами, видел его живот, весь в безупречно круглых дырочках, его голову в луже темной крови, видел его глаза с открытыми веками, видел покой на его лице, покой.
Как-то вечером они договорились встретиться в кафе на улице Санха. Габриэль пил коньяк, когда увидел Фернандо и по его виду понял, что за ним следят. Фернандо быстро прошел мимо его столика, успев сказать: «В «Шанхае»!»
На афише театра «Шанхай» значилась, как всегда, скучнейшая программа бурлесков, и Габриэль, заняв в темноте свое кресло в первых рядах партера, с волнением стал ждать Фернандо. На сцене покачивали бедрами несколько полуголых женщин. Одна из них как раз принялась похотливо подрагивать жирным животом, когда рядом с Габриэлем сел Фернандо и вложил ему в руки пакет. «За мной следят. Здесь динамит. Избавься от него!» И ушел.
Выждав пять минут, Габриэль оставил пакет в туалете. Выходя, он услышал выстрелы, но пошел дальше и, пройдя еще квартал, увидел Фернандо, мертвого.
Не важно, много или мало времени утекло с тех пор — но это случилось. Его наполняли горечь и скептицизм — вот как все кончается. Горечи прибавилось, когда прибыл Сэмнер Уэллес и начался период посредничества. Габриэль нападал на партию АБИ, за то, что она тоже принимала участие в этом фарсе. Он знал, что многие бегали в отель «Националь» повидаться с американским послом, а потом на собраниях, среди своих товарищей-революционеров, отрицали это. Сэмнер Уэллес помогал свергнуть режим Мачадо, потому что Вашингтону не нравился царивший на острове хаос.
После смерти Фернандо Габриэль долгое время не отваживался появиться в доме на улице Хервасио, а когда наконец пришел, Лаурита заплакала, а мать Фернандо, рыдая, его обняла: «Мой сын, мой сын!» Это было неприятно.
В тот день, когда пал режим Мачадо, Габриэль бродил по улицам города. В результате всеобщей забастовки, носившей политический характер, тиран был свергнут.
На улице Сан-Ласаро Габриэль взял такси и вышел у парка Сайаса. Он долго смотрел на президентский дворец, на разгневанную толпу. Потом смотрел, как забастовщики братаются с солдатами, смотрел на разграбленные особняки, и людская радость казалась ему бессмысленной и глупой.
Тем же летом в доме Менендесов он познакомился с Эрнестиной Гираль. Она не была ни Лорелеей, ни flapper[113], чувствовалась в ней какая-то основательность, которая непременно передалась бы и мужчине, оказавшемуся с ней рядом. Отец. Эрнестины, астуриец, владелец табачного магазина, несмотря на свое богатство, жил очень скромно в доме «Провидение» на проспекте Карлоса III.
Габриэль перестал встречаться с Лауритой и стал часто бывать у Эрнестины. Она мечтала вырваться из отцовского дома, и в декабре они поженились. Дон Эрнесто увеличил ему оклад, а десять месяцев спустя, 15 октября 1934 года, родилась Мария дель Кармен. Это еще больше отдалило Габриэля от революционной работы, он даже отказался помогать тем, кто готовил мартовскую забастовку 1935 года.
Одиннадцать часов. Габриэль уплатил за сок и направился к двери, выходившей в сторону Центрального парка. Он медленно поднялся по широкой лестнице с мраморными перилами. Свидание было важным. Он уже несколько лет проработал в конторе, и пора было наконец стать кем-то, занять прочное положение, подумать о будущем. Ему исполнилось тридцать пять. Он был женат. Имел дочь. В последнее время в нем вдруг снова проснулось честолюбие. А после смерти тестя ему достанется неплохой кусок.
Дон Эрнесто принял его, стоя у окна. Дон Эрнесто любил придавать драматизм тому, что он называл серьезными обстоятельствами. Он сразу перешел к делу. Габриэль был хорошим парнем. И при всех своих достоинствах и недостатках уже десять лет проработал у него в конторе. Был, конечно, в его жизни этот период сумасшествия, о котором лучше не говорить, потому что в молодости все мы революционеры и социалисты. И это такая же неизбежная болезнь, как корь или коклюш. Но теперь пришла пора образумиться: «Своему сыну Эрнесто я отдаю пай в адвокатской конторе. А ты его близкий друг. Вы вместе учились. Ты часто сидел у нас за столом. И женился на девушке из прекрасной семьи. Семьи достойной и трудолюбивой. У тебя есть кое-какие связи. Ты неглуп, а брак обуздывает и самых диких». Словом, пришло время Габриэлю Седрону стать компаньоном в его деле. Впредь контора будет именоваться «Менендес и Седрон». Сам он очень скоро уйдет на покой, и, хотя в общем Эрнесто с Габриэлем были в курсе почти всех дел, в некоторые им еще предстояло вникнуть.
Он позвонил в серебряный колокольчик, вошел Эрнесто-младший и крепко обнял Габриэля. Да, Фернандо умер.
Это было начало. Такая контора, как у Менендеса, помогала завязывать связи, придавала вес. Он окажется в самой гуще делового мира, будет делать деньги. И нет причин оставаться вне политики. И кто знает, не наступит ли день, когда он выставит свою кандидатуру в палату представителей, в сенаторы или даже станет министром, почему бы и нет?. Ведь могут же его товарищи по борьбе против Мачадо оказаться у власти. Они по-прежнему были его приятелями, и им не в чем было его упрекнуть. Потому что и сами они были заняты тем же, чем он, — своим собственным будущим. Не прозябать же ему всю жизнь. Тесть когда-нибудь умрет. Со временем можно будет купить особняк на Ведадо. И каждое лето они с Эрнестиной станут ездить в Нью-Йорк. А когда-нибудь поедут и в Париж. Париж надо повидать хотя бы раз. Мария дель Кармен выйдет замуж за человека, который обязательно будет собою что-то представлять.