Габриэль вошел к себе в кабинет. Окно, выходившее в Центральный парк, было открыто. От страшной жары асфальт словно плавился. Позолоченный купол Капитолия сверкал на солнце. Несколько машин проехало мимо, в сторону клуба галисийцев. Внизу медленно двигались крошечные фигурки пешеходов в костюмах из белого дриля. Вот он и вышел на большую дорогу. Время и умение работать решат остальное. Он заполучил этот город.
Габриэль сел за стол, полистал скопившиеся за утро письма и принялся подписывать: с сердечным приветом Габриэль Седрон. С сердечным приветом Габриэль Седрон. С сердечным приветом Габриэль Седрон…
НАЧАЛО СЕЗОНА
Зимой Ранчо-Бойерос — холодное место. В январе бывают ночи, когда температура там падает до пяти градусов, в то время как Гавана нежится в тепле. Летом же там жарко, особенно в аэропорту: бетонная дорожка нагревается на солнце, и над ней поднимается насыщенный известью горячий воздух, сквозь который предметы кажутся далекими, точно смотришь на них через сосуд с водой. И редко бывает, чтобы в летние месяцы подул вдруг бриз и облегчил давящий зной.
Еще следует добавить гром репродукторов, галдеж пассажиров и мощный рев моторов. Место было бы крайне неприятным, если бы не восхитительное предчувствие чего-то нового, которое возникает перед всяким путешествием. К тому же был здесь и бар, в котором всегда прохладно, бар с огромными окнами; через их цветные стекла хорошо видно, как взлетают и садятся самолеты. В этом баре, с холодным коктейлем в одной руке и саквояжем — в другой, можно почувствовать себя маленьким Марко Поло перед отплытием в Китай.
Габриэль Седрон пил коктейль в баре аэропорта Ранчо-Бойерос, Ритика тоже. Репродуктор объявил рейс четыреста шестьдесят два национальной аэролинии до Нью-Йорка. На Ритике был костюм в мелкую черно-белую клетку. К блузке приколота брошь с бриллиантами, без сомнения настоящими.
Седрон говорил о жаре — о другом ему говорить не хотелось. Он сказал, что там, на улице, жара, должно быть, невыносимая. Его белая льняная гуайябера, свежая и туго накрахмаленная, еще не успела измяться. Он сидел, вертя в руках паспорт, и нечаянно раскрыл его. На голубой бумаге имя: Рита Сильва и рядом фотография, прекрасная фотография, если учесть спешку, в которой она делалась. Седрон уронил паспорт на столик; Ритика взяла его и положила поближе к сумочке и перчаткам. Седрон погладил серую лайку.
— Какая ты элегантная, — сказал сенатор.
— Приходится, раз собираешься путешествовать.
— Женщины всегда особенно тщательно одеваются в дорогу.
— Как ни старайся, все недостаточно.
— Даже перчатки.
— Чтобы управляться с некоторыми людьми, надо бы всегда быть в перчатках.
Седрон знаком попросил официанта принести свежие коктейли.
— Ты расстроена.
— Ничуть, просто разочарована.
— Но это для тебя прекрасный случай.
— Мой случай уже позади.
— Но может быть и другой.
— Постараюсь не упустить.
— Ты ведь понимаешь, что произошло, правда? — Седрон поднял брови и стал похож на ребенка, впервые причащающегося святым дарам.
— Габриэлито, старик! — вдруг закричал тучный мужчина с густыми усами и в темных очках, звучно хлопая Седрона по спине.
Габриэль Седрон поднялся.
— Сеньорита Сильва, сенатор Варгас.
— Бывший. Теперь я советник. Что ты тут делаешь, Габриэлон?
— Провожаю сеньориту Сильву.
— Ты знаешь, что случилось в Пласетас?[114]
— Кое-что слышал.
— Думаешь, я должен был арестовывать членов муниципалитета? Я же сам тогда основывал ПЕД.
— Муниципалитет под твоим контролем.
— Ясно, не должен. На такое способен только преступник.
— А ты не преступник.
— Конечно, но обращаются со мною, будто я преступник. Но ты не волнуйся, я свое возьму. Пусть только Батиста об этом узнает.
— Я уверен, что возьмешь, муниципалитет всегда был у тебя в руках.
— Правда? Ты ведь знаешь. Ты на этом собаку съел.
Официант принес им коктейли: лед таял, и жидкость в бокалах поднялась до краев.
— Хочешь выпить? — пригласил Седрон.
— Нет, мне пора идти. Жена с дочками едет за покупками в Майами, теперь они уже, верно, ждут меня у второго выхода. А я зашел купить сигар. Очень приятно, сеньорита, Темистоклес Варгас к вашим услугам. До свидания, Габриэлоте, старина!
— Он хороший парень, — заметил Седрон.
— И тоже в тридцать третьем подкладывал бомбы? — спросила Ритика.
— Да.
— Все твои приятели в тридцать третьем подкладывали бомбы. И только об этом говорят.
— Потому что это единственно достойное, что они сделали в своей жизни.
— А ты? Ты тоже ничего достойного больше не сделал?
— У меня другая репутация.
— Ты душевный человек и истинный кубинец, а твое семейство принадлежит к высшему свету.
— Тебе не дает покоя мое семейство.
— Потому что оно мой соперник. Соперник, который одержал верх. Так как, по-твоему, я должна к нему относиться?
— Сейчас тебе представляется счастливый случай.
— Я начинаю карьеру — вот и все.
— У тебя хороший голос.
— Неизвестно еще, понравится ли он венесуэльцам. Меня будут объявлять так: «Рита Сильва, мягкое сопрано тропиков». Пожалуй, лучше было бы: «Жесткий комический кашель».
— У тебя хороший голос, — улыбнулся Габриэль.
— Ну ладно, хватит! Чего ты хочешь? Чтобы я благодарила тебя за все: за брошь с бриллиантами, за контракт в Каракасе, за билет на самолет? Ты рассчитал меня, как прислугу.
— Рита, любовь моя, не говори так. Ты знаешь, как ты мне нравиться.
— И потому ты запихиваешь меня в самолет.
— После вашей встречи в больнице Мария так переменилась ко мне. Она и смотрит-то на меня иначе и почти не разговаривает.
— И это после того, что я для тебя сделала.
Седрон не ответил, напрасно стараясь припомнить, что она имеет в виду.
— Ты много для меня сделала, — наконец сказал он.
— Разве не я посоветовала тебе поладить с Батистой? Еще тогда, десятого марта, я тебе это сказала. Видишь? Ты поладил, и все сошло хорошо.
— И совсем я с Батистой не поладил. И в правительство не вошел. Просто кое-кто из моих друзей оказался сейчас наверху, вот и все.
— У тебя везде и повсюду друзья. И всегда у тебя все хорошо.
— Я хочу, чтобы и моя дочь была мне другом.
— И твоя жена — тоже?
— Эрнестину я уважаю. Ты это знаешь.
— Ты не ее уважаешь, ты уважаешь деньги, которые достались тебе после ее деревенщины отца. А ее ты не уважаешь.
— Если ты будешь так себя вести, я уйду отсюда к чертовой матери! — крикнул Седрон.
Ритика не ответила. Седрон подозвал официанта и попросил принести сигары «Корона». Они так и молчали, пока не вернулся официант с коробкой сигар, украшенной золотыми и красными печатями. Седрон осторожно достал сигару и закурил ее от серебряной зажигалки. В репродуктор объявили рейс триста семнадцать маршрутом на Каракас, Венесуэла, и попросили пассажиров подойти к первому выходу.
— Прости меня. Мне было очень хорошо с тобой.
— Мне очень жаль. Правда, очень жаль, — сказал Седрон.
— Ты будешь мне писать?
Седрон кивнул. Ритика взяла свои вещи. Проходя мимо кассы, Седрон заплатил. Они вышли в коридор, и их сразу обдало зноем. Спустились по узенькой лестнице. Внизу, среди моря чемоданов, суетились элегантно одетые пассажиры. Седрон с Ритикой подошли к первому выходу.
— Как зовут этого твоего приятеля, импресарио? — спросила Ритика.
— Карраль. Запиши, а то забудешь: Карраль.
— Нет, я запомню.
— Не беспокойся, он будет встречать тебя в аэропорту. Я дал телеграмму.
Пассажиры выстроились в очередь, Ритика тоже заняла свое место.
— Ладно, милый, прости, что я так вела себя. И будь хорошим, пиши мне. Помни, что я под твоей защитой, а тебя охраняет Чанго. И не забывай маму. Она тебя любит.
Седрон на все кивал. Очередь двигалась. Пассажиры предъявляли билеты служащему в безупречно белой рубашке и черном галстуке. Когда до Ритики оставался всего один человек, она вышла из очереди и поцеловала Седрона в губы. Габриэль в последний раз ощутил влажное и нежное прикосновение ее рта. Ритика обняла его и прошептала в самое ухо:
— Ты для меня единственный мужчина, и всегда будешь единственный.
— Сеньорита… — позвал служащий от дверей.
Ритика предъявила паспорт и билет, толкнула стеклянную дверь и вышла на дорожку. И уже оттуда прощально махнула Седрону рукой и сказала одними губами, так, чтобы он понял, стоя за стеклянной дверью: «Пи-ши».
Седрон тоже помахал и смотрел через стекло до тех пор, пока Рита не скрылась в самолете. Тогда он пошел к выходу. Черный «кадиллак» стоял совсем рядом. Шофер разговаривал с полицейским. Увидев Седрона, он быстро сел за руль и плавно подал машину к дверям. Габриэль Седрон нехотя открыл дверцу и повалился на мягкое сиденье.
— Куда, сеньор сенатор?
— Домой, Чичо. Поедем домой.
Эрнестина Гираль вырвала из календаря вчерашний листок. «Всегда надо точно знать время и какой сегодня день. Все называют меня легкомысленной; может, они и правы: вот Мария дель Кармен мне что-то говорит, а я не понимаю, о чем она. Ладно, значит, сегодня суббота, и сейчас около полудня. В сиесту Габриэль будет спать. Он должен вот-вот приехать и, наверное, захочет выпить, Пойду послежу, чтобы приготовили. Мария дель Кармен в клубе и, наверное, останется там обедать. Она позвонит мне, а если не позвонит, надо будет позвонить самой, узнать, там ли она. Если она сегодня вечером собирается куда-нибудь пойти повеселиться, нужно приготовить ей платье. И за этим надо присмотреть. Ах, нет, помнится, она хотела вечером поехать на Варадеро. Переночует у Санчесов. Обязательно поедет, там сегодня весь Билтмор-клуб. Ведь начинается сезон. Так… что же еще?.. Что же еще?..»
Габриэль Седрон пошел, вытирая пот. Эрнестина встретила его у дверей. Габриэль сказал, что