Роландо словно весь подобрался, тело его напряглось, глаза сощурились, стали настороженными.
— Что с Хоакином? — почти выкрикнул он.
Отец Гонсалес понурился.
— Хоакина нашли утром в Чичарронес, — прошептал он. — Четырнадцать пуль…
По улице оба шли молча. Солнце уже пекло вовсю, и негру было очень жарко в пиджаке. Рубашка с короткими рукавами, которая была на его спутнике, казалась особенно белой рядом с его темным пиджаком. Улица, по которой они поднимались, была многолюдной, но прохожие выглядели озабоченными и угрюмыми. Смех звучал редко и казался едва ли не кощунством. Словно в Сантьяго вообще запрещалось смеяться. Если же он вдруг и раздавался, можно было сказать, не глядя, что смеется военный — в синей форме жандарма или в желтой форме армейца. Но когда смеялся кто-нибудь в штатском, все понимали, что и это не случайный прохожий, и узнавали таких людей не по мундирам и знакам отличия, а по особому выражению ненавистных лиц. Это были осведомители.
По-прежнему не говоря ни слова, прошли несколько кварталов. Негр, углубившись в свои мысли, даже не замечал, где они идут. Роландо же смотрел по сторонам и иногда едва заметно кивал кому-нибудь из встречных. В потоке машин то и дело проносились полицейские джипы. Их седоки внимательно разглядывали прохожих, направив на тротуары стволы автоматов и карабинов.
Двое продолжали молчать. Наконец они свернули с улицы Энрамадас и оказались на площади у церкви Долорес, на стоянке автобусов. Здесь, как всегда, было много народу: шоферы, кондукторы, пассажиры.
— Посидим немного.
— Давай.
Они заняли свободную скамейку в скверике прямо напротив церкви. Рядом никого не было, а от нестерпимо жарких лучей солнца их укрывала тень хинного дерева.
— Мне говорили, что ты считаешь безумием борьбу с Батистой, — начал Роландо, — но почему же ты сам…
Негр протестующе поднял руку.
— Нет, — сказал он, — борьба против Батисты вовсе не безумие. Как раз напротив. Но я говорил, что мне кажутся безумными методы, которые вы применяете.
— Сьерра-Маэстра[121], например?
— Нет. В Сьерре дело организовано хорошо. Но здесь ваши методы неправильны. Отсутствует организованность. Покушения, бомбы…
Они говорили спокойно, может быть, чуть тише, чем обычно говорят в Сантьяго. Но и в двух шагах посторонний человек не понял бы, о чем они толкуют. Кроме того, глядя в лицо друг другу, они не забывали следить за тем, что происходит вокруг.
— У нас есть организация, — возразил Роландо. — Правда, она отличается от той, к которой привык ты. Слышал, что сказал отец Гонсалес о Хоакине?
— Да.
— Так вот, Хоакин был отличным организатором. — Голос юноши звучал глухо и печально. Но Роландо быстро овладел собой. — Хоакин создал первые ударные группы. Конечно, мы не могли организовать широкие массы. Единственная массовая демонстрация, которую нам удалось провести, — были похороны убитого товарища. Он был мужественный борец, настоящий кубинец, когда-нибудь ты поймешь, что он был одним из зачинателей революции… Сейчас положение очень тяжелое, и таких похорон Хоакину устроить не удастся. Если бы мы на это пошли, то понесли бы большой урон…
— Можно нелегально организовать рабочих и…
— Да, да, конечно, — перебил его Роландо. — Для того мы и ищем таких людей, как ты.
Негр расстегнул пиджак и стал обмахиваться полой, как веером. Его зеленая полосатая рубашка взмокла на груди.
— Рабочим претят ваши бомбы, — сказал он, отдуваясь.
— Напрасно. Наши бомбы не убили ни одного рабочего. Мы взрываем их, чтобы накалить обстановку, чтобы батистовские скоты прекратили террор. Народ уже понимает, до чего могут дойти эти звери. Мы стараемся действовать осторожно. А если все же пострадает невинный человек, ведь еще страшнее — жить под игом тирании…
Негр покачал головой.
— Об этом я и говорил! Вы хотите покончить с одной бедой при помощи другой. Это я и называю безумием.
— Ладно, пускай. Мы делаем революцию своими методами, отличными от обычных, согласен. Но подождем результатов…
— И уже совсем не годятся ваши покушения на солдат, — сказал негр. — Вы их убиваете только потому, что они солдаты, не разбираясь, в крови у них руки или нет.
— Это, конечно, так. Я считаю, что мертвые солдаты… А думают ли они, когда нас убивают? Сожалеют ли о нас? И потом, если мы не будем бросать бомбы и стрелять в солдат, что же нам остается?
Его собеседник вытянул ноги, расположился поудобнее и спокойно ответил:
— Организовать рабочих. Рабочие — главная сила всякого по-настоящему революционного движения…
— Ну, завел! — взорвался Синтра. — Рабочие, конечно, сила. Но на Кубе главная движущая сила — крестьяне. Именно они настоящие, истинные кубинцы. Ты знаешь, что, если бы не крестьяне, нас бы давно перебили в Сьерре?
— Догадываюсь…
— Конечно, мы должны организовать рабочих, конечно! Но это не так просто. А ты подумай о прогнившем государственном аппарате, продавшемся Батисте, о том, что никто ни во что не верит… Если мы начнем гражданскую войну, она продлится еще десять лет.
— А если пойти вашим путем, такая борьба обойдется в сотни тысяч убитых…
Роландо Синтра взмахнул кулаком.
— Пусть… — Он запнулся и покраснел так, что даже уши стали багровыми.
— Что ты хотел сказать? — мягко спросил негр.
— Я хотел сказать, что лучше сто тысяч погибших, чем… Хотя… это слишком большая жертва!
Негр, с симпатией глядя в лицо молодого человека, положил руку на его плечо.
— Сколько тебе лет?
— Двадцать четыре, — раздраженно ответил Роландо. — Скажи лучше, ты помнишь тех двоих, в соборе?
— Да.
— Они убили двоих солдат. А знаешь, зачем? Им нужны винтовки, без них в Сьерре делать нечего… Отчаянные парни. Если их поймают… — Он провел пальцем по горлу. — А по-твоему как? Они, значит, должны были спросить солдат с винтовками — с их винтовками! — убийцы те или ангелочки? Нет, дружище, так не пойдет!
Негр возразил веско, как бы вынося приговор:
— Общее дело выше личного. Им были нужны винтовки, и они убили солдат. Но все же главное — привлечь солдат на нашу сторону.
— Привлечь полковника Каньисареса?
— Нет. Этого не надо. Но солдаты не каньисаресы, не полковники. Есть солдаты такие, как ты, как я. Солдаты по необходимости.
— Все солдаты поддерживают Батисту.
— Могут перестать поддерживать.
— Послушай-ка, идем, а? — предложил вдруг Роландо и поднялся. Негр тоже встал. Оглянувшись по сторонам, они пошли улицей, поднимавшейся в гору. Немного помолчав, молодой человек сказал, как бы размышляя вслух:
— Я тоже не трус… — Он глядел под ноги. — У меня есть разрешение оставить город и уйти в Сьерру. Но нет винтовки. Я должен ее достать, и достану сам, чтобы никого не ставить под удар.
Негр молча взглянул на него. Потом стал рассматривать дома, мимо которых они шли. Большинство дверей было заперто. Там, за степами домов, пульсировала в жилах горячая кровь, трепетно напрягались мускулы, живо реагировали нервы, бились сердца, работал мозг. Там, в этих домах, жили люди Сантьяго. Но и в запертых квартирах они были беззащитны против страдания и смерти.
— Надо сохранять достоинство, — снова заговорил юноша. — Иногда о достоинстве говорит даже цвет платья.
Негр посмотрел на свои темные руки, на светлое лицо Роландо и едва заметно улыбнулся.
— Это дом моей девушки, — сказал вдруг Роландо, остановившись. — Я хочу, чтобы ты с ней познакомился.
Они стояли перед синей дверью в желтой стене. Негр не мог отвести глаза от этого сочетания цветов: желтый и синий, как мундиры…
— Твоя девушка тоже из Двадцать шестого[122]? — наконец спросил он.
— Да. И раз теперь нет Хоакина… Она может с тобой побеседовать. Она много читала о социальных проблемах, ей нравятся стихи Неруды. Идем.
Из-за того что комната была очень мала, казалось, что в ней чересчур много мебели. К тому же вещи были старые, запыленные, разностильные, словно выставленные для продажи. Стояли здесь два кресла-качалки из черного дерева — когда негр сел в одно из них, оно заскрипело: «трок-трок-трок», — и шесть простых стульев. У стены напротив — на длинном столе, покрытом кружевной накидкой, — радиоприемник и телевизор. Ему почему-то показалось, что и тот и другой неисправны. С потолка свисала большая люстра с претензией на оригинальность. Под ней — столик с розовым глиняным кувшинчиком, в котором красовалось семь роз из китайской бумаги. Он уже было решил, что изучил обстановку комнаты, но тут заметил около двери полку, тесно уставленную книгами…
Да, девушка любила порассуждать и о стихах Неруды, и о страданиях бедняков. А еще она, наверное, любила клубничные конфеты и шоколадное мороженое! Ему никак не удавалось добиться, чтобы она хотя бы немного вникла в то, о чем он говорил. Его слова интересовали ее не больше, чем никому не нужные клочки бумаги.
— Да, конечно, бедняки имеют право на все… Я даже думаю, права должны существовать только для них. Свобода — вот основное право! Чего стоит без нее все остальное? Прежде всего надо завоевать свободу!
Он ощутил, как в его груди свивается тугой жгут гнева. Ощутил — и напряг всю силу воли, чтобы помешать этому.
Что с ним происходит? Едва он увидел эту девушку, как почувствовал к ней неприязнь. А когда Роландо представлял его и она вдруг, перебив, сказала: «Очень приятно», — ему почудилась фальшь в ее голосе. Девушка сразу не понравилась ему, как не понравилась эта мебель, бумажные цветы, дом, куда они вошли, словом, все, что ее окружало. А может, все дело в том, что у нее белокурые волосы и голубые глаза? Но ведь ему казалось, что он уже давно победил этот свой предрассудок. Что ж, надо внимательно следить за собой.
— …Потом мы доделаем остальное, — продолжала она. — Сейчас главное — это свобода!
«О чем она говор