— Нет, — ответил мулат. Но более решительных возражений друг от него не дождался. В дверь мастерской вбежала маленькая, насмерть перепуганная девчушка лет девяти.
— Крестный! — заверещала она. — Скорее, с тетей плохо! Скорее!
Портной побледнел.
— Что-то случилось с моей женой! — объяснил он негру. — Идем.
Они вышли на улицу, и мулат, задвигая засовы, торопливо предположил:
— Наверное, она видела из окна, Как сюда вошли солдаты. Или соседка сказала ей об этом. Я живу совсем близко отсюда. Женщины всегда чего-то боятся. Впрочем, как и мужчины. Вот и умирают от разрыва сердца.
Негр протянул ему руку, прощаясь.
— Ты что, уходишь? — всполошился мулат. — Нет, нет, не уходи! Идем ко мне. И мы…
Покачав головой, негр пожал ему руку.
— Тебе лучше одному пойти, — сказал он. — А я не думаю рока уезжать из Сантьяго, и завтра или послезавтра мы опять увидимся. Я к тебе зайду… До скорой встречи, передай привет жене!
До Виста-Алегре он дошел пешком, изнемогая от жары. Чувствовал себя прескверно. Конечно, в такую жару нелепо ходить в пиджаке, да еще в шерстяном. Но он специально надел этот темный, солидный пиджак. Пока он здесь, в Сантьяго, он не должен походить на этих парней в легких навыпуск рубашках, с короткими рукавами. Спокойный, зрелый человек, такой не вмешается в авантюру! Но… Кто же, собственно, его примет за местного бунтаря, за парня из Сантьяго? «Негры не воюют с Батистой». Интересно, тот белый солдат, сказавший это, мог бы сам выступить против Батисты? «Негры не воюют с Батистой». Почему эти слова не дают ему покоя? Ведь ему же выгодно, чтобы враги так думали, тогда пришлось бы много легче. Негры борются против Батисты. Они давно вступили в эту борьбу.
Когда Хесуса убили? При Грау или Прио? Неважно когда, но убили. Он погиб потому, что был против Батисты. Батиста — это ведь не только сам диктатор. Батиста олицетворяет собой множество различных явлений. И негры с ним боролись. Они боролись и борются с Батистой. Только долгие годы не имели возможности организоваться, а ведь рабочие бессильны в борьбе, если нет организации. КТК прогнила с тех пор, как оказалась в лапах Мухаля и империализма. Негры ведь всегда рабочие, даже если учатся в университете, в институтах… Бесправные, нищие и угнетаемые, они все равно чувствуют себя рабочими.
Вот мимо проходят люди. Жители Сантьяго. Внешне они такие же, как и другие кубинцы. Белые, черные, мулаты. И так же одеты. Пестрые рубахи навыпуск, пиджаки, галстуки, шляпы. Что в них такого, чего нет в других кубинцах? В чем различие? Раньше по эту сторону гор жили веселые, щедрые, радушные люди. Он их знал такими. Теперь они стали молчаливыми, замкнутыми, хмурыми. Может быть, ему кажется, но впечатление такое, будто на лицах этих людей лежит печать смерти. А над городом вьется незримое, но всеми видимое знамя. Знамя смерти и свободы.
Виста-Алегре. Улицы на холмах. Красивые виллы с террасами, окруженные садами. Чопорное, аристократическое, но далеко не мирное безмолвие. На улице не видно ни одного ребенка. Куда исчезли дети. Сантьяго?
Клуб. Теннисный корт с сеткой, словно гигантский сачок для бабочек. Баскетбольные корзины, в которые проскальзывают лишь солнечные лучи. Бейсбольное поле. «Здесь, по-моему, не играют даже в шахматы». Кико молодцом держался с солдатами. Но выстрелов испугался. А что такое страх? Не то же, что смелость, только наоборот? Кико как бы закалили выстрелы, и, примеряя парню пиджак, он был спокойнее солдат, вооруженных пистолетами. А ведь он хорошо понимал, что они не задумаются, если надо будет выстрелить. Есть вещи, которые невозможно осмыслить до конца. А значит, их надо просто принять. Как парень, который убил сержанта. Примеряя чужой костюм, он спокойно смотрел на солдат, смотрел в глаза смерти.
В закусочной клуба сидит больше людей, чем в любом кафе Сантьяго. Они оживленно разговаривают и даже смеются. Хорошо бы войти туда и взглянуть на них. Тогда и они, может быть, перестанут смеяться. Да, хорошо бы войти… Это тоже Сантьяго. Но войти даже для того, чтобы промочить горло, он не мог. А если бы отважился? Если бы вошел и небрежно сказал: «Одно виски». Или: «Я коммунист». Вот было бы здорово! Нет. Войти он не может. Это, как страх и храбрость, необъяснимо. Нет закона, запрещающего входить, но войти нельзя. Он не мог войти в клуб, даже если и умолчит о том, что он коммунист. Он не мог войти в закусочную промочить горло. Он — негр.
Элегантный доктор Эррера, адвокат по гражданским делам, в пиджаке, галстуке, рубашке с модным воротничком, страдая от жары, нервно выпил виски с содовой. Капли на блестящей поверхности стойки пахли коньяком, виски, джином и водкой из агавы. Над шестью дверцами огромного холодильника стояли бутылки «Бакарди», извлеченные из «самых знаменитых в мире подвалов». «Честерфилд» и «Кэмэл» обращались в облака дыма. Совсем как в Нью-Йорке или Майами. Но за окнами простирался Сантьяго.
Рядом с доктором Эррерой навалился локтями на стойку Фернандес, торговец скобяными товарами в белоснежной куртке. Через дымчатые стекла очков он разглядывал зеленую пластмассовую ложечку-, погруженную в желтую жидкость. Стакан запотел от матовых кусочков льда. Вокруг назойливо, как осы, жужжали голоса.
— Клянусь, — гнусавил торговец, утомленно помаргивая, — клянусь, сначала я решил, что это адрес, и думал: «Что за люди живут на Бертильон 166! Мрут, словно в тифозную эпидемию… Больше всего мертвецов оттуда». Мне даже пришло в голову, что там какая-то гостиница…
Адвокат не похвалялся своей осведомленностью. Взгляд его был прикован к виски с содовой, когда он сказал:
— Совершенно верно. Многие думали так же, как и ты. Но теперь уже все знают. Батистовцы кретины. Думали, что этот их «Бертильон 166» замаскирует сообщения о расстрелах! Теперь придется им изобретать что-нибудь другое.
За столиками, расставленными по всему бару, пили исправно. Но вели себя здесь корректно, говорили негромко, и со стороны могло показаться, будто речь идет о серьезных торговых операциях.
Инженер Леопольде Аресибиа задумчиво вертел в руке сигарету. Словно размышляя над проблемами строительства новых дорог и мостов.
— Похоже, этой ночью произойдет что-то серьезное, — заметил он. — Очень похоже…
К нему наклонился владелец магазина Мартинес.
— Так оно и есть, — шепнул он. — На всякий случай я приготовился, запасся ватой, бинтами и йодом.
— Я тоже. — Инженер погасил сигарету и взял новую из пачки с изображением верблюда. — Ты ничего не слышал? Мне сказали, будто бы прошлой ночью в Сибонее был бой. Взорвали грузовик с солдатами.
— Значит, это не выдумки, мне говорили то же самое. И еще сказали, что с нефтеперегонного завода вывезли цистерну с авиационным бензином.
— У них в Сьерре есть аэродромы.
Лицо Мартинеса расплылось в довольной улыбке. Он радовался так, будто ему сообщили, что цены на фасоль повысились.
— Вот здорово! — восхищенно прошептал он.
Официанты бесшумно переходили от стола к столу, внимательно следя за тем, где их ждут. Когда они подходили, разговор за столиками не прерывался. Их не опасались.
Помещик Киньонес задумчиво теребил пальцами свой дряблый подбородок. Потом внимательно посмотрел на молодого собеседника.
— Хорошо, я дам, — сказал он дрогнувшим голосом. — Но учтите, что за последние три месяца я уже второй раз даю. И каждый раз по пятьсот песо!
— Те, кто борются и гибнут, отдают больше! — резко ответил молодой человек и, поднявшись, перешел к другому столику.
В затененном углу торговец кожами Апарисио, растерянный и бледный, глядел на собеседников.
— Хорошо, — наконец сдался он. — Отвезите его ко мне. Но пусть не воображает, что сможет уходить и приходить, когда ему захочется.
— Даем слово, что этого не будет.
— Я беру его с одним условием: он будет тихо сидеть в самой дальней комнате и ничем не скомпрометирует меня…
— Он выйдет из этой комнаты только для того, чтобы вернуться в Сьерру. Конечно, когда поправится после операции.
— Ладно.
Факундо Альмейда, Педро Агилар и Хуан Арментерос говорили о своих сыновьях.
— Педрито сейчас в Испании. Наконец мы с женой можем спать спокойно.
— Я тоже успокоился, когда Кики уехал на север.
— А мой в Сьерре. Я отдал четыреста песо за винтовку и сотню патронов.
Фармацевт Фернандо Росалес делился своими горестями с Росендо Эстрадой, одним из компаньонов фирмы «Эстрада и Бертон»:
— Так дальше нельзя жить. Надо что-то предпринимать.
— Разумеется.
— Никакой торговлей не проживешь.
— Где уж там.
— Мы скоро разоримся.
— В течение дня теряешь то, — что сколочено за долгие годы. Хватит, надо что-то предпринимать!
В баре клуба «Виста-Алегре» господа смаковали аперитивы перед завтраком.
Стоя у незнакомого дома, Карлос Эспиноса мгновение колебался, прежде чем постучать в дверь, окрашенную зеленой краской. Видно было, что он очень взволнован. В дверь стукнул торопливо, нерешительно.
Каштановые волосы Карлоса, гладко зачесанные назад, красиво обрамляли высокий лоб. Взволнованное бледное лицо с синевой под глазами казалось больным. Ожидая, пока ему откроют, молодой человек тщательно вытер вспотевшие руки о рубашку.
— Профессор дома? — спросил он мулатку, открывшую дверь. — Пожалуйста, передайте ему, что Карлос Эспиноса… Если он будет так добр… Словом, я хочу поговорить с ним!
— Входите и садитесь, пожалуйста, — любезно сказала женщина и исчезла за портьерами, прикрывающими дверь во внутренние комнаты. Юноша, обессилев от волнения, рухнул в плетеное кресло-качалку. Немного покачавшись, вытащил из кармана сигареты и спички, но не закурил почему-то, а спрятал опять все в карман. Потом снова достал и теперь закурил, продолжая покачиваться в кресле.
Старинная мебель, фарфоровые фигурки на полках, картины на стенах. Его внимание привлекла стопка книг на столике рядом с качалкой. Читая названия, он не сразу заметил, как в комнату вошел старик. Карлос вскочил и крепко пожал протянутую ему руку.