— Добрый вечер, профессор. — Голос юноши был спокоен и звучен.
— Добрый вечер. Садись.
Хозяин дома опустился в качалку напротив Карлоса. Лет шестидесяти, худощавый, чуть повыше Карлоса, с лицом, беспощадно изборожденным морщинами, он был в черном старомодном костюме и такого же цвета галстуке-бабочке, стягивавшем твердый накрахмаленный воротничок сорочки. Высокий лоб переходил в лысину, которую старик часто и осторожно поглаживал, будто хотел прогнать тревожные мысли. Наконец глаза его дружелюбно остановились на лице Карлоса. Юноша погасил сигарету и медленно покачивался в кресле, ожидая, что разговор начнет хозяин.
— Ты уже знаешь? — печально спросил старик.
— О чем, профессор? — Карлос судорожно сжал подлокотники кресла, во взгляде появилась тревога.
— О Вальдино… Сегодня утром его нашли на дороге в Кобре… — Голос профессора стал глухим от волнения. — Исклеванного стервятниками. — И он зарыдал, закрыв лицо ладонями. — Такой хороший мальчик, способный студент.
Карлос Эспиноса, затаив дыхание, смотрел на профессора. Потом чуть слышно произнес:
— Я знал, что его схватили люди Масферрера. — И еще тише добавил: — Его пытали, конечно?
— Страшно пытали! — воскликнул старик. Оба долго молчали. Профессор вытирал глаза большим белым платком. Карлос Эспиноса, стиснув зубы, исподлобья смотрел в окно. Когда он заговорил, его голос дрожал от ярости и горя.
— Они заплатят за это. Заплатят!
Старик слабыми пальцами теребил узел галстука. Потом рука его вяло упала на колено, нога безжизненно качнулась.
— Зверски замучили… — пробормотал он тихо.
Юноша в упор посмотрел на него.
— Поэтому я и хотел вас увидеть, профессор, — сказал он.
Профессор удивленно вскинул голову. Снова подняв руку, он словно пытался отразить ладонью ожидаемый удар.
— Поэтому? — переспросил он с тревогой. — Почему «поэтому»?
Карлос Эспиноса почувствовал, что выдержка вновь покидает его. Лицо покрылось испариной.
— Пытки… — пробормотал он. — Пытки… Вы знаете, что я уже год не посещаю занятий… Я уверен, что вы считаете меня плохим студентом, но…
— Ты был хорошим студентом, — возразил профессор.
Юноше казалось, что в голове у него мелькает одна и та же мысль. Взгляд его беспокойно блуждал по лицу профессора.
— Я… — Старик видел, как он пытается взять себя в руки, — …два часа тому назад убил сержанта Гарригу… Двумя выстрелами… Он был убийца. Все люди знают, что он убийца. Это была казнь.
Профессор вскочил с кресла.
— Мальчик!
Мгновение он стоял, сгорбившийся, побледневший, с дрожащими губами, потом снова рухнул в кресло.
— Зачем ты сюда пришел? — Голос старика звучал едва слышно.
— Не бойтесь, — сказал юноша. Он уже овладел собой и говорил с едва уловимой горечью. — Я вас ничем не скомпрометирую. Они еще не знают, что это сделал я, и меня не преследуют.
Профессор выпрямился.
— Я не за себя боюсь! — он почти кричал. — Я боюсь за тебя! Беги! Прячься! Уходи!
— Нет, — ответил Эспиноса, качая головой. — У меня очень много дел. Есть дела, которые нельзя откладывать. Но мне страшно. Я боюсь. Я боюсь пыток.
Профессор сгорбился и снова заплакал, закрывшись руками. Карлос заговорил быстро и отрывисто:
— Я не боюсь боли. Не боюсь, что меня убьют, Я боюсь не выдержать, заговорить в бреду. Выдать. Вы хорошо знаете меня. Должны хорошо знать, я учился у вас два года…
Выражение ужаса не сходило с лица профессора.
— Вы должны меня хорошо знать, — настаивал Эспиноса. — Вы должны знать…
— Что же я должен знать? — прошептал профессор.
— Как вы думаете, я проговорюсь, если меня будут пытать?
С жадным нетерпением он ждал ответа. Профессор смотрел на юношу, как загипнотизированный На его лице не дрогнул ни один мускул.
— Нет, — наконец произнес он тихо и твердо.
Юноша, успокоенный, почти счастливый, как бы стряхнув с себя муки сомнения, с любовью глядел на профессора. Тот тоже облегченно вздохнул, заражаясь спокойствием юноши.
— Ты сказал, что убил человека, — вдруг произнес старик.
Глаза Карлоса вспыхнули.
— Не человека — гиену!
— Пусть так, но во имя чего ты это сделал?
Юноша поднял руку.
— Во имя свободы! — ответил он.
— Во имя свободы, — повторил профессор задумчиво. — А что ты понимаешь под этим словом?
Юноша не медлил с ответом — горячие слова сами срывались с губ.
— Свобода — это значит говорить то, что хочешь, когда хочешь и где хочешь.
— Это и есть свобода? — удивился старик. — По-твоему выходит, что если нельзя оскорбить другого безнаказанно, то уже нет свободы; если тебе не позволят произнести ругательство, то…
Карлос поднялся и возразил раздраженно:
— Не надо, прошу вас. Я пришел к вам не для того, чтобы искать определение свободы. Я понимаю ее по-своему, и мне этого достаточно. Я хотел только знать ваше мнение обо мне на тот случай, если… Вы уверены, что я выдержу? Уверены?
Мрачная тень вновь легла на лицо профессора. Дрожащей рукой он вытер лоб. Глаза старика были влажны, но голос не дрожал, когда он ответил:
— Выдержишь.
А потом вдруг, вскочив с кресла, выкрикнул взволнованно и негодующе:
— Пытки! Убийства! До чего мы дошли! Это страшно…
— Борьба, профессор, — твердо сказал Карлос.
— Борьба, борьба! — передразнил старик. — Борьба за что?
Он безнадежно махнул рукой, снова сгорбился, обмяк.
— Борьба за свободу! — ответил Карлос.
Его лицо уже не было больше лицом больного. Оно словно освещалось огнем, пылавшим в его сердце. А сам юноша словно стал выше ростом.
— Покончим с Батистой, — твердо произнес молодой человек. — Покончим с воровством, убийствами, пытками. Покончим с вмешательством американцев, которые снабжают оружием Батисту. Дадим землю крестьянам. Сделаем так, чтобы на Кубе бедняки могли наконец жить как люди.
Профессор беспокойно заерзал в кресле.
— Иллюзии, — сказал он.
— Сейчас — может быть, — возразил Карлос. — Но они станут действительностью, когда мы покончим с Батистой.
— Но ведь людям нужны спокойствие, мир.
Юноша наклонился к профессору и пристально взглянул в его усталое лицо блестящими глазами.
— Оставим это, профессор, — мягко, но решительно попросил он. — Скажите… Значит, вы уверены, что я выдержку пытки и не заговорю?
— Да! Да! — крикнул старик истерически, снова закрывая лицо ладонями.
Женщина лежала на кровати, раскинув широко руки. Подол платья поднялся к коленям. Устремив в потолок глаза, она дышала тяжело и прерывисто, словно придавленная какой-то страшной тяжестью. Присев на край кровати, Кико смотрел на жену со смешанным чувством жалости и брезгливости.
Женщина жалобно всхлипнула. Кико взглянул на часы и встал.
— Тебе уже лучше. Ты целый час вот так пролежала, уставясь в потолок. — Кико говорил с плохо скрытой досадой в голосе.
— Но разве я виновата… — жалобно пролепетала женщина.
— Надо держаться, Эмилия… Нельзя так распускать себя.
Сложив руки на груди, женщина гневно сверкнула глазами.
— Я едва не умерла от страха за тебя, а ты еще злиться! Я же видела, как солдаты вошли в мастерскую… Эти убийцы… Думала, сердце разорвется от испуга.
Крепкая, стройная, она была лет на Пятнадцать моложе портного. В обрамлении очень черных длинных волос ее лицо сейчас казалось более светлым. Темные глаза возбужденно блестели, но она по-прежнему лежала не шевелясь.
— Глупости говоришь, — сказал Портной.
— Да, глупости… А если б с тобой что-нибудь случилось!
— Что со мной могло случиться? Я никому ничего не сделал и ни во что не вмешиваюсь! — проворчал Кико.
— Фелипе тоже ни во что не вмешивался, а его нашли с отрубленной головой…
Кико ударил кулаком по колену.
— Хватит! — взревел он. — Замолчи наконец!
Она резко поднялась и села, прислонившись к деревянному изголовью кровати. Подтянув колени к подбородку, обхватила их руками.
— Ну, вот что я тебе скажу: больше я не буду оставаться одна! — заявила она решительно. — Бери меня с собой в мастерскую.
— Это невозможно, Эмилия, пойми, — мягко, точно уговаривая ребенка, сказал Кико. — А кто будет готовить?
— Не знаю. Пообедаем в кафе. Одна я больше не останусь. Или уговори мать приехать сюда.
— Что? — Кико даже подпрыгнул от неожиданности. — Беспокоить старуху из-за твоих бредней? Да ты не рехнулась ли?
— Я схожу с ума от всего этого. И одна не останусь. Или бери меня с собой в мастерскую, или привези мать!
— Ну ладно… — Мулат уступал; почесывая живот, он косился на ноги жены. — Я схожу к твоей матери. А если она не сможет прийти? Ведь ей надо заботиться и о сыне и о внучке?
— Пусть они тоже придут. Еда и помещение найдутся.
— Еще бы, ведь мы миллионеры! — возмутился портной. — Сама знаешь, что дела наши плохи!
— Ты пойдешь за ними или нет?
— Да, да… Вечером, часов в шесть, схожу.
Женщина недовольно сморщилась.
— Почему так поздно?
— Но я же должен закончить костюм, Эмилия! Единственный за много дней…
— Ладно, пусть в шесть, — сказала она, снова вытягиваясь на постели. — Но возвращайся пораньше, чтобы не ходить в темноте по улицам.
— Будь спокойна. — Портной нервно ухмыльнулся. — Будь спокойна, в темноте мне гулять не захочется. К восьми буду дома.
Шагнув к двери, он пригладил волосы и заправил рубаху в брюки. Женщина продолжала лежать, уставясь в потолок.
Сидя за столом в кабачке китайца, негр видел через окно, как опустела улица под полуденным солнцем. Жара была еще более нестерпимой, чем утром, и пиджак огнем жег плечи. Но он не снимал его.
Кроме жары, мучил тошнотворный запах. Он уловил его еще утром, как только вышел на улицу. А вчера ему кое-что рассказал об этом шофер такси по дороге в гостиницу. Одни говорят, что это мертвецы напоминают о себе — взывают к жителям Сантьяго о мести. Другие утверждают, что это новое оружие повстанцев Фиделя Кастро. Они, мол, напускают газ из Сьерры. Шофер сказал также, что один пассажир, профессор университета, объяснил ему, будто бы этот запах несется с цементного завода. Там применяют какую-то вонючую кислоту. Во всяком случае, что бы там ни было — призыв мертвецов, секретное оружие или кислота, — это невыносимо. Еще одно несчастье среди многих других, обрушившихся на Сантьяго.