Гость попрощался, и Мартинес, проводив его до двери, запер ее на задвижку, потом подошел к девушке.
— Вернемся к нашим делам, — сказал он.
Она вытянула точеные ножки и вопросительно посмотрела на хозяина.
— Ну как? — нетерпеливо спросил тот. — Оживим роман или нет?
Девушка улыбнулась и опустила глаза.
— Мне не нравится короткая любовь, — ответила она шепотом.
— Мне тоже, — сказал Мартинес, поглаживая шею девушки. — Но я тебе ее и не предлагаю. Ты ведь знаешь, что я женат.
— Да.
— И я тебе уже говорил, что, хоть у нас и лет детей, я не могу развестись. У нее больное сердце, — продолжал он, все так же поглаживая шею секретарши. — Такой удар при ее здоровье… Все-таки мы уже пятнадцать лет вместе. Понимаешь?
— Да.
Сеньор Мартинес дрожащими руками взял ее под локти и заставил подняться со стула. Обнял тонкий, крепкий стан.
— Ты знаешь, что мои дела идут хорошо. — Он искал ее взгляда. — С сегодняшнего дня я предлагаю тебе полный комфорт. А через два года буду содержать тебя, как королеву, я уверен. Куплю дом, машину, яхту… — Он все больше воспламенялся. — Да, яхту, драгоценности. Все, что захочешь. Через два, ну, через три года, когда падет Батиста… Понимаешь?
— Да… — сказала она и склонила голову. Сеньор Мартинес шумно вздохнул и, словно сургуч к бумаге, прилип губами к ее яркому рту.
Часы собора уже давно пробили два. Парк был пуст, тень не падала ни на одну из его скамеек. Негр сидел спиной к улице Агилера и муниципалитету. Его пиджак чуть не дымился от солнечных лучей. Негр все время менял позу: то вытягивал свои длинные ноги, то поджимал, то клал одну на другую. Он не ел с самого утра. Но голода не чувствовал. Его усталые глаза оживлялись лишь с появлением редких прохожих. Он внимательно разглядывал каждого, и тогда складка у него на лбу становилась еще заметнее.
Часы уже готовились пробить три раза, когда рядом раздался голос:
— Вы ждете меня, не правда ли?
Он неторопливо обернулся и равнодушно взглянул сначала на говорившего, потом на носки своих ботинок.
— Что вы сказали?
— Я из Гуантанамо.
— Из Гуантанамо? — удивленно переспросил негр.
— Да.
Это был далеко не молодой человек. Лет пятидесяти, даже, может быть, больше. Без шляпы, в хлопчатобумажном костюме стального цвета, белой сорочке и синем галстуке. Редкие, зачесанные назад, каштановые волосы убеляла седина. Выжидательно склонясь, он не вынимал рук из карманов пиджака. Потом осторожно улыбнулся и нерешительно высвободил левую, чтобы показать на собор.
— Там утром Роландо Синтра говорил вам обо мне.
Негр молчал, глядя на незнакомца ошеломляюще-невинными глазами. Тот начал беспокоиться.
— Это естественно, что вы не доверяете мне, — сказал он. — Вы меня совсем не знаете… Парень из группы Роландо довел меня до угла, — он показал на здание муниципалитета, — и оставил, показав вас. Я не мог ошибиться. Он видел вас у девушки Роландо, вы беседовали. Я из Гуантанамо.
Лицо негра стало серьезным. Незнакомец сел рядом с ним на скамейку.
— Да, Роландо мне говорил о вас, — сказал наконец негр, — но не в соборе, а у своей невесты. К тому же я думал, вы моложе.
Негр протянул незнакомцу руку. Тот крепко пожал ее.
— Вы осторожней оленя, друг, — посетовал, улыбаясь, незнакомец. Прикурив от зажигалки, он жадно затянулся и выпустил дым. Негр сказал, что не курит, когда незнакомец протянул ему сигару. — Так. Теперь сделаем вид, будто обсуждаем какую-то сделку.
— Хорошо, — согласился негр. И, как бы извиняясь, добавил: — Вы ведь понимаете, почему я соблюдал осторожность. Кто-нибудь должен был прийти с вами: Роландо или один из парней, которых я видел у его девушки.
— Чем реже мы будем ходить вместе, тем лучше.
— Тоже верно, — задумчиво согласился негр. — Я сам не могу встречаться ни с кем из своих здешних товарищей. А так хочется поговорить с ними. Кое-кого встретил на улице, но пришлось сделать вид, что мы не знакомы. Они меня поняли… Если хочешь принести пользу, надо действовать осторожно.
Воцарилось молчание. Каждый думал, как начать разговор о том, ради чего они встретились.
— Роландо сказал мне, что вы против бомб, — начал гуантанамец.
— Дело не в том, что против, но мы, марксисты…
Незнакомец прервал его:
— Ладно. Оставим это. Не будем спорить. У вас большой опыт?
— В чем?
— В контактах с рабочими, разумеется.
Негр как будто бы немного смутился, провел рукой по лицу и, прищурившись, испытующе взглянул на собеседника.
— Пожалуй… Я одиннадцать лет был генеральным секретарем профсоюза…
— Тогда вы знаете более чем достаточно. Вы коммунист, не так ли?
— Разумеется.
— Мы не коммунисты, хотя Батиста утверждает обратное. Но нам необходима помощь всех трудящихся, к какой бы партии они не принадлежали. Создан Национальный объединенный рабочий фронт[124]. Он ширится. Мы хотим, чтобы в нашу борьбу включились настоящие рабочие лидеры. Мы должны вырвать у Мухаля руководство трудящимися.
Глаза негра блестели. На лице не осталось и следа усталости.
— Я в полном вашем распоряжении, — сказал он. — Партия мне поручила помогать вам.
— Отлично.
Человек из Гуантанамо, казалось, был чем-то обеспокоен. Он отбросил сигару, взглянул на наручные часы, негр тоже машинально перевел взгляд на соборные куранты. Было четверть четвертого.
— Сегодня я видел, как солдаты убили четверых парней, — сказал негр.
— Очевидно, это были ребята из Марти, — предположил его собеседник.
Полузакрыв глаза, сжав толстые губы, негр тихо продолжал:
— Там было примерно триста солдат, и выпустили они тысяч пять пуль. Я уверен, что ребят застали врасплох и они не разу не успели выстрелить. Солдаты хотели просто убить их и еще больше запугать население.
— Ясное дело…
— Около двадцати мужчин, спасаясь от пуль, бросились на пол рядом со мной, уже не говоря о женщинах. Как вы это расцениваете?
Человек из Гуантанамо изучал его лицо, стараясь понять, к чему тот клонит.
— Спасались от выстрелов? Ну, а что еще можно было сделать в вашем положении? Ведь у вас не было оружия…
— Двадцать мужчин, столько же женщин. И это только в одном месте. А сколько еще людей лежало в других местах? Солдат было триста. Нас тысячи. Мы лежали, уткнувшись в землю, в то время как триста солдат убивали четверых юношей! Если бы мы были организованы, мы могли бы спасти ребят, забросав врагов камнями. Как вы считаете?
Гуантанамец открыл было рот, но негр продолжал:
— Это страшно. Таких вещей нельзя допускать. Вовлекая массы в революцию, надо выдвинуть ясные и конкретные лозунги, чтобы народ верил в то, что плоды пожнет он, именно он. Люди руководствуются своими интересами. Без конкретных лозунгов, без методов борьбы, без ясной программы…
— Лозунг есть! — пылко прервал его собеседник. — Этот лозунг: «Долой тиранию!» Метод борьбы — партизанский, а программа — Свобода! Всеобщая забастовка — вот лучшее оружие в этой борьбе.
Негр возразил, не повышая голоса:
— Но ведь надо ясно представлять себе и первые результаты борьбы…
— Какие результаты могут быть более ощутимы, чем свержение Батисты?
— Только тем, что ребята дают себя убивать, Батисту не свергнешь.
— Свободу завоевывают кровью!
Негр ожесточенно тер лоб рукой, будто это могло помочь ему понять собеседника.
— В революции главная сила — живые, а не мертвые. Мертвые могут служить знаменем, чтобы вести вперед живых. Революции не помогает вид мертвецов, брошенных в кузов грузовика.
Новый знакомый слушал его с блестевшими от возбуждения глазами.
— Вы не мальчик, вы должны это понять, — убеждал негр.
Гуантанамец снова взглянул на часы и, покачав головой, встал.
— Извините, — сказал он тихо. — Извините, но у меня еще одно свидание. Мы о многом еще должны поговорить, и мне приятно было спорить с вами. Очень жаль, что мне пора идти. Поверьте, для меня формальные моменты не главное. Завтра мы снова встретимся. Приходите, пожалуйста, к девяти часам в баптистскую церковь в районе Суэньо. Вы хорошо знаете город?
— Да.
— Ну и прекрасно. Спросите сеньора Валентина.
Гуантанамец дружески протянул руку. Поднявшись, негр ответил на пожатие. Глаза его погасли, лицо снова осунулось.
— Завтра, — неуверенно протянул он. — А если этого завтра не будет?
Гуантанамец пожал плечами и еще раз встряхнул руку негра.
— Тогда будем считать, что нам не повезло, — ответил он и, повернувшись, быстрым шагом пошел по аллее. Усевшись снова на скамью, негр долго смотрел ему вслед.
В комнате после ухода солдат все было перевернуто вверх дном, вещи разбросаны, на полу осколки и черепки.
Старушка накинула на плечи черную шаль, собираясь выйти на улицу. Она не причесалась и была все в том же старом сиреневом платье с жирными пятнами.
— Куда ты? — спросила Ракель.
— Искать отца.
— Ты с ума сошла! Где ты будешь его искать?
Упрямо качнув головой, женщина пошла к двери.
— С ним что-то случилось, — тихо сказала она. — Уже больше трех, а он всегда приходит к двенадцати. Схожу на фабрику, в «Скорую помощь», в полицию, в казармы…
— Подожди дома. Он придет, — настаивала девушка.
— Не могу, не могу я ждать! — крикнула мать и вышла, хлопнув дверью.
Она бежала по улице с давно забытой легкостью. Тревога придавала ей силы. Лишь пройдя несколько кварталов, София заметила, что не переоделась и не причесалась. «Подумают, что я сумасшедшая!»
София шла по солнцепеку, придерживая у горла шаль, свою единственную защиту от палящих лучей. Энергия отчаянного порыва иссякла, теперь она с трудом переставляла ноги в домашних без каблуков туфлях, которые были ей велики. Она тупо смотрела вниз на пыльную, раскаленную землю. Мокрое от пота платье прилипло к телу, рот жадно хватал воздух, она продвигалась вперед рывками, будто кто-то толкал ее в спину, не глядя по сторонам, не замечая ничего вокруг себя. Так она миновала еще несколько кварталов.