— И все?
— Все.
— Грустная сказка.
— Потому что плохо кончается? А ты подумай о той радости, что он испытал в лесу.
— Но он не сумел удержать ее.
— В этом все дело. За один миг сильного чувства он заплатил собою.
— Значит, неуязвим лишь тот, кто не способен на сильные чувства?
— Вот именно.
— Но зато и радости никакой.
— А это не важно. Птица ведь оказалась ложью. Стоила ли она такой цены?
— Я бы поступила, как тот монах.
— Ты уверена?
— Пожалуй, да.
— Мне это нравится.
— Почему?
— Мне нравятся люди, которые решаются на то, на что сам я решиться не могу.
Сидя перед зеркалом в дамской комнате, Маргарита и Ана кончают приводить себя в порядок. Интонации резкие, прыгающие. «У тебя нет с собой таблетки аспирина? — Нет, не захватила. Ты не пробовала эту помаду? — Нет, какую? — Оранжевую. — Ужасно крикливо! Мария Луиса, моя двоюродная сестра, мажется ею, а ей всего пятнадцать. — В какой колледж она ходит? — В «Мериси». — А мне он не нравится, если у меня будет дочка, я отдам ее в колледж «Сердце господне». А сыновей я отдала бы в «Вифлеем». — А мне «Вифлеем» не нравится, мальчики вырастают там эгоистами; мои будут ходить в «Ла Салье». — Не знаю, почему тебе не нравится «Мериси», все сливки общества учатся там. — Ничего подобного, милая, все сливки учатся в «Сердце господнем». — В общем, оба колледжа хорошие. — А для мальчиков все же лучше «Вифлеем», он шикарнее, и лучшие мальчики учатся в «Вифлееме». — Не все, к тому же мальчики из «Ла Салье» гораздо изысканнее, гораздо симпатичнее. — Изысканные никогда не бывают симпатичными. — Моя мама говорит, что, если бы я родилась мальчиком, меня бы послали учиться в «Ла Салье». — Твоя мама не очень строга. — Что ты хочешь этим сказать? — Ты не обижайся, просто она не обращает внимания на мелочи. Моя мама влезает во все, что касается меня, начиная с одежды и кончая тем, когда мне ходить в клуб. — Ну, это уж слишком, моя мама о таких мелочах не заботится. — Ну вот, а я что говорю? Видишь платье на мне? Это она мне выбрала. — Хорошенькое, кто шил? — Мелли. — Все-таки она дороговато берет. — Мама говорит, что на платья, сколько ни трать, все мало».
На террасе джазовая музыка из проигрывателя; на столиках прохладительные напитки. Северный ветер почти не чувствуется в саду, потому что большой дом из серого камня защищает сад от ветра, если ветер не очень сильный. В саду непривычно сухо и прохладно. Ночь фиолетовая, облачная. Слуги в белых перчатках расставляют фарфор и серебро на стеклянной поверхности стола.
— А почему ты здесь? — спрашивает Даскаль.
— Где?
— Здесь, за изгородью, одна.
— Я устала, — отвечает Мария дель Кармен.
— От чего устала?
— От голосов, от людей…
— Надо полагать, ты не должна уставать от этого. Надо полагать, ты должна быть к этому привычной.
— И тем не менее я устаю.
— Иногда это надоедает, — говорит Даскаль.
— Только иногда, очень редко.
— Ты же принадлежишь к…
— Я сидела там, слушала и вдруг почувствовала такую усталость, будто делаю одно и то же тысячу лет.
— Да, но ты принадлежишь…
— К чему?
— К этому миру, к ним. А я — нет…
— Ты — нет?..
— Я — нет… Я не езжу в Варадеро на регату, не хожу по воскресеньям в Кантри-клуб. У меня нет машины со съемным верхом, и я не занимаюсь греблей, вообще никаким спортом не занимаюсь. Не одеваюсь у Мьерес. Не бываю в театрах на Бродвее и не могу поговорить о последних пьесах. Мой отец не играет в гольф, а мать не разбирается в бридже. У меня дома нет установки для кондиционирования воздуха, а в ресторанах — кредита, я не расплачиваюсь чеками в «Эль Кармело».
— Я тебя ни о чем таком не спрашивала. Ты, оказывается, с комплексами.
— А вот ты член Билтмор-клуба, учишься на философском факультете в университете Вильянуэвы и входишь в команду игроков в софбол.
— Откуда ты все это знаешь?
— Просто я читаю «Золотую книгу» Альвареса де Каньяса и университетские отчеты. Это мое любимое занятие. Читаю их каждый вечер перед сном. Вместо молитвы. И все на свете должны поступать точно так же.
Посередине газона на стеклянном столе стоят два серебряных блюда с рыбным пудингом и заливной индейкой, аккуратно украшенные во французском вкусе. В центре сверкает большая хрустальная чаша со сладким салатом из фруктов, политым сливками и посыпанным орехами. Рядом — рис по-милански. А дальше — шоколадный мусс и ромовая баба. На столике сбоку — фарфоровые тарелки, серебряные приборы в стиле ренессанс и салфетки с брюссельским кружевом и монограммой «SS», вышитой в причудливом овале.
Маргарита, Франсиско Хавьер, Анита и Карлос едят, сидя около розария за столиком из белого металла. «А мне больше нравится он. Вот это парень. — Марлон Брандо хорош — это правда, но Вивьен Ли неподражаема. Видно, тот, кто придумал эту картину, совсем тронутый. — Его зовут Винчестер или вроде этого… — Теннесси Уильямс. — Он самый. Не поймешь хорошенько, что там происходит, но очень здорово. — А эта сцена, когда старуха приходит продавать цветы для покойников! У меня волосы дыбом встали. — Не знаю уж, где откопали этого Марлона Брандо, но он настоящий мужчина. — Здорово (Карлос) анонсируют фильм: «Она хотела быть хорошей, но один час страсти изменил ее судьбу». — (Продолжительная пауза.) — Это верно (Маргарита), она хотела быть хорошей… — Но один час страсти… (Карлос.) — Он должен был лучше обращаться с бедняжкой сумасшедшей, ведь от этого она и сошла с ума; она и так была ненормальная, а из-за него совсем помешалась».
— Ты думаешь, монах считал, что цена, которую он уплатил, стоила рая? — спрашивает Мария дель Кармен.
— Не знаю. Этого никто не знает. Зачем ты пришла сегодня?
— Возможно, он принял наказание с восторгом. Видимо, эти триста лет стоили того, чтобы быть потом сожженным заживо.
— Очень многие с этим согласны.
— Ты считаешь, монах поступил правильно?
— Не знаю. Иногда мне кажется, что да, но я не уверен, — говорит Даскаль.
— А ты бы поступил, как он?
— У монаха было несколько путей. Первый: не позволять себе думать о рае и жить по правилам своего ордена, как все остальные. В таком случае осложнений и не возникло бы.
— Но тогда он и не испытал бы…
— Второй: отказаться от мысли о птице сразу, как только он увидел ее, запереться у себя в келье, пока не минует искушение.
— Это было бы трусостью.
— Третий: пойти на это сознательно, отчетливо понимая, что за необычайным приключением и огромной радостью обязательно последует наказание.
— И принять пытки и смерть.
— Да, пойти на них сознательно.
— Но тогда надо знать заранее, что время, которое проведешь в лесу, стоит того.
— Ты не любишь риска. Зачем все-таки ты пришла сегодня?
— Меня пригласили. Не забывай, что я принадлежу… — говорит Мария дель Кармен и улыбается.
— Этого еще недостаточно.
— Верно, просто на этот вечер у меня не было ничего лучшего.
— Хочешь есть? — спрашивает Даскаль.
Девушка в простом, черном, очень облегающем платье и молодой архитектор в сером итальянском костюме курят «Честерфилд», курят, ни на минуту не забывая, что сегодня вечером их будут фотографировать для рекламы сигарет, курят в рассеянном свете белых фонарей, одурманенные и расслабленные вином. Джаз надоедает, и кто-то меняет пластинку. Меняет на дансон. Дансон композитора Ромеу. Изысканные движения курильщиков становятся другими — теперь они обыкновенные, земные. Все направляются к накрытому столу.
Маргарита, Франсиско Хавьер, Анита и Карлос накалывают на кончик вилки по крохотному кусочку индейки или рыбы и еле двигают челюстями. Так, чтобы еда не мешала свободно льющемуся разговору. «На этой неделе будет хороший фильм: «Честолюбие, которое убивает». — Его анонсировали как «фильм с незабываемыми поцелуями». (Карлос.) — Там снималась Элизабет Тейлор, а она потрясная девочка. — Ладно, давайте лучше поговорим о рождестве, пора уже о нем подумать. — Я еду в Нью-Йорк. — Смотри, не пропусти «Зови меня мадам». Эзел Мерман там великолепна. И потом, там только что прошла очень милая картина с Джейн Келли и новой французской танцовщицей Лесли Карон. В конце фильма довольно хороший балет. — Что я сделаю, так это накуплю книг Микки Спилейна. — На днях я как раз прочитал «Я — судья», не книга, а бомба. — Не одна, надеюсь? — спрашивает Карлос. — Если в романе всего одна бомба — это не детективный роман. — Вот это мило! — А я говорю, мировая книга. Там один детектив, его зовут Майк Хамер, так он всегда появляется с шикарными блондинками и меняет их как перчатки. — Как же, ведь он судья? — Да какой судья! Он детектив. — Еще там идет «Quo vadis», тоже не пропусти, с Робертом Тейлором и Деборой Карр. Кстати, очень здорово обыгрывается это «Quo vadis». Тебя спрашивают: «Were are you going?»[20]. А ты отвечаешь: «То the movies»[21]. Тебя опять спрашивают: «What are you going to see?»[22]. И ты отвечаешь: «Quo vadis», а тебе говорят: «То the movies too»[23]. (Пауза.) — Не понимаете? Quo vadis значит: «Куда идешь?» — А я проведу рождество с родителями. (Маргарита.) Мне папа ничего другого не позволит».
Мария дель Кармен прощается. Она очень устала и хочет пораньше лечь. Она уходит, и Даскаль, не кончив ужинать, тоже встает, Он ставит тарелку на подставку у каменных перил. И скрывается за живой изгородью. Закуривает сигару. На газоне блестит какой-то камень. Даскаль подбирает его. Он подбрасывает на ладони кусочек мрамора, отлетевший от подставки, ощупывает его края, разглядывает прожилки, цвет. Подходит Кристина.
— Ты прячешься весь вечер. Ты всегда прячешься. Тысячу лет тебя не видела.
— Да нет, я все время был здесь, — оправдывается Даскаль.