— Я считаю, снимать ее пока не следует, поскольку…
— Вы можете думать все, что угодно. Учтите только, что я вас пригласил не для дебатов. Это поручение районного комитета партии. Утром доложите мне о выполнении.
— Но так же нельзя. — Степан вскочил, замахал руками, загорячился. — Садовщикова — честная комсомолка, хороший комсорг. Почему она должна отвечать за мужа? Сын за отца и то не отвечает… Она — настоящая комсомолка. Она не станет укрывать дезертира…
— Это все, что вы можете мне сказать? — ледяным голосом спросил Шамов. Его крупное продолговатое лицо с большим мясистым носом, слегка оттопыренными губами было бесстрастным и непроницаемым, как маска. Глаза полуприкрыты тяжелыми, набрякшими веками. Под ними резко обозначились синеватые, похожие на пельмени мешочки. Степану показалось, что он никогда не видел Шамова таким. В душе парня вдруг возникла неприязнь к этому надменному человеку.
— Это все? — снова спросил Шамов.
— Все!
— Я убеждаюсь, что вы не созрели для руководства районной комсомольской организацией. Политически не созрели. О сегодняшнем вашем поведении я официально поставлю вопрос на бюро райкома партии. Больше я вас не задерживаю.
Степан, как ошпаренный, выскочил из кабинета. Раза два пробежался по коридору и помчался к Рыбакову.
— Он занят, — сказала Валя Кораблева. — У него товарищ из обкома.
— Надолго?
— Кто знает. Много народу вызвали. Наверно, надолго. — Она вдруг умолкла, изумленно надломила светлые пушистые брови. — А ты что как из парной?
— С Шамовым обменялись любезностями.
Валя нахмурилась. Склонилась над столом и принялась перебирать бумаги. Не поднимая головы, спросила:
— Чего вы не поделили?
— Нам нечего с ним делить.
— Так-то уж и нечего?
— Нечего.
— А по-моему, было бы неплохо, если бы он поделился с тобой своими знаниями.
— Не надо мне его знаний. Я сам добьюсь. Своим хребтом. Чинодрал какой-то…
— Зря это ты, — с обидой проговорила Валя, подняв на Степана глаза. — Все зря. Он совсем не такой, каким кажется. Он добрый и ласковый. Только одинокий. А то, что дружбы ни с кем не водит, так равных себе по уму не найдет. Люди завидуют и чернят его.
Степан даже попятился от изумления. А она, не заметив этого, все оправдывала и хвалила Шамова. Видно, немало думала она над всем этим, если вот так вдруг заговорила. Увидя недоверчивую ухмылку парня, Валя опомнилась, умолкла на полуслове. Силилась и не могла найти слов, которыми можно было бы загладить неловкость, вызванную ее нечаянной горячностью. Степан не стал ждать, пока она справится с замешательством, молча повернулся и вышел.
Валины слова о Шамове подлили масла в огонь. Чтобы остудить себя, он принялся вышагивать по длинному коридору. Не помогло. Махнув рукой, Степан направился в кабинет третьего секретаря.
Невысокая молодая широколицая женщина встретила его радостной улыбкой. Вышла навстречу из-за стола, протянула обе руки.
— Здравствуй, Степа. Дай-ка на тебя полюбоваться. Целый год не видела.
— Да что вы, Полина Михайловна. Почти каждый день бываю…
— Вот видишь, почти. — Она сделала строгое лицо, а глаза продолжали смеяться. — Этого мало. Я хочу видеть тебя ежедневно. Садись, рассказывай.
Они сели рядышком на старенький продавленный диван. Некоторое время оба молчали. Полина Михайловна грустно смотрела на Степана, на его худое, бледное лицо с острым подбородком, ввалившимися щеками и перечерченным ранними морщинами лбом, над которым воинственно топорщилась проволока волос.
— Что вы меня так разглядываете? — смутился. Степан.
— Ты неважно выглядишь, Степа. Синяки под глазами. Морщины. Плохо питаешься. Да? При такой нагрузке в твои годы надо хорошо питаться. А ты только куришь. Вот что. — Федотова потерла нахмуренный лоб. — Вчера для партактива получили кой-какие продукты к Новому году. Я тебе выписала полкило масла и еще кое-что. Сегодня же выкупи продукты. Хорошо? — она легонько дотронулась до его руки.
От этой дружеской ласки у Степана защипало глаза. Он отвернулся, выхватил из кармана кисет, торопливо свернул папиросу.
— Может, и меня угостишь?
Он и забыл, что Федотова курит. Смущенно кашлянул, протянул ей кисет и бумагу. Пока она вертела папиросу, Степан рассказал о столкновении с Шамовым.
Лицо Полины Михайловны стало задумчивым. Взгляд скользнул за окно. Она заговорила медленно приглушенным голосом:
— Кто из вас прав, покажет время. Но если окажется, что прав Шамов и твой комсорг будет укрывать мужа-дезертира, тогда и ей, и тебе не миновать наказания. Сам понимаешь.
— Значит, мне надо делать так, как велит Шамов?.. — загорячился Синельников.
— Видишь ли, Степа, — мягко перебила Полина Михайловна, — наша задача бороться за человека. Бороться с темными силами привычек, обычаев, с нехорошим влиянием среды. А бороться за человека нельзя, не доверяя ему. Может быть, ты и прав. Будешь в колхозе — поговори с ней по душам, посмотри, как она настроена. Интуиция, конечно, ненадежный фундамент для политики, но и без интуиции не может быть настоящего партийного работника.
Он ушел от Федотовой успокоенный. По пути зашел в парткабинет. Отыскал в словаре непонятное слово «интуиция». Оказалось, это всего-навсего чутье, проницательность, а он думал — что-то необыкновенное.
По пути в «Колос» Степан приготовился к трудному разговору с Верой.
Но получилось совсем не так, как думалось.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Поглядеть на нее со стороны — не идет, а летит девушка, так легка и стремительна ее походка. Плечи развернуты, голова гордо вскинута. На пушистом выпавшем ночью снежке четко печатается ровная частая стежка маленьких следов. Тугие круглые щеки накалены морозом. Инеем посеребрена выбившаяся из-под платка прядка волос.
Солнце назойливо заглядывало Вере в глаза. Она довольно щурилась и улыбалась. Сегодня ее радовало все: и чистейший, аппетитно хрустящий под валенками снежок, и нежная просинь неба над головой, и задиристый колючий морозец, и все-все, мимо чего столько раз проходила она равнодушно.
Бывает беспричинная грусть, бывает и беспричинная радость. Да и почему бы не радоваться человеку, если он молод, здоров и красив.
И Веру ни на минуту не покидало удивительное ощущение легкости и приподнятости.
Хорошее Верино настроение имело и конкретную причину. Сегодня ей исполнилось двадцать лет. По такому случаю мать напекла ржаных пирогов, сварила бражку. Вечером придут подружки. Должен вот-вот подъехать Синельников, проверять, как они корма расходуют. Она и его пригласит на вечеринку. Получится очень здорово. Степан — хороший гармонист, симпатичный парень. С ним весело. Правда, у нее есть муж. Он ушел на войну зимой сорок первого. Но они так мало прожили вместе и так давно расстались, что Вере порой казалось, будто у нее и не было никакого замужества, а все это только пригрезилось или приснилось.
…Три года они учились в одном классе. Высокий, сильный, немножко нагловатый, Федор нравился многим девушкам. Они охотно откликались на его предложения дружить. Но почему-то всякий раз дружба эта получалась непрочной.
В десятом классе Федор стал настойчиво ухаживать за Верой. Ей нравился парень, но, не желая быть покинутой, она только посмеивалась над его ухаживаниями.
Война как-то сразу изменила их отношения. Да и Федор неузнаваемо изменился: стал сдержан, задумчив и ласков. По вечерам, уединившись с ней, он сетовал на свою судьбу. Скоро его призовут в армию, пошлют на фронт, и Вера о нем позабудет.
— Ты красивая, — говорил он с затаенной обидой, — на такую всякий позарится. Зачем тебе ждать меня? Найдутся другие.
Она утешала его, клялась в верности, а он твердил одно и то же:
— Поженимся, тогда поверю.
В августе сорок первого года они сыграли свадьбу. Недолго пожили в доме его родителей, в соседнем селе, а потом перебрались к Вере. Полтора месяца промелькнули, как один душный, предгрозовой день. Оттого, что шла война, Вере все казалось непрочным и недолговечным. А тут еще это страшное сомнение: «Люблю ли я Федора? Надо ли было выходить замуж?»
…И сейчас Вера откровенно радовалась предстоящей встрече с Синельниковым.
Как он неожиданно поцеловал ее тогда у ворот дома. И сам же смутился. Тоже орел…
Вера тихонько засмеялась и прибавила шагу.
Вот и сельсовет. Над широким крыльцом с навесом шуршит на ветерке полинялый флаг. С обеих сторон крыльца — глубокие сугробы. Вера голиком обмела валенки, поправила пуховый платок, с силой толкнула тяжелую дверь.
Председатель сельсовета встретил ее у порога. Пожал руку, сказал бодро:
— Привет комсомольскому вожаку. Проходи, товарищ Садовщикова. Мы всегда рады таким гостям.
В кабинете оказался незнакомый лейтенант с орденом Красной Звезды на кителе. Здороваясь с Верой, он так пристально посмотрел ей в глаза, что она нервно передернула плечами, потупилась. Лицо ее стало серьезным.
Председатель почему-то усиленно принялся усаживать Веру, приговаривая:
— Садись, садись. Ты у нас редкий гость. Да разболакайся, а то сопреешь, гляди, как тут натоплено.
— Ничего, — Вера натянуто улыбнулась. — Пар костей не ломит. — Поймала ускользающий взгляд председателя. — Зачем вызывали?
— Видишь ли, какая заковыка… Поручено нам обследовать положение семей фронтовиков. Вот и товарищ лейтенант для этого приехал. Ну а без комсомолу, сама знаешь, никакое дело не деется. Вы же у нас авангард. Резерв и все такое…
Вера слушала председателя, а сама все время чувствовала на себе холодный и острый взгляд лейтенанта. Этот взгляд беспокоил ее, раздражал, настораживал. В конце концов она не выдержала, повернулась к нему и неприязненно спросила:
— Чего вы разглядываете меня?
— Любуюсь. — Лейтенант криво усмехнулся. — Красивая вы. Муж, наверное, забомбил письмами. Тут уж не до войны, когда дома такая жена осталась.
— По себе судите? — разъярилась Вера.