— Горит земля на той дуге. Огнем горит. Такие, отец, бои там! Все силы Гитлер кинул туда. Хочет войну к победе повернуть. Хочет доказать, будто Сталинград — это случайность. Насмерть там сошлись. В одном бою полторы тысячи танков участвует…
— Батюшки! — воскликнула Пелагея Власовна, и бледность разлилась по ее лицу. Рот полуоткрылся. Глаза распахнулись во всю ширь, да так и застыли.
— Только ведь не машины решают судьбу боя. Солдаты. А наши там отчаянно дерутся. В сорок первом под Москвой я многое повидал, но такого не видывал. Летчик Горовец в одном бою сбил девять фашистских самолетов. Один — девять. Правда, и сам погиб.
Пелагея Власовна всхлипнула, прижала рушник к губам.
— А танкисты? — продолжал Рыбаков. — Они сейчас — главная сила. Отменно бьются. На «тридцатьчетверках» таранят «тигров». Ваши-то теперь где?
— На Волховском, — ответил Донат Андреевич. — Там тоже жарко. Принеси-ка, мать, письма.
Хозяйка сбегала в дом, принесла пачку писем. Василий Иванович перечитал их, то и дело восклицая: «Молодцы! Какие молодцы! Настоящие гвардейцы!»
Неожиданно Донат Андреевич спросил:
— Как думаешь, Василь Иваныч, сколько стоит танк?
— Что стоит? — не понял Рыбаков.
— Да рублей же конечно. Ведь всякая вещь, всякая машина свою цену имеет. Так вот какая, к примеру, цена у танка?
— Наверное, тыщенок полтораста. Может, и дешевле. А ты что, надумал танком обзавестись?
— Угадал. Хочу заиметь эту машину. Видишь ли, какое тут дело, — доверительно заговорил Ермаков. — Подбили танк у наших сынов. Сами-то они живы, только старшего легко ранило, а машина вышла из строя. Вот они и не у дел. Конечно, без танка не останутся. Только ведь не у них одних такая беда случается. Такие бои. Там, поди, в один день сколько машин из строя выходит.
— Сотни, — подсказал Рыбаков.
— Ну вот. А попробуй-ка сделать их. Верно ведь? Сколь ден надо! А сколь денег! Вот мы и надумали со старухой купить танк. Собрали все сбережения, продали, что могли, и наскребли шестьдесят две тыщи. Поговорил я с родственниками — их у нас, Ермаковых-то, добрая дюжина. Они тоже подмогнули. Теперь у нас без малого сто тыщ. Хватит ли их на танк? И как это все уладить, ведь танки в сельпо не продаются. Присоветуй, пожалуйста. Помоги.
— Да ты… ты понимаешь, отец, что надумал, — голос Василия Ивановича дрогнул. — Это же… великое дело. Спасибо тебе. Обоим вам спасибо. Не от меня. От всего народа, от всей партии… А танк за ваши деньги мы купим. Да еще какой! Самый мощный. Будет у братьев Ермаковых свой ермаковский танк…
На следующий день Всесоюзное радио передало сообщение о патриотическом почине Доната Андреевича Ермакова. Старик получил телеграмму от Верховного Главнокомандующего. А вскоре сыновья сообщили, что им вручен новый танк «в полную собственность». В области начался сбор средств на танковую колонну «Родная Сибирь».
В труде, в хлопотах и тревогах летело время. Прошло много дней, прежде чем Степан вспомнил о своем намерении изучить марксизм, да так, чтобы «заткнуть за пояс самого Шамова». А вспомнив, сразу же поспешил в парткабинет и попросил «Капитал» Маркса.
— Сейчас найду, — ответила молоденькая библиотекарша, направляясь к полке. — Вот здесь. Нет, не то. Ага, вот. — Вернулась, положила на прилавок пухлый том в черном ледериновом переплете. На обложке книги вытиснен портрет Маркса и крупными буквами одно слово — «Капитал».
Степан бережно прижал книгу к груди. «Ну, товарищ Шамов, теперь мы потягаемся».
Тут его взгляд упал на большую книгу в красивой глянцевой суперобложке. Это была «История искусств». Листая ее, Степан вспомнил недавний разговор с Зоей. «Надо прочесть. О, да тут и картины. Мадонна. Ничего особенного. Похожа на икону. Возьму. Здесь наверняка объясняется, что к чему. Вот удивится Зоя, когда заговорю об этой мадонне». И попросил записать книгу в свой формуляр.
Весь день в райкоме шел семинар пионервожатых. Потом началась районная комсомольская перекличка.
— Алло! Луковка! Луковка! Луковка? — гремел в пустом здании надорванный голос Степана. — Кто говорит? Боровикова? Привет, Зина. Давай рассказывай, как с покосом…
Только поздней ночью потный и охрипший Степан оставил, наконец, телефон в покое. Присел к столу, вынул из ящика «Капитал». Погладил обложку, пошелестел страницами и размечтался: «Прочитаю все книги Маркса и возьмусь за ленинские труды. Одолею месяца за два, ну за полгода». И понесла его мечта. Вот он сидит на каком-то большом собрании и слушает доклад Шамова. Важно и надменно выговаривает Богдан Данилович умные слова. Ему аплодируют, а он важничает и даже не улыбнется. Тогда поднимается Степан и говорит: «Вы ошиблись, товарищ Шамов. Вероятно, вы забыли или не знали, что сказал об этом в своем «Капитале» Карл Маркс». И пошел, и пошел выкладывать. У Шамова от удивления даже рот перекосился…
Под окнами протяжно свистнули. Степан вздрогнул, опомнился. Раскрыл книгу.
Пролистал, не читая, вступительную статью, предисловия к разным изданиям. И вот, наконец, «Отдел первый. Товар и деньги». Степан набрал полные легкие воздуха, ткнулся носом в страницу и стал читать. Заглавие первого параграфа было не совсем понятно. Какая-то потребительская стоимость и просто стоимость, а тут еще неведомое слово «субстанция». Он выписал его на листочке и, решив, что все неясное впоследствии прояснится, заскользил взглядом по шеренгам букв.
Дочитал первую страницу, обрадовался: все понял. Оказывается, товаром Маркс называл любую вещь. А Степан до сих пор думал, что товар — это материал, из которого шьют штаны и рубахи. Здорово! Окрыленный успехом, парень заторопился, глотая строку за строкой. И вдруг обнаружил, что ничего не понимает. Товар вдруг стал сначала одной, потом другой стоимостью, а дальше пошло совсем непонятное. Иксы, игреки. И снова эта проклятая «субстанция» вылезла. И там еще какие-то «производительные силы» да «производственные процессы». Скоро в усталой голове началась такая карусель, что ничего не разберешь: где товар, где продукт, а где просто вещь.
С большим трудом Степан дочитал параграф до конца. Зажмурился, напряг память, но ничего не вспомнил. «Вот так штука. И прочел всего шесть страничек. А тут их семьсот пятьдесят. Да еще есть второй том. Интересно, сколько же их всего? Может, дальше станет понятнее и легче?»
Полистал. Прочел наугад несколько абзацев. Совсем труба. Опять эти иксы да еще какие-то формулы. И слова такие, что язык сломаешь. Придумали тоже. Для кого? Но мог же Шамов. А большевики в тюрьмах штудировали этот «Капитал». Вот, дьявол. Начнем сначала.
Степан закурил. Прочищая мозги, несколько раз затянулся до боли в груди и снова принялся за первый параграф. Опять споткнулся о заголовок «Два фактора товара». Суть слова «фактор» он вроде бы понимал, но «фактор товара» — какая-то бессмыслица. И снова эта «субстанция» в глаза лезет. Хоть бы от нее отделаться. Подумал, примял пятерней разлохмаченную шевелюру, позвонил Федотовой.
— Добрый вечер, Полина Михайловна.
— Здравствуй, Степа. Давно не видела тебя.
— Да я только вчера из командировки. Полина Михайловна, вы знаете, что такое субстанция?
— Что-что? О чем ты спрашиваешь?
— Ну, слово такое: станция, а впереди какой-то «суб». Суб-стан-ция. Знаете, что оно обозначает?
— Субстанция — это значит сущность, существо вещи или какого-то явления. Понимаешь, это…
— Понимаю, — обрадовался Степан. — Субстанция стоимости значит существо стоимости. А величина стоимости? Это что?
— Странные вопросы ты задаешь. Зачем тебе это понадобилось? Чем ты занят?
— Читаю «Капитал».
— А-а. Бери-ка его под мышку и приходи. У меня — куча словарей. В них есть ответы на все вопросы. Приходи.
В маленьком кабинете Полины Михайловны накурено до синевы. Легонько потрескивает фитиль двадцатилинейной лампы под фонарным стеклом. Федотова склонилась над столом и что-то пишет. Поскрипит-поскрипит пером, остановится. Вскинет коротко остриженную голову, уставится перед собой невидящим взглядом и снова склонится над листом, вытягивая по нему узорчатые цепочки мелких букв. Увидев Синельникова, она положила ручку, поднялась навстречу.
— Привет. Значит, надумал взяться за «Капитал»? Похвально. Только одолеешь ли вот так, с наскоку, без всякого фундамента? Книга эта требует большой теоретической подготовки.
Ничего не ответил Степан. Только бровь почесал. Он теперь и сам сомневался.
— Марксизм, Степа, — это мировоззрение человека. Его вера, убеждение. Он вот здесь. — Она прижала руку к груди. — В самом сердце. Конечно, нельзя стать марксистом, не зная теории. Хорошо, что ты надумал за науку взяться. Вовремя. Только не с того начал. Надо с азов. С «Краткого курса»…
Отворилась дверь. Вошел Рыбаков.
— Над чем колдуем?
— Вот комсомол решил «Капитал» Маркса изучать. Пришел за советом.
Василий Иванович взял со стола том, подержал его на ладони, взвешивая.
— Это действительно капитал. Целое состояние. Одолеешь его, вдвое дальше будешь видеть. Мне он очень трудно дался. Иные главы только с третьего заходу одолевал. Крепок орешек.
— А вы где его изучали? — полюбопытствовал Степан.
— Где? — Рыбаков грустно усмехнулся. — Я, к сожалению, никакой институт не кончал. Ни очный, ни заочный. Не довелось. Беспризорником рос. В детдом угадал на тринадцатом году. Тогда только и начал учиться. Семилетку окончил — в армию взяли. Отслужил — стал комсомольским работником. Поднатужился, экстерном сдал за десятилетку. Уговаривали меня в заочный институт поступить — не пошел. Не то чтобы пороху не хватило. Не понимал, как это важно. До сих пор казню себя за это. И, между прочим, не теряю надежды доучиться. А «Капитал» я прочел накануне войны. В сороковом году. В отпуск поехал с приятелем на наши Голубые озера. Он охотится, а я лежу у шалаша да прибавочную стоимость осваиваю. Порыбалю часок-другой для проветривания и снова за книгу. Так вот и одолел. Покачал головой, улыбнулся. Словно стирая выражение усталости, с силой провел ладонью по лицу.